Славная революция, обеспечив единство элиты, создала необходимые предпосылки для глубочайшего преобразования финансовой системы, в результате которого купцы и лендлорды с охотой стали кредитовать правительство, контролируемое ими через парламент, а королевский долг стал национальным и превратился в локомотив развития страны. (Во Франции одалживать королю деньги было рискованно, что ограничивало кредит – этот двигатель экономики – и способствовало ее поражению в борьбе с Англией).
Разумеется, оборотной стороной этого механизма стали сверхприбыли финансистов. Кредитуя торговлю, они стремились к ее росту; когда же способствовавшие ему меры вели к столкновениям (вроде англо-голландских войн, спровоцированных Навигационными актами), они с удовольствием финансировали и войны, используя кредитование государства для расширения своего влияния на него.
Так, в 1690 году победители в Славной революции - Вильгельм III Оранский и парламент - взяли большие займы под высокие проценты для войны со сторонниками Якова II в Ирландии и с Францией – в Северной Америке. Денег в казне просто не было, как обычно бывает после революций, да еще славных.
Девятилетняя война (1688-1697) между Францией и созданной Вильгельмом Оранским Аугсбургской лигой после превращения последнего в Вильгельма III потребовала участия Англии – тем более, что Яков II бежал к своему покровителю Людовику XIV, который сразу же начал военные действия против Англии и Голландии.
Славная революция (как и мир, быстро заключенный Австрией – тогда Священной Римской империей - с Османской империей) изменила соотношение сил не в пользу начавшей войну Франции, но финансисты с обеих сторон, стремясь закабалить свои государства, исключили возможность мира.
Новые деньги для ведения активных боевых действий понадобились Англии уже в 1693 году, но финансисты отказали в них ради качественно нового уровня своего влияния: создания частного банка в качестве центрального и установления этим своего контроля за всеми финансами общества. Ситуация была настолько отчаянной, что для поиска денег создали специальный комитет палаты общин.
Предложение шотландца Уильяма Петерсона о создании такого банка для эпохи государственно-частных компаний, когда классическое государство только начинало формироваться, не было чем-то странным: финансисты предложили королю и парламенту в своей сфере принципиально тот же механизм, который купцы уже давно использовали в торговых компаниях.
Новизна заключалась в двух факторах.
Прежде всего, объектом деятельности была не торговля с дальними странами, а финансирование государства. Обязательства частного банка были обеспечены государством (собираемыми им налогами и его вкладами в банке) и выпускались для оплаты долга правительства. Парадокс (и смысл частного центрального банка) заключался в том, что любое обязательство (банкнота) Банка Англии с момента выпуска являлась в конечном счете долгом государства перед ее держателем, - а выпускаться она могла и без согласования с государством. Требование сделать банкноты Банка Англии полноценным платежным средством, объективно конкурирующим с монетами, которые чеканило правительство, последнее поначалу отвергло с формулировкой «это зашло слишком далеко», - но деваться было некуда. Правда, банкноты Банка Англии обладали крупным номиналом, недоступным для большинства населения, так что их появление заметила только элита.
Второй фактор новизны заключался в смене характера государства. После Славной революции оно уже отделилось от короля; сказать по примеру французского соседа нормальное для абсолютизма «государство – это я» было уже невозможно. Поэтому вхождение короля в учредительный капитал, по инерции, возможно, еще воспринимавшееся современниками как естественное участие государства в «государственно-частном партнерстве», на деле было участием частного лица, пусть даже и исключительно влиятельного.
Таким образом, приватизация государства нового типа, – le stato Макиавелли (юридически оформленного Вестфальским миром более чем через столетие после осознавшего его становление гениального флорентийца), отделенного от королевской семьи и являющегося общественным, а не частным институтом, - в Англии произошла практически в момент его создания.
И стала одним из факторов его будущего могущества, поскольку приватизаторы воспринимали себя как неотъемлемую часть Англии и ее владельцев, не имея и не приобретя за последующие века иной идентичности, кроме английской (несмотря на свой, вероятно, пестрый этнический и даже конфессиональный состав).
Банк Англии – первый в мире частный центральный банк – был создан в 1694 году для финансирования войны с Францией точно так же, как ФРС в 1913 был создан для финансирования Первой мировой войны [315]. Но, если американские финансисты ХХ века раздували войну для завоевания господства не только над США, но и над всем миром, их английские предшественники использовали ее в более скромных целях: лишь как способ загнать английское государство в безвыходное положение и захватить экономическую власть в Англии. Созданием Банка Англии финансисты впервые в истории закрепились в высших эшелонах власти [330].
Начало работы Банка Англии ознаменовалось провалом: для оплаты долга правительства он сразу выпустил новых денег на 760 тыс. фунтов стерлингов. Это вызвало скачок цен; за два года Банк Англии утратил платежеспособность («на обязательства банка в …765 тыс. фунтов стерлингов было …36 тыс. фунтов… наличных резервов» [330]), что создало хаос в денежном обращении. Свободный обмен его обесценившихся банкнот на серебряные монеты создал огромные возможности спекуляций.
Денежное обращение было нормализовано титанической деятельностью Ньютона как руководителя Монетного двора (см. параграф 7.1.6) и правительством Англии, но утрата платежеспособности Банка Англии создала ему угрозу конкуренции.
Уже в 1696 году, когда проблемы управляемого вигами Банка Англии стали очевидны, тори попытались учредить National Land Bank с аналогичными в принципе функциями. Будучи землевладельцами, они, похоже, предполагали вносить в капитал реальный актив – землю, но, по-видимому, не знали ни о скрытом участии короля в Банке Англии (что обеспечивало его политический союз с вигами), ни о фиктивности его капитала, