И когда я спросил, почему Лариса берёт из рук Паратова монету, в которую он собирается стрелять, и держит её, ничуть не сомневаясь, что Паратов выбьет монету точным выстрелом и не причинит самой Ларисе никакого вреда, ведь это же должно быть страшно, представьте, что я вас попрошу: «А не подержите монетку? Мне стрельнуть надо, я так хорошо стреляю, не бойтесь», имея в виду, что, конечно, соглашаться не надо, потому что ж понятно, что я-то не Паратов и стрелять не умею, хотя однажды из автомата Калашникова поразил какую-то трудную цель на учениях, что, впрочем, ученикам моим неизвестно и вообще было тогда, когда их на свете ещё не планировалось даже — и вот когда я так спросил и оживил уточнением вопрос, мальчик М. поднял на меня глаза и очень серьезно и тихо произнес: «Если бы вы попросили, я бы монету взял» — и на слове «вы» сделал сугубое ударение.
Стоп-кадр.
«Ты что, вправду, что ль?» — «Вправду. Если бы ВЫ сказали, что хорошо стреляете, я бы не усомнился и монету взял». — «Тээк-с… Несколько неожиданно… И что, кто-нибудь еще, может, такой же.. эмм… умный найдется?» Поднялось еще три руки. Четверо безумцев держат руки. «Если бы ВЫ сказали…».
Так, стойте, ну а где критическое мышление, к которому я вас приучаю, где хоть малейшее понимание реальности, поглядите на меня, ну куда я попаду, я оружие-то держал последний раз знаете когда? Вы что, с ума посходили, вы головой собираетесь жить или чем? Верить каждому дураку на слово, вы ж в математическом классе, а не в каком-нибудь музыкально-романтическом, вас же учат проверять и оценивать, я ж вас пристрелю вместе с этой монеткой, идиоты!
Но они серьезны. И ничто их не убеждает. И ведь, чую, настанет момент, когда эти четверо так же серьезно и тихо скажут: «Мы уже взяли свои монетки. Мы готовы. А вы?».
И когда такой момент настанет, непонятно в какой форме явившись, но я его почувствую, что вот это он, что это оно, мне надо будет не промахнуться.
Потому что монетки держат не какие-нибудь абстрактные, а вот эти четверо и какие-то еще упорные и вполне конкретные дети из числа тех сотен и сотен, что за тридцать учительских лет прошли передо мной.
И потому что я, черт возьми, лучший стрелок на свете.