Человеческая жизнь часто лишена внешнего эстетизма, некрасива и сумбурна. Впрочем, внутренняя тяга к красоте и счастью движет, наверно, каждым из нас, а уж какие формы приобретает в реальности — зависит от душевного устройства конкретного человека. Задача писателя не учить добру и красоте, а передать живое бытие, ухватить самые лучшие стремления и вместе с тем реальные «некрасивые» проявления, не лакируя жизнь, не подстраиваясь под готовые выводы. Так удаётся Альбине Гумеровой в рассказе «Кина не будет».
В декабре Даша за комнату не заплатила и пошла полугодовые курсы кройки и шитья.
— Я от своей мечты не отказываюсь. Но в жизни ведь все пригодится. Мне все профессии пригодятся, когда я стану актрисой, мало ли, кого играть придется. К тому же цена смешная и от дома недалеко. Я, кстати, стричь умею, правда, только мужские стрижки. Хочешь, и тебя постригу? Можем объявление на подъезде повесить, денег заработаем.
Мирону нравилось, что она говорит «мы». Но Даша вскоре остыла к шитью, потому что от природы была не усидчива, нетерпелива, но упорно ходила, чтобы руки привыкли, чтобы в будущем вранья в кадре или на сцене не было, если придется играть швею.
Новый год встречали каждый в своей семье. Январские праздники Даша работала, а Мирон уехал отдыхать с родителями и считал дни до приезда. Мирон по Даше соскучился, но изо всех сил сдерживал себя, чтобы усидеть за столом, над книгами, но полноценно читать не мог. Даша, время от времени напевая что-то, возилась у кухонного стола, работал телевизор на тихом звуке. Вскоре она позвала соседа поесть, и Мирон вновь еле сдержал себя, чтобы тут же не вскочить, а сказал: «ага, щас», досчитал до ста, стараясь не ускоряться, и вышел на кухню. Ему хотелось поймать волну легкости, непринужденности, на какой, казалось, жила Даша. Он распечатал вино, они выпили, он немного расслабился.
— А хорошо ты готовишь. Вот прям взял бы и женился!
— А что, я согласна! Но я буду тебя ревновать, а сама буду тебе изменять!
—А я буду тебя бить и деньги давать перестану!
— А я буду звать к нам гостей, и мы будем бухать и орать, даже когда тебе рано вставать!
— А я подам на развод!
— А я наложу на себя руки! Но перед этим сопьюсь!
— А я похороню тебя и женюсь на другой!
— А мой призрак будет пугать твою жену, и она сойдет с ума!
Они смеялись, строили планы, будто бы в шутку, но кое-что сбылось.
Весной Мирон и Даша поженились. Даша не сильно мучилась выбором свадебного платья, в первом же магазине купила то, которое подошло по фигуре и стоило недорого. Ее мать оказалась тихой, приятной, улыбчивой женщиной. На свадьбе, которую устроили в узком семейном кругу, она любовалась дочерью и не проронила ни слезинки, она, как и ее дочь, плакать не умела. Его родители были против раннего брака и попросили сына хотя бы не заводить пока детей. Отец как-то спокойнее относился, а вот мать очень настороженно. Больше всего на свете Мирон не любил огорчать ее, он потом очень болел и долго приходил в себя. И рад бы он привести девушку, которая пришлась бы матери по душе, но разве сердцу прикажешь? Разве можно объяснить любовь? А смешному совпадению Даша и ее свекровь просто посмеялись, хотя свекровь считала, что Даша выследила ее сына, влюбила его в себя, действовала грамотно, хитро-мудро, как когда-то она сама…
Через некоторое время в семье Даши случилась радость — умер несносный брат. Проводили его скромно, но со всеми почестями, похоронив, как положено, возле отца, которого он, в отличие от Даши, помнил очень хорошо, и образ жизни которого блестяще скопировал. И ушел в том же возрасте, кстати. Только вот потомства не оставил, а если оставил, то не знали о том ни он, ни мать, ни сестра. С уходом брата в доме стало тихо. Мирон с Дашей за неделю вычистили, отмыли всю квартиру, сделали там легкий ремонт, и дашиной матери стало хорошо и светло там жить. К ней не сразу, но начали приходить ученики, и она занималась с ними математикой и почти все деньги отдавала дочери.
