Найти в Дзене
Зои Звонарь

1.1 Кто убил Молли Леневё?

Your Molly has never been false, she declares, Since last time we parted at Wapping Old Stairs... Wapping Old Stairs Этим утром жители небольшого городка под названием «Иль-Гавен» не спешили просыпаться. Пока на востоке приветственно розовели первые солнечные лучи, служащие, рабочие, продавцы и доктора оставались нежиться в своих постелях, спрятавшись за наглухо задернутыми оконными шторами. Никто не торопился прогревать двигатель автомобиля, не выходил на утреннюю зарядку, не бежал в магазин за недостающим пакетом молока или булкой свежего хлеба. За ночь город по традиции занесло слоем рыхлого, пушистого снега, и единственные следы, которые можно было обнаружить сейчас, принадлежали неподчиняющимся никаким людским устоям птицам и домашним животным. Дома, укутанные толстыми, сверкающими на свету, белыми одеялами, стояли в тиши, отдыхая от каждодневой рутины и суеты своих жильцов. На несколько часов город словно вымер, но это был его праздник. И праздник его утомленных обитателей.  
Your Molly has never been false, she declares, Since last time we parted at Wapping Old Stairs...
Wapping Old Stairs

Этим утром жители небольшого городка под названием «Иль-Гавен» не спешили просыпаться. Пока на востоке приветственно розовели первые солнечные лучи, служащие, рабочие, продавцы и доктора оставались нежиться в своих постелях, спрятавшись за наглухо задернутыми оконными шторами. Никто не торопился прогревать двигатель автомобиля, не выходил на утреннюю зарядку, не бежал в магазин за недостающим пакетом молока или булкой свежего хлеба. За ночь город по традиции занесло слоем рыхлого, пушистого снега, и единственные следы, которые можно было обнаружить сейчас, принадлежали неподчиняющимся никаким людским устоям птицам и домашним животным. Дома, укутанные толстыми, сверкающими на свету, белыми одеялами, стояли в тиши, отдыхая от каждодневой рутины и суеты своих жильцов. На несколько часов город словно вымер, но это был его праздник. И праздник его утомленных обитателей.      

В Иль-Гавене этот день гордо именовался Праздником Зимы и Труда. Единственный день в году, которого с равным нетерпением ждали как взрослые, так и дети. Взрослым он сулил долгожданный дополнительный выходной, когда каждый мог провести время с семьей, встретиться с родственниками и друзьями вне зависимости от графиков смен и без опасения быть выдернутым из теплой компании злым работодателем. Магазины, автозаправочная станция, больница, городские учреждения были закрыты. На местах оставались лишь единичные невезучие сотрудники, без которых город никак не мог обойтись. Для детей он означал начало длительных зимних каникул, когда не нужно было посещать школу, спортивные секции, делать уроки и терпеть родительское недовольство по поводу рядовых детских неуспехов.       

Начинать праздновать День Зимы и Труда было принято с вечера предыдущего дня в узком семейном кругу. Загодя заботливые матери готовили праздничный стол, главным элементом которого было баранье мясо в разных его вариациях: шашлык, рагу, ребрышки, жаркое, стейки. Еще одним особым символом этого праздника было приготовление пищи в домашнем камине. У каждой уважающей себя семьи в Иль-Гаване был камин. Иногда зимы бывали настолько теплыми, что камин разжигался лишь единожды в году – накануне и в праздничную ночь. Ближе к полуночи все члены семьи собирались вокруг камина, в полутьме зачарованно наблюдали за огнем, душевно беседовали, пили красное вино и ели мясо, изредка опаляя его над языками естественного огненного пламени. Всю ночь над городом висело тучное облако дыма, создаваемое сотнями скворчащих труб и дымоходов, и лишь под утро порывистый ветер уносил его куда-то юг, обнажая взгляду румяную зарь.       

К рассвету камин уже никто не топил: все мирно спали, предвкушая насыщенный визитами день. Однако в этот раз что-то пошло не по плану. Вплоть до появления первых солнечных лучей один из домов на центральной улице города яростно пыхтел, извергая из себя клубами дым.

