– Николай, я знаю, что вы видели и слышали живого Владимира Горовица...
– В Москве было несколько похожих отелей: «Националь», «Интурист», естественно, который на Тверской был, и еще был такой отель «Варшава». Он стоит прямо рядом с Парком Горького, у метро. И там тоже был отдел Интуриста. Мамина подруга была там главным администратором и туда поступали билеты на всякие культурные мероприятия.
Вообще мама-то москвичка, она выросла в Москве, она просто не любила этот город. Ей нравился климат Тбилиси, там тихо, хорошо; а в Москву она меня привозила для интертейнмента: сама она бегала по магазинам, а меня по театрам водили.
И когда мы собирались ехать из Тбилиси в Москву, уже до нашего приезда все было известно, куда мы идем. Если был какой-то эксклюзив, мы специально летели на него. Это обязательно. Например, если было что-то с Рихтером связано.
Представьте себе, я это часто тоже рассказываю, мне было пять с чем-то лет, я слушал концерт Высоцкого. Это был один из самых его последних концертов в жизни.
Он был в Тбилиси, и мама меня обманула, она сказала, что мы идем на балет. Но опять-таки, я сейчас ей благодарен за это. Но тогда я не переносил этих песен, потому что дома Высоцкий, Галич, вот это все – они звучали утром, днем и вечером. А я тогда уже Верди увлекся.
– А, вы специально полетели из Тбилиси на концерт Горовица в Москву?
– Нет. Это были, по-моему, зимние каникулы, если не ошибаюсь, мы уже были в Москве. Было холодно, потому что мы шли укутанные на концерт. У мамы было все очень просто, она была дама тбилисская, у нее с собой всегда была трешка (три рубля). Она тетке давала эту трешку – и мы проходили везде.
У нас место было на балконе, а так как я в тбилисской консерватории бывал много раз и мы всегда сидели где-то в партере, мама мне сказала – здесь самые дорогие места на балконе. И правда, акустика самая лучшая именно там.
И вот мы были на этом концерте, и каждый раз, когда я смотрю эти кадры, я говорю – а вот тут сижу я.
– Это произвело какое-то впечатление на вас? Магия вот этого...
– Все были очень такие возвышенные, я понимал, что происходит что-то необычное. И когда начались бисы, он сыграл польку Рахманинова. Вот это я помню очень хорошо.
А потом, когда меня уже стали учить фортепиано, а ведь фортепьяно учат, чтобы кисточка была округлая, а у Горовица была особенность, он играл иначе. Я говорил – Горовиц играет вот так и я так буду играть. И меня не могли заставить играть иначе.