Ежегодно Даша усердно готовилась к поступлению, и ее не зачисляли. Она устроилась работать в администрацию театра, надеясь завести там нужные знакомства, смотрела спектакли, но вскоре ей стало невыносимо, она тоже хотела на сцену. Даша уволилась. Работала и училась то здесь, то там, но ничего не приносило ей ни радости, ни спокойствия. Даша боролась с унынием, изо всех сил стараясь быть счастливой. Изо всех сил пыталась любить Мирона так, как он заслуживал, но все ее существо противилось доброй спокойной жизни, к которой она всегда стремилась. Она жалела, что не выпила с братом, не говорила с ним по душам, а просто следила, чтобы он не распускал руки, не водил никого, а когда он спал, она время от времени проверяла, дышит ли он. Бывало, что радовалась, обнаружив брата живым, бывало, и огорчалась. А теперь ей казалось, что в его смерти виновата она.
Даша выпивала с разными другими людьми и непременно заводила речь о брате и об отце, ей хотелось, чтобы все в компании говорили о них. А после таких посиделок, Мирон уводил ее домой, умывал, как когда-то Пафнутия, укладывал спать. Наутро она обнаруживала на столе завтрак, и ей было стыдно. Она звонила мужу, просила прощения, и он в который раз верил своей жене. А вечером находил у себя дома компанию ее друзей, с которыми, как она когда-то обронила, «они бухали и орали, несмотря на то, что Мирону нужно было рано вставать». Даша мужа ревновала, а сама изменяла ему. После первого раза ей было стыдно и жить не хотелось, а потом — ничего, привыкла.
Мирон пока держался. Он сильно похудел, едва не лишился работы, и его родители настаивали на том, чтобы отвезти Дашу к матери, развестись. Он с этим не согласился, купил машину в кредит и оплатил обучение Даши в автошколе, а после сам обучал жену водить, надеясь, что за рулем ей понравится. Но Даша обучение бросила. Однажды клиентом Мирона оказался какой-то слабо известный актер, у которого магазин не желал принимать неисправную стиральную машину. Мирон рассказал о своей жене, и актер пообещал позвать ее на съемку. Удивительно, но обещание он сдержал, Даша снялась в эпизоде какого-то сериала, ею остались довольны и даже заплатили небольшой гонорар. Потом ее несколько раз звали в массовку, что было менее интересно, но Даше все равно нравилось. Какое-то время Мирон, Даша и Пафнутий были счастливы, а обе матери спокойны.
Но продлилось это недолго. Кинематограф не принял молодую актрису, и Даше стало еще больнее, чем было. Больно было за все вместе: за то, что нет фронтового деда, а если и есть, она о нем не знает, за мать свою, за отца, брата, а больше всего за Мирона, который совсем не заслуживал такой жизни и такого отношения. Порой она прекращала на какое-то время пить, всем сердцем осознавая, что рядом человек, беззаветно ее любящий, принимающий, готовый ласкать, бесконечно смотреть на нее. Скупое ее ласковое слово, скорая поверхностная похвала заряжала его. Он одновременно и таял, и готов был горы свернуть… Даша давала себе слово, что больше ни капли в рот, а вскоре вновь пускалась во все тяжкие. Жалеть себя она не умела. Она умела только проклинать, винить, ненавидеть, уничтожать. У нее в голове не укладывалось, почему муж терпит все, что она делает. Она откровенно грубила ему, унижала, отвергала, даже призналась в своих изменах, а он продолжал любить ее, надеяться на перемены. Даша кричала ему: «выгони меня, давай разведемся», и даже когда уходила сама, он возвращал ее назад, и какое-то время они жили дружно и пытались стать родителями, но ничего у них не получалось. А когда Даша призналась, что сделала аборт уже после замужества, потому что ребенка нагуляла, Мирон не поверил ей, уверял, что хорошо ее знает, и что она на такое не способна. И Даше стало еще больнее жить с ним и просто жить. И она уже не хотела ни в кино, ни на сцену. И не цитировала больше фразы из своих любимых фильмов.