Эбигейл Леневё всю ночь просидела возле печи, то и дело подбрасывая щепки в огонь. Сине-красное пламя то почти угасало, стремясь к завершению праздничного ритуала, то мучительно разгоралось с новой силой. В комнате было невыносимо жарко. Раскрасневшаяся, словно только что вышедшая из сауны, она сидела напротив камина и монотонно шевелила угли кочергой. Время от времени Эбигейл подходила к окну, открывала его настежь, вдыхала свежий морозный воздух улицы и пристально вглядывалась в горизонт. Ее круглые зеленые глазки тревожно бегали по очертаниям соседних домов, изучали пустые дороги и сады, стремясь заметить хоть какое-то движение в округе. Но все было впустую. Насытившись свежестью сполна, она бледными дрожащими руками закрывала окно и возвращалась к камину.

Эбигейл низко нагнулась над камином, так, чтобы отчетливо видеть, как методично пламя съедает дерево, окрашивая его в пепельно-серый. Праздничный макияж, не выдержав высоких температур, поплыл уже как пару часов тому назад, оставив после себя лишь черные пятна под глазами и на скулах женщины. Старательно накрученные прошлым вечером светлые локоны спутались и превратились в мочалку. Сейчас они ей только мешали, поэтому она собрала их в тугой пучок на макушке, оголив хрупкую шею и сделав слишком явной угловатость, массивность нижней челюсти. Ее черное длинное платье в пайетках задралось, и из-под него выглядывали два тонких, гладко выбритых бедра. В углу комнаты валялись скомканные новенькие чулки, примерно там же покоились лакированные черные туфли на высоком каблуке.

Эбигейл Леневё выглядела несколько моложе своих тридцати пяти лет, и, без сомнения, была слишком молода, чтобы иметь восемнадцатилетнюю дочь. Забеременев в шестнадцать лет от своего первого и единственного возлюбленного, она очень скоро была вынуждена забыть о всех преимуществах нежного возраста и принять на себя роль сначала жены, а потом и матери. Вынося косые взгляды соседей и одноклассников, она с достоинством претерпевала все невзгоды раннего брака, публично демонстрируя лишь полное удовлетворение собственной жизнью, растягивая свой и без того широкий, длинный рот в безумной улыбке. Конечно, лукавством было бы заявлять, что Эбигейл никогда не хотела получить профессию, не мечтала о блестящей карьере врача в местной больнице, не планировала еще хоть немного пожить для себя... Но со временем она забыла об этом. Забыла, потому что эти мысли нагоняли на нее тоску. Если бы кто-нибудь спросил у нее сейчас, была ли она рада своей первой беременности, она бы без раздумий ответила: «да». Если бы кто-нибудь спросил у нее сейчас, кем она хотела стать в детстве, она бы без раздумий ответила: «Матерью и женой». Если бы кто-нибудь спросил у нее сейчас, что главное в жизни человека, она бы без раздумий ответила: «Большая и дружная семья».

И сейчас ее столь тщательно выстроенный уютный мирок висел на волоске. Эбигейл не требовала от жизни слишком многого: не расстраивалась из-за посредственных достижений мужа на службе, не жаловалась на финансовые трудности, не навязывала детям призрачных целей и не воспевала философию успеха. Единственное, чего она по-настоящему хотела, - чтобы члены ее семьи были здоровы, счастливы и благодарны ей за то, как она посвящает им всю себя. Но вчера вечером ее старшая дочь не вернулась домой к праздничному ужину.

Изнемогая от нетерпения, беспокойная мать всю ночь слонялась по гостиной, выглядывала из окна, пыталась отвлечь себя розжигом камина. Столь долгожданный праздник был окончательно и бесповоротно испорчен. Морис, муж Эбигейл, пребывал в полном спокойствии, уверенный, что дочь уже достаточно взрослая для того, чтобы проводить это торжество в компании своего парня. Или переборщить с выпивкой и остаться на ночь у подруги. Утомленный нервозным состоянием жены, он почти сразу после полуночи умыкнул в спальню и очень быстро захрапел, уткнувшись в подушку лицом. Джун, младшая дочь Эбигейл, переживала не меньше матери, но спустя три часа бестолкового ночного бдения возле окна была отправлена в свою комнату приказным тоном родительницы. 

