Следующей, к кому сватался Пушкин, была Александра Римская-Корсакова, дочь М.И. и А.Я. Римских-Корсаковых. Новое сватовство происходит всё в том же 1826 году. Так что между первой и второй попыткой сватовства промежуток небольшой.
В «донжуанском списке» Пушкина имя «Александра» фигурирует дважды. Первый раз — на четвёртой позиции во втором столбце. Традиционно принимается как факт, что в данном случае имеется в виду падчерица П.А. Осиповой, возлюбленная её сына А.Н. Вульфа, в 1833 году вышедшая замуж за П.Н. Беклешева (ей посвящено стихотворение «Признание» — «Я вас люблю, хоть я бешусь...»).
Второй раз имя «Александра» стоит на 17-ой позиции (пишущие о донжуанском списке часто почему-то обозначают его под № 15, хотя оно предпоследнее во втором столбце, в котором 18 имён, а не 16 как в первом). По поводу этого имени существуют разногласия. Одни полагают, что поэт имел в виду Александру Смирнову-Россет, другие предпочитают подразумевать как раз Александру Александровну Римскую-Корсакову (Алина, Александрина, Сашенька). В феврале 1832 года она станет женой корнета кавалергардского полка князя Александра Николаевича Вяземского, младшего сына князя Николая Семёновича Вяземского от брака с Александрой Петровной Римской-Корсаковой.
Брак её оказался несчастлив. Поговаривали, что виной тому была сама Александра Александровна. Видимо, не без оснований. Во всяком случае, отец жениха противился этому браку и называл Сашеньку «болезненной старой девкой, привередницей, каких мало». Александра Александровна и впрямь хозяйкой оказалась плохой, имела злой нрав, допекала окружающих своей чрезмерной брезгливостью. В браке у неё было три сына, все умерли в детстве. Сама она умерла почти умопомешанной в марте 1860 года.
Дом семьи Римских-Корсаковых и в обычное время отличался радушием. Так что оставить без внимания появление в Москве Пушкина было для хозяйки дома Марии Ивановны делом просто невозможным. 26 октября в честь недавнего поэта-изгнанника она устраивает званый вечер. Событие (а вечер с Пушкиным, по меркам московских девиц на выданьи и дам всех возрастов — событие вселенского масштаба) нашло отражение в дневнике приглашённой и присутствовавшей на нём Анны Григорьевны Хомутовой, имевшей обыкновение записывать всё, что видела и слышала:
«К 8 часам я в гостиной у Корсаковой; там собралось уже множество гостей. Дамы разоделись и рассчитывали привлечь внимание Пушкина, так что, когда он вошёл, все дамы устремились к нему и окружили его. Каждой хотелось, чтобы он сказал ей хоть слово... Я издали наблюдала это африканское лицо, на котором отпечатлелось его происхождение, это лицо, по которому так и сверкал ум».
Славящаяся своим радушием и гостеприимством на всю Москву овдовевшая Мария Ивановна в Рязанской, Тамбовской и Пензенской губерниях имела огромные поместья и две с половиной тысячи душ крепостных… но вечно была в долгах. Казалось бы, они должны были её пыл бесконечных обедов, вечеров, балов, маскарадов, разных увеселения, зимой — санных катаний за городом, импровизированных завтраков хотя бы слегка притушить, ан, нет!
Расходы расходами, но, когда ты мать трёх сыновей и пяти дочерей (Варвара, Наталья, Софья, Екатерина и Александра), которых нужно выдавать замуж, поневоле будешь вести чрезмерно размашистый образ жизни и иметь вечно открытые для гостей двери дома даже ценой долгов у «целого города». Впрочем, милое и безрассудное московское хлебосольство часто именно этой причиной и обосновывалось. А сама Марья Ивановна являла собой распространённый «тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова». Князя Вяземского, которому принадлежит эта оценка, сложно заподозрить в необъективности.
Все сёстры Римские-Корсаковы считались в Москве красавицами. Разубеждать нынешнего читателя в том, что докатившиеся до нас суждения-слухи справедливы и правдивы, нет смысла. Если верить оценкам, звучащим в адрес современных кинозвёзд и див шоу-бизнеса, то все они сплошь красавицы, все без исключения сексуальны и обворожительны.
И вообще понятие «красивая женщина» в пушкинскую пору — понятие более чем условное. Если взглянуть на модные гравюры начала XIX века, то можно понять, что открывалось взору мужчины, когда он видел женщину на том же балу: максимум — лицо, шея и иногда плечи, в некоторых случаях — верхняя часть груди, искусно поднятая специальными ухищрениями. Ни какие у женщины бёдра и попка, ни какие у неё ноги, ни даже зачастую какие руки от плеча до локтя увидеть никому было не дано.
Такова была тогдашняя мода (примерно с 1820-х годов и до середины века), в которой царствовал стиль рококо. В одежде это пышные в форме колокола платья и юбки в пол с кринолином, из тяжёлых тканей (бархат, плотный шёлк), скрывающие всё и вся, да затянутая в корсет талия, объёмные рукава, обилие кружев.
Поэтому в мемуарах любое описание красивой женщины включало непременное: тонкая талия — значит, смогла утянуться до необходимого объёма, процедура, частенько оборачивавшаяся обмороками, и высокая грудь — хотя порой как раз та небольшая видимая часть и составляла реальный её размер. Даже руки были в перчатках. И мужчина, пригласивший женщину на танец, мог лицезреть лишь ту малую часть руки, что была выше длинной перчатки и ниже локтя.
Считается, что повинна в том викторианская мораль, провозгласившая идеалом красоты скромную, набожную женщину. Отныне модницы стремились скрывать естественные очертания фигуры. Поэтому для жениха невеста очень часто оказывалась этаким «котом в мешке». Какова у него жена в действительности, муж узнавал уже позже. Однако суждения общества были почти во всех случаях неизменными — красавица. Особенно если глаза и впрямь ещё не потухли, и были хороши, а носик мил. Так что красивая женщина — это красиво одетая женщина. Но как вы понимаете, богатые женщины и женщины богатых мужчин могли себе позволить красиво одеваться и делать красивые причёски.
Современному читателю и особенно читательнице следует ещё учесть, что во внешнем виде женщин того времени удобство и комфорт проигрывали по всем фронтам красоте и элегантности. Можно даже сказать, что удобство и комфорт не принимались в расчёт напрочь. В этом смысле тогдашнюю моду необходимо признать куда более безжалостной по отношению к прекрасному полу. И главное — викторианская скромность находила отражение только в одежде, на поведении женщин она, надо признать, никак не сказывалась.
Тем не менее примем как данность без преувеличения, что дочери Марьи Ивановны, бывшие душою и прелестью гостеприимного дома, красавицы «и особенно одна из них, намёками воспетая Пушкиным в “Онегине”», как напишет в воспоминаниях всё тот же князь Вяземский.
«Одна из них» — это в адрес Александры:
У ночи много звёзд прелестных,
Красавиц много на Москве,
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна
Средь жён и дев блестит одна...
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 30) повествования «Как наше сердце своенравно!» Нажав на выделенные ниже названия статей, можно прочитать:
Эссе 26. Расчётливая княгиня стала его любовницей