Она умудрилась испортить отношения со всеми, кто был вхож в их семью, и Мирон с ними тоже уже не общался. Поссорилась и со своими друзьями-алкоголиками и пила в одиночестве все самое дешевое и некачественное. И всю ночь просидела в прихожей на подстилке Пафнутия, когда Мирон не смог заняться любовью — что-то сломалось в нем. Он даже не стал объяснять, просить прощения, просто ушел спать, плотно прикрыв за собой дверь. И Даша хотела было раскричаться, как обычно, но ни проронила ни слова, ни звука, ни слезинки, и сон не сморил ее.
Мирон больше не покупал жене одежду, не реагировал ни на какие просьбы, только лекарствами, едой обеспечивал, как Пафнутия. Даша даже шутила, что у него две собаки, что совестно на улицу выбросить, раз уж подобрал, приручил. И уверяла: «ничего, ничто не вечно, я сгину, а ты будешь счастливым». После этой фразы он ее обнял, Даше очень хотелось заняться любовью, и Мирон эту готовность почувствовал, но понял вдруг, что она уже не была для него женщиной, не была она и собакой, а просто родным человеком, настолько родным и любимым, что половой акт между таким людьми не уместен. Он не хотел без нее оставаться, не хотел жить без нее, но и с ней тоже он не жил, и понимал, что не живет, а время уходит. И в такую важную для него минуту, Даша принялась унижать его, как мужчину, грозилась сейчас же пойти к тому, кто ее хочет, с которым у нее сто раз уже было, и ей смерть как понравилось, и Мирон озверел от этих слов, впервые был невероятно груб с нею, а Даше второй раз в жизни было по-настоящему хорошо от близости с мужчиной. Когда все закончилось, она радостно смеялась своим звонким колокольчиковым смехом, в котором из-за образа жизни присутствовали теперь нотки хрипотцы, а Мирону было стыдно и хотелось умереть.
Но умер не он. Внезапно, обычным летним днем, на кухне, возле стола, в луже собственного тряпья, которое еще совсем недавно было нормальной одеждой, скончался человек по имени Дарья. Покойницу увезли в морг, и там она провела выходные и понедельник. Во вторник утром тело было готово к выдаче. Первой к моргу приехала мать Даши, хотя и жила дальше всех. Ей сообщили, что при вскрытии ее дочери обнаружили беременность на раннем сроке. Она попросила никому больше этого не говорить.
Сославшись на жару и плохое самочувствие, мать Даши на кладбище не поехала. А родители Мирона были рядом с сыном. Не утешали, ни сочувствовали, ни в чем не обвиняли, просто были рядом. А Мирон думал почему-то о ленточке с мешочком, который привязал когда-то к шее Пафнутия, и которая исчезла, и не было потом никаких звонков.
Дарью отпели возле разрытой могилы. А кладбищенские рабочие в это время убирали сваленные в кучу ветки деревьев, старые венки, ленты, цветы. Это смотрелось так, будто они вычищают Дашину душу от заблуждений. Опоздала, но пришла Леночка, поддержать Мирона, с которым они вместе росли. На Леночке были темные очки, она на всякий случай их не снимала, даже когда солнце надолго скрывалось за облаками.
Мирон вернулся к родителям, квартиру решено было сдавать. Приехала какая-то непростительно счастливая пара, Мирон подписал с ними договор, взял задаток и отправился к пруду.
Все там было по-прежнему: те же торговцы, тот же ресторан, даже бочка с квасом стояла, но уже без рисунка, желтая бочка с красной надписью «квас». Только вот лебедь с подрезанными крыльями дремал один, да мужик, который собирал мусор, оказался слабовольным: развалившись под деревом, курил и, кажется, несказанно был этому рад.
«Некрасивая» реальность Альбины Гумеровой // Проза. Часть первая
«Некрасивая» реальность Альбины Гумеровой // Проза. Часть вторая
«Некрасивая» реальность Альбины Гумеровой // Проза. Часть третья
Читать полностью в журнале "Формаслов"