Марта еще сказать ничего не успела, только подумала, а чашка уже задрожала, грозно застучала фарфоровым донцем о дерево столешницы и рванулась к краю, там замерла, словно самоубийца, охваченный сомнениями. Женщина пыталась поймать ее, но та оказалась проворнее, скользнула в сторону и об пол вдребезги.
Марта разозлилась. За все годы, проведенные вместе, это порядком надоело. Сколько можно посуду колотить?! Она и так все время молчит, не может же еще запретить себе думать!
Ну вот, сначала чашка, теперь тишина: ни шума закипающего чайника, ни плеска воды, только движущиеся картинки. Часы замолкли, секундная стрелка дергается, как жук на булавке.
Во дворе ветер трясет голую липу, будто ревнивый муж избивает несчастную супругу, но ни шелеста, ни шума. Барри, запрокинув морду, заходится в вое. Беззвучно. Старик чует, в доме неладно, боится бедняга. Он, хотя бы, снаружи, всегда может дать деру, а ей не сбежать. Да и куда она побежит? Мой дом — моя крепость, нужно только навести порядок, и в мыслях, и в чувствах.
Марта принялась убирать осколки. Стекло перекатывалось под метелкой в полной тишине. Раньше такое пугало сильнее, чем «ожившие» вещи, но ко всему привыкаешь. Ей уже не страшно. Только чашку жалко до слез, ее любимая — «яичный» фарфор, тонкий, словно скорлупка, почти прозрачный. Она подняла осколок: роспись внешней стороны просматривалась и с внутренней — птицы улетали. Трещина отсекла одну от стаи. Так и девочка ее упорхнула…
Палец! Острый, как игла, конец вонзился в подушечку. Да, «наша», «наша» девочка! Больно же!
Звуки вернулись, набросились как буйные помешанные, хлестали наотмашь, терзали: водопад из крана, грохот калитки, хлопающей на ветру. Чертовы часы каждым движением шестеренок цепляли барабанную перепонку, грозя прорвать. Марта зажала ладонями уши. Спазм сковал голову раскаленным ободом, невидимый молот бил по затылку. Она не знала, сколько это длилось, вероятно, не слишком долго, потерять сознание она не успела, даже получалось дышать через раз. Постепенно громкость пошла на убыль, боль отступила, осталась только слабость, пожалуй, даже приятная.
Стихло. Часы нежно ворковали, капли складывали приятный мотивчик «Волшебные мгновения».
— … Когда два сердца вместе, — подпела она, стесняясь собственного голоса.
Потеплело. Может, и ночью не придется дрожать под двумя одеялами. Осколки исчезли, чашечка, без единой трещинки, на столе медленно наполнялась со дна чаем.
Марта вдохнула аромат. Молочный улун? Обижено поджала губы: пора бы запомнить, она не пьет его горячим. Уже остыл? Быстро.
Присела на подоконник. Ветер стих, Барри угомонился — хороший знак, потоптался кругами, тяжело опустился на место, где раньше была его будка. Сосед-алкоголик по осени растащил ее на дрова. Дряхлый пес хромал тогда вокруг него, вилял хвостом, наверное, думал, что переезжает. Нет, он верный. Вот только не понятно, кому предан больше, ей или дому.
А ворованные дрова не пошли мерзавцу на пользу, его домишко полыхал на всю округу. Теперь, наверное, сам, как собака, оттаптывает себе место где-нибудь у мусорного бака. Ну, хотя бы живой. Дом не убийца, нет, что вы! А тот журналист? Ну, это же несчастный случай, никто ничего не докажет. Никому в голову не придет что-то доказывать. Все такое ветхое, почему бы чердачному окну не выпасть в самый неподходящий момент, иссекая осколками любопытствующего зеваку.
Что? Невероятно? Бросьте, не морочьте голову полиции! У них забот полон рот: в супермаркете кто-то постоянно вскрывает упаковки, у почтенной мисс похитили садовых гномов. Не заниматься же такой ерундой, как пропажа жильца. Миссис Стаковски, скорее всего уехала вслед за дочерью. И слава богу, проблемой меньше. Странная она была — в церковь не ходила, в жизни городка участия не принимала. Дочку растила дома, ни детского сада, ни школы. Как та умудрилась подцепить бойфренда и сбежать? Но полиции это не касается, их дело — закон и порядок.
