Прежде, чем продолжить рассказ о похоронах Пушкина, хочу остановиться на одном моменте, о котором мне упорно писали некоторые комментаторы, стремясь предъявить очередное обвинение Наталье Николаевне.
В одном из, простите, гнусненьких комментариев (везде орфографию и пунктуацию оставляю неизменной) читаю: «На второй день после смерти мужа ! Наталья Гончарова подает прошение на имя Николая I с просьбой остаться в Петербурге ( не ну чего бы не остаться, сезон ещё не кончен) на что Николай ( единственный здравомыслящий человек во всей этой истории) настоятельно рекомендует ей отбыть в деревню немедленно. Источник Бенкендорф. Но здесь есть интрига. После смерти поэта император приказал разобрать его архив и сжечь весь "компромат" чем и занимался Бенкендорф. НН удалили из Петербурга с такой поспешностью, что бы она не успела заполучить бумаги, которые можно выгодно для себя продать, а России нанести урон. НН хронически нуждалась в деньгах и культа из мужа не делала. А вот Николай I отлично понимал что такое Пушкин для России».
Не знаю, откуда почерпнуты все эти сведения, подчас заведомо ложные (архивом поэта, к примеру, вместе с В.А.Жуковским занимался Л.В.Дубельт). Но поражает, конечно, тот цинизм, с которым автор высказывания приписывает вдове поэта и стремление «России нанести урон» (чего не позволил «здравомыслящий» император). А ещё – рассуждение, почему хотела остаться в Петербурге, – простите, но так и хочется невежливо спросить: «По себе, что ли, судите?» И слова о «прошении» - как будто против вдовы поэта принимались какие-то репрессивные меры!
Другой комментатор дополняет: «Одно непонятно, как она собиралась продолжать жить в столице, если её нигде не принимали? Пушкин это предвидел, завещая ей уехать в деревню» (почему-то некоторые читатели упорно пишут про нежелание «принимать» всех подряд – от жён декабристов до Натали; и это тоже, естественно, чепуха).
Единственная правда во всём этом вздоре – 1 февраля Наталья Николаевна действительно написала прошение царю. О нём упоминается в дневниковой записи А.И.Тургенева: «1 февраля… Оттуда к вдове: там опять Жуковский. Письмо вдовы к государю: Жуковского, графа Велгурского, графа Строганова просит в опекуны». Я не буду приводить это прошение полностью (как и все подобного рода документы, оно наполнено обязательными для деловых бумаг формальными оборотами), остановлюсь на главном. Написав о смерти мужа, оставившего «по кончине своей малолетних детей сыновей Александра 3-х и Григория 2-х лет и дочерей Марью четырех лет, Наталью восьми месяцев», вдова пишет о «недвижимом наследственном имении, состоящем в разных деревнях Псковской губернии», и «движимом его имуществе». Далее – о необходимости «назначить несколько опекунов» (перечислены Г.А.Строганов, М.Ю.Виельгорский и В.А.Жуковский) с указанием: «Сверх назначенных выше особ, я считаю непременным долгом матери принять на себя обязанности опекунши детей моих».
А вот потом идёт фрагмент текста, который мне даже присылали в виде комментария-картинки с подчёркнутыми строками: «А как не только упомянутое выше движимое имущество покойного мужа моего находится в С. Петербурге, но и я сама должна для воспитания детей моих проживать в здешней столиции, и как при том все избранные мною в опекуны лица находятся на службе в С. Петербурге, то по сему и прошу:
Дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие мое прошение принять, малолетних детей моих взять в заведование С. Петербургской дворянской опеки и, утвердив поименованных выше лиц в звании опекунов детей моих, учинить распоряжение, как законы повелевают». Естественно, что подчёркивается фраза «я сама должна для воспитания детей моих проживать в здешней столиции», свидетельствующая, по мнению возмущённых читателей, о желании остаться в Петербурге.
Мне же представляется, что речь идёт о вещах куда более, как сейчас принято выражаться, пролонгированных. Собирается Наталья Николаевна в дальнейшем жить и воспитывать детей в столице, с которой её очень многое связывает, - вот и просит своих детей «взять в заведование С. Петербургской дворянской опеки». Кстати, вот эту фразу те, кто пишет о прошении остаться в Петербурге, даже не упоминают – ну конечно, зачем говорить о ней, она же абсолютно не укладывается в их утверждение!
…16 февраля 1837 года А.И.Тургенев напишет брату Николаю: «Вдова едет сегодня в деревню к брату». Конечно, горе-комментаторы не забывают помянуть Наталье Николаевне и это: «Она не была ни на прощании, ни на отпевании, на на похоронах мужа -НЕТ. Это долг жены, долг женщины, которая любила. Через неделю после похорон она бодро и успешно свалила в Заводы».
Насчёт времени отъезда – явная (и, возможно, сознательная?) ошибка, насчёт «бодро и успешно» - напомню только, что по пути ни с кем не встречалась (не увиделась ни с С.Л.Пушкиным, ни с собственной матерью), стремясь поскорее добраться до места…
Но давайте посмотрим на свидетельства тех, кто виделся с ней перед отъездом. Среди них были брат и сестра Карамзины. Александр Николаевич 17 февраля сообщил брату: «Вчера выехала из Петербурга Н.Н.Пушкина. Я третьего дня её видел и с ней прощался. Бледная, худая, с потухшим взором, в чёрном платье, она казалась тению чего-то прекрасного. Бедная!!»