Часы пробили семь, когда Эбигейл в последний раз с надеждой взглянула на умиротворение улиц через окно. Тогда же на лестнице, связующей первый и второй этажи дома, лениво зашуршали домашние тапочки.      

 - Твою мать, Эби, что ты здесь устроила? – Мориса Леневё бросило в жар сразу, как только он вышел из спальни. Рассчитывая смочить горло кратким глотком воды из-под крана, он планировал вернуться в постель и продолжить утренний сон, но не тут-то было. В доме было душно и жарко, словно в аду, - ты решила дом нам спалить?!       

Морис никогда не кричал на жену. Он был маленьким, слегка располневшим от ежедневых жирных обедов, которыми его баловала супруга, мужчиной. Его несколько сплюснутое пухлое лицо всегда выражало мягкость и добродушие, а на толстых губах повсеместно сияла детская улыбка. Он был похож на большого ребенка: светлый, непосредственный и такой же беспомощный. Но сейчас он был в гневе. Морис бросился в ванную комнату, спешно набрал ведро воды и потушил огонь в камине.       

- Молли не пришла, - просипела Эбигейл, и ее лицо исказила мучительная гримаса старательно сдерживаемого внутреннего напряжения.       

- Ты сошла с ума?! – Выкрикнул мужчина, вытирая пот со лба банным полотенцем. – Ты хоть понимаешь, что дом мог загореться? Что мы могли задохнуться?       

- Ты, кажется, меня не слышишь, Морис, - прошептала Эбигейл и истошно разрыдалась. Черные слезы покатились ручьем по ее впалым щекам, рот неестественно искривился дугой, между бровями пролегла глубокая складка страдания.       

Мужчина, пораженный такой степенью отчаяния, сжалился и подошел к жене, чтобы успокоить ее в своих руках:       

- Эби, прошу тебя, не паникуй. Это Иль-Гавен. Мы живем здесь всю жизнь: здесь ничего и никогда не происходит. Особенно в ночь на День Зимы и Труда. Такого никогда не видела история этого города. Молли уже не ребенок, не жди, что она будет всю жизнь сидеть подле нас и выслушивать наши бестолковые разговоры. У нее давно своя личная жизнь, свои интересы и потребности. Позвони Грегу или Тане. Не мучай себя, - Морис держал дрожащие пальцы жены в своих крупных ладонях и говорил тихо, будто убаюкивал ее.       

Он понимал, что столкнулся с самой настоящей истерикой, и единственная возможность ее прекратить – это выяснить, где сейчас находится их старшая дочь. Хотя ему совсем и не хотелось выступать этаким авторитарным, контролирующим папочкой. Утешительная речь мужа возымела необходимый эффект, и уже очень скоро от внезапно вырвавшейся из груди Эбигейл истерики остались только тихие, размеренные всхлипы. Она поверила ему. Ведь и правда Молли уже давно перестала быть ее маленькой девочкой. Формально ее дочь уже была совершеннолетней, и у нее был постоянный молодой человек, с которым они вряд ли играли в шашки по вечерам. А через полгода она должна была закончить среднюю школу и отправиться в большой город, чтобы учиться в университете. Что будет тогда? Как Эбигейл отпустит ее? Тогда Эбигейл точно не сможет сказать наверняка, где и как проводит ночи ее любимая Молли. Но в укромном уголке сердца матери все равно таилась необъяснимая тревога...       

Эбигейл открыла телефонный справочник, нашла два нужных ей номера и, негнущимися пальцами перебирая кольца на стационарном аппарате, набрала первый из них. Ожидание, застрявшее тяжестью в ее легких, прерывисто дышало в трубку.

#детективный роман #подростковая драма #маленький городок