Марта горько усмехнулась, вспоминая разговор сержанта с соседкой перед домом. Она отбила все ладони о стекло окна, пытаясь привлечь внимание, но дом отлично избавлялся от звуков. Женщина тряхнула головой, отгоняя горькие мысли, словно жалящих насекомых. Правильно, что он наказывает ее за это: дурная привычка вспоминать, причинять себе боль? Все было более-менее, а сейчас опять хочется завыть вместе с Барри. Она поправила непослушные пряди. Давно хотела обрезать волосы. Он был против, спрятал все ножницы.
Поднесла чашку к губам, глоток, и жидкий бархат выстлал стянутый сухостью рот. Долгое послевкусие, густое, вязкое. Как чайные листья расправляются в кипятке неспешно, словно в медленном танце разворачивая слой за слоем, так и оттенки вкуса раскрываются постепенно: от горьковато-терпкого до мягкого сливочного. То, что нужно сейчас, чтобы закрепить их перемирие, но это — временное затишье. Сейчас она расслабится, а он застанет ее врасплох.
За все годы Марта так и не смогла привыкнуть к его сюрпризам, он никогда не повторялся. Казалось, уже изучила все уголки, могла отыскать что угодно с закрытыми глазами. Но правила игры менялись на ходу: вещи пропадали и появлялись в самых неожиданных местах, сама собой переставлялась мебель, да что там, комнаты меняли расположения, а лестница на второй этаж вытягивалась до бесконечности. Однажды она из-за этого просидела в спальне двое суток. Воду пила из вазы с цветами. По винтовой лестнице спускалась несколько часов, но количество поворотов не уменьшалось. Он смилостивился лишь, когда она подчинилась и надела то ужасное платье с открытой спиной до самого изгиба ниже поясницы. Ужин в тот вечер был великолепен: кролик по-искитански и клубничный сорбет на десерт, ее любимый.
Марта снова совершила ошибку, ушла в воспоминания так глубоко, что казалось, все это происходит прямо сейчас: ягодный вкус, джаз, ласкающий слух, хруст накрахмаленной салфетки, которую нервно теребят пальцы. Она не сразу заметила скользящее движение в приоткрытой фрамуге и отпрянула от окна слишком поздно, чтобы успеть увернуться. Оно оказалось проворнее, зацепило плечо, вонзаясь шипами сквозь ткань рукава. Боль заставила замереть, прекратить попытки вырваться. Опутав плечи, извиваясь вдоль шеи, гибкий стебель протянул побег прямо к лицу. На конце назрел нежный бутон, непрерывно увеличивался в размерах и распустился цветком розы. Ее любимый Мидсаммер — изгибы лепестков по краям кроваво-красные, а в глубине словно солнце.
Солнце… Она и забыла, какое оно на самом деле. Теперь она видела его только через мутное стекло окна.
Аромат восхитителен! Как приятно, особенно в декабре. Извинения приняты. А царапины заживут. В самом деле, какие мелочи! Это же не кипятком плеснуть, и не открытые переломы, когда он спускал ее с лестницы. Всего-то пару раз.
По ней можно изучать историю его ярости. Вот нож воткнулся в бедро, а вот вилка в руку. Пальцы срослись криво — ящик комода, а это дверь шкафа рассекла бровь, но ей идет. И маленький шрамик-звездочка над верхней губой смотрится мило — маникюрные ножницы.
Ее тело — полотно живописца-психопата: едва намеченные тонким штрихом контурные линии царапин, а шрамы выведены уверенным мастерским росчерком; гематомы и ожоги — цветовая гамма всех оттенков боли в выразительном контрасте с нетронутым первозданным тоном, таким блеклым и скучным. Ничего, он преобразит ее, добавит красок, а боль… Искусство требует жертв.
К тому же в зеркале ничего этого не видно, так же как и ранней седины, и морщин, превративших ее миловидное лицо в маску: уныло опущенные уголки рта, складки страдания у крыльев носа, морщинки в уголках глаз, следы попыток сдержать слезы. Конечно, он потерял к ней интерес, осталось лишь недовольство. В зеркалах ее отражение постоянно, даже когда она близко не подходит к ним. Там она такая, какой впервые переступила его порог, молодая, полная сил. Ее не пугают тяготы одинокого материнства, которое наступит буквально через неделю. Она приняла решение — это только ее ребенок. Во всяком случае, ей так казалось на пороге дома, где она собиралась пережить волнения развода с Барри. Да, смешного щенка, подарок от агенства, она назвала именем бывшего. Кобелек Барри. Пошло? А крутить шашни, когда жена ждет ребенка, это как?
Вот поэтому покупка дома совершилась быстро, совершенно не заботили подробности о недвижимости, в конце концов, все можно отремонтировать и поменять: окна, двери, сантехнику, купить новую мебель, технику. Выбор определили смехотворная цена и голос агента как у Френка Синатры. Чудесный дом. Пусть старый, но милый, и розовые кусты так уютно соседствовали с гортензией, а раскидистая липа дарила спасительную тень от июльского зноя, и качели, конечно, качели на веранде. Она разложит подушки, устроится поудобнее с книгой и лимонадом. Это теперь ее дом. Ее и ребенка. А сейчас ребенок давит на мочевой пузырь, а туалет в доме. Нужно поторопиться! Скорее внутрь, и никто больше не будет диктовать, как одеваться, куда ходить, о чем говорить… Кто ж знал, что теперь она будет регулярно наказана не только за слова, но и за мысли.
Девочка появилась на свет через неделю. К этому времени Марта уже поняла, помощи со стороны она не получит. Роды были легкими, справилась сама даже со сломанной рукой.
Она думала, дом ненавидит ее, наивная. Это было бы слишком быстро и легко.
Она несправедлива. Почему она помнит только плохое? Он дал ей все, о чем мечтает каждая женщина: очаг и защиту. Он стал для нее идеальным: просторные комнаты, залитые светом, уютные эркеры и выходы на террасу, потрясающие интерьеры — редкие сорта дерева, инкрустация перламутром, уникальные узоры обивки, светильники от Тиффани, венецианские зеркала…
Он был щедр на подарки: дорогой парфюм, коллекция платьев Швейного дома. Как их носить? С достоинством. Это же натуральный шелк и бархат, к тому же ей так идет! А белье… Голова кругом.
Он и себя поддерживал в идеальной форме — чистота и порядок. Ей не о чем было беспокоиться. Она могла полностью посвятить время себе и уходу за ребенком. Не надо ни о чем думать, он знал, как лучше для них обеих.
Почему она не обедала? Не любит шпинат? Но он полезен и ей, и малышке. Собралась в магазин? Зачем? У него все есть, все необходимое и полезное. Хочется другого? Это капризы, придется посидеть взаперти. Не надо никому звонить! Пропал телефон? Не было никогда. Старинный аппарат? Белый с золоченой окантовкой? Ей приснилось, и снова пора спать.
Тело утопает в перине, тончайшие батистовые простыни ласкают кожу. Одеяло из лебяжьего пуха, невесомое, но его не сбросить, оно словно крепкие объятия. Она проспала весь нежный возраст Джулии — как в тумане кормления, купания, прогулки в саду. Никогда за ограду! Дом даст все необходимое его девочкам. Нужно только быть послушными. Непослушных наказывают. Калитка перебила Марте руку, когда в первые дни, напуганная полтергейстом, именно так она решила для себя, унизив его до уровня низких духов, пыталась покинуть его.
Он ее искалечил, он же исцелил. Сколько можно помнить плохое?! Зато к ребенку он был нежен, прощал все шалости: рисунки на стенах, царапины на паркете, разбитую мячом люстру… Кроме того случая. Он напугал ее, и она не простила ему. Он скучает по своей девочке. Она, действительно, пошла в него: взглядом двигала предметы, разжигала пламя, но, главное, читала мысли и передавала свои. Когда она была малышкой, они часто играли с ним: Джулия сбрасывала посуду со стола, а он возвращал все на место целым и невредимым. Дочка хохотала и хлопала в ладоши, а Марта рыдала, забившись в угол. Неужели ей придется бояться еще и своего ребенка?
Пришло время, их девочка влюбилась. Парнишка был абсолютно обычный. И почему из той ватаги, что терлась возле ограды, подглядывая за юной затворницей, она выбрала именно его? Может, зеленые глаза на загорелом лице сыграли с ней злую шутку?
Дом был в ярости. Он никогда так не поступал с ней. Неделю держал в чулане. Марта рвалась к бедняжке, но он ударил ее об стену, она провалялась без памяти, бог знает, сколько времени. А когда пришла в себя, ее девочки уже не было дома. Упорхнула пташка. Дверь в щепки, окно вдребезги, калитка пыталась встать у нее на пути, вот и болтается с тех пор искореженная на одной петле.
После побега Джулии, он совершенно запустил себя. Марта заботилась о нем, как могла. Она тоже тосковала по своей девочке. Но ее-то грела надежда, что у Джулии будет нормальная жизнь, а зеленоглазый обеспечит ее главным — счастьем. Матери всегда тешат себя пустыми надеждами.
Огонь в камине погас, угли слабо вспыхивали и потухали. Дом задремал, вот почему ей позволено безнаказанно думать, о чем ей хочется.
Ее девочка возвращается. Утром Марта видела надпись на запотевшем окне: «Я еду домой». Все остальное стало сразу понятным, объяснения не нужны.
Ее девочка теперь не одна. Жаль, что не с зеленоглазым, но кто знает, какие будут глазки у него или у нее. И все-таки, пусть это будет мальчик. Хозяин. Может, тогда, наконец, он утихомирится. Снова детские ножки затопчут по паркету, вымажут дорогую обивку джемом, расколотят парочку раритетных статуэток.
А если будет девочка? Что тогда? Подрастет, полюбит. Ее он тоже запрет в чулан? А как он примет саму беглянку? Накажет, не выпустит даже во двор? Завалит пленницу подарками? Его дары роскошны, но жемчужное ожерелье легко может удавить, а платье стянет так, что сломанные ребра проткнут легкие.
Любовь и забота, и полный контроль даже над мыслями. Ей остались только чувства. И она чувствовала себя пленницей. О чем она только думала, радуясь ее возвращению. Ребенку нельзя сюда. Никому нельзя сюда! Лучше пусть будет бездомной бродяжкой. Ее девочка сильная, она умница, у нее все получится, в конце концов, кругом люди, ей помогут. Но Джулия хочет домой, к маме. Марта сама должна сжечь все мосты.
Сначала вспыхнули занавески. Они хорошо принялись, словно огненные цветы, распустились по обе стороны окна. Пламя перекинулось на стены, обитые шелком.
Барри заметался по двору, протиснулся сквозь калитку и умчался прочь. Еще один на свободе.
Дом охнул трубами, разорвал одну, направив струю воды на разгоревшийся огонь. Он справлялся, стонал, выл, в ярости вздымал паркет, сбивал огонь со стен и мебели.
Марта была в отчаянии. Он не даст себя уничтожить, восстановит из одной единственной щепочки, уголька, как чашку из осколка. Неизвестно, сколько раз его уже сжигали до нее. Но ведь ее девочка возвращается к ней, а если ее не будет, захочет ли она быть с ним? Марта думала об этом и смотрела, как пламя охватило подол платья. Больно! Как всегда. Волосы вспыхнули, она давно хотела их обре…
***
На пороге дома, притулившись к косяку, Джулия любовалась розами.
Цветки в иголочках инея, словно не замерзшие, а засахаренные. Красивая смерть! Он простил ее. Вырастил розы к ее приезду. Как это трогательно!
Кончиком пальца девушка осторожно потрогала острие шипа под мертвым бутоном. Нажим. Красная капля похожа на бусину. У мамы были такие бусы, Джулия порвала их случайно. Они сыпались градом, звонко тарабанили по полу, отскакивали от ступеней лестницы, как безумцы, совершающие побег. Она пыталась удержать их, но они выскальзывали между неловких детских пальчиков. Каплю стряхнула в сердцевину цветка. Молодой побег ожил, потянулся к ней распускающимся бутоном.
Мама в окне вытирала слезы и улыбалась. Какие они красивые — мама и дом! Ее дом, ее и ее мальчика.
Зябко. Ничего, согреется дома, наполнит чудесную ванну, большущую, глубокую, на львиных ножках. И как мама могла мечтать о душевой кабинке? Впрочем, она никогда не любила дом, а Джулия его просто обожает. Ничего, скоро бабушка Марта займется внуком, а Джулия домом, наведет порядок, устроит детскую, достанет из чулана свои игрушки. Им будет хорошо всем вместе.
Ой, малыш повернулся. Скорее внутрь!
Автор: Виктория
Источник: https://litclubbs.ru/articles/15516-dom-milyi-dom.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#дом #мистика #проза #цветы #шипы #бабушка