А вот сестрица его, Софья Николаевна (которую, по-моему, вполне можно назвать одним из деятельнейших членов «школы злословия», если использовать выражение бессмертного Р.Шеридана), буквально по дням расписывает состояние вдовы. 2 февраля она расскажет: «В субботу [30 января] вечером я видела несчастную Натали; не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд её блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жалкое, что на неё невозможно было смотреть без сердечной боли. Она тотчас же меня спросила: “Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение, лоб его был так спокоен, а улыбка такая добрая! — не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворённости? Он увидел, что там хорошо“. Потом она стала судорожно рыдать, вся содрогаясь при этом. Бедное, жалкое творенье! И как она хороша даже в таком состоянии!»
Затем будет прибавлено: «Вчера мы ещё раз видели Натали, она уже была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. “Муж мой, — сказала она, — велел мне носить траур по нём два года (какая тонкость чувств! он и тут заботился о том, чтобы охранить её от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра едет вместе со мной, и для меня это большое утешение“».
Посмотрите, как пишет Карамзина об отъезде Натали: она будет осуждать её, сплетничать и злословить (об этом – ниже), но ни слова не скажет о её желании остаться в Петербурге. Думаю, если бы утверждения некоторых комментаторов соответствовали истине и прошение о «разрешении остаться» действительно существовало, злоязычная Софи Карамзина не преминула бы раззвонить об этом. Но ведь ни слова не пишет!
Расскажет она о том, что Александрина попросила «для сестры, жаждущей прочесть всё, что касается её мужа, жаждущей говорить о нём, обвинять себя и плакать», стихотворение Лермонтова, и тут же добавит: «На неё по-прежнему тяжело смотреть, но она стала спокойней и нет более безумного взгляда. К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовёт Пушкина: бедная, бедная жертва собственного легкомыслия и людской злобы!» А вот дальше будет поразительное заявление: «Дантеса будут судить в Конной гвардии; мне бы хотелось, чтобы ему не было причинено ничего дурного и чтобы Пушкин остался единственной жертвой». Можем ли мы полагаться на объективность свидетельства человека, так думающего?
И я уже без всякого удивления читаю очередной пассаж Карамзиной, осуждающий поведение Натали перед отъездом: «Бедная женщина! Но вчера она подлила воды в мое вино — она уже не была достаточно печальной, слишком много занималась укладкой и не казалась особенно огорчённой, прощаясь с Жуковским, Данзасом и Далем — с тремя ангелами-хранителями, которые окружали смертный одр её мужа и так много сделали, чтобы облегчить его последние минуты; она была рада, что уезжает, это естественно; но было бы естественным также выказать раздирающее душу волнение — и ничего подобного, даже меньше грусти, чем до тех пор! Нет, эта женщина не будет неутешной». Видимо, Софи неведомо, что, как правильно отметил один из здравомыслящих комментаторов, бытовые хлопоты помогают держаться, а кроме того -
… легче плакать, чем страдать
Без всяких признаков страданья, - как написал другой великий поэт.
И заключительные строки письма – «Затем она сказала мне нечто невообразимое, нечто такое, что, по моему мнению, является ключом всего её поведения в этой истории, того легкомыслия, той непоследовательности, которые позволили ей поставить на карту прекрасную жизнь Пушкина, даже не против чувства, но против жалкого соблазна кокетства и тщеславия; она мне сказала: “Я совсем не жалею о Петербурге; меня огорчает только разлука с Карамзиными и Вяземскими, но что до самого Петербурга, балов, праздников — это мне безразлично”. О! Я окаменела от удивления, я смотрела на нее большими глазами, мне казалось, что она сошла с ума, но ничуть не бывало: она просто бестолковая, как всегда! Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понимала. Потеряв его по своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла, остается только слабость и угнетённое состояние, и то пройдет очень скоро». Может быть, я ещё более «бестолковая», чем Натали, но никак понять не могу, почему такое возмущение вызвали слова об огорчении из-за разлуки с друзьями…
Много позднее Карамзина будет вынуждена процитировать письмо Натали к ней: «Я велела прислать мне все произведения моего мужа, я пыталась их читать, но у меня не хватило мужества; слишком сильно и слишком мучительно волнуют они, когда их читаешь, будто снова слышишь его голос, — а это так тяжело». Слава Богу, тут злословить не станет.
Сейчас я привела пространные цитаты из писем, наверное, главной сплетницы в пушкинском окружении с одной-единственной целью: мне кажется, что, если даже она ничего не говорит о желании Натальи Николаевны остаться в столице, то его попросту не было. И быть не могло.
И, наверное, последнее на сегодня. Я уже много говорила о своём недоверии к выводам, которые, говоря о Пушкине, делает А.А.Ахматова (смешно, например, было читать такое «доказательство» встреч Натали с Дантесом: «Встречалась, о чём писала Ахматова», - как будто сама Анна Андреевна наблюдала!). но вот одна ахматовская цитата мне кажется очень верной и нужной: «И если после всего сказанного я всё-таки обратилась к этой теме, то только потому, что по этому поводу написано столько грубой и злой неправды, читатели так охотно верят чему попало и с благодарностью приемлют и змеиное шипение Полетики, и маразматический бред Трубецкого, и сюсюканье Араповой. И раз теперь, благодаря длинному ряду вновь появившихся документов, можно уничтожить эту неправду, мы должны это сделать».
И, по мере сил, я и пытаюсь.
Будто свечка по тебе,
Эта женщина стояла.
Встала и белым-бела
Разом руки уронила,
Значит, всё-таки, была,
Значит, всё-таки, любила!
(Л.А.Филатов)
В статье использованы рисунки Нади Рушевой
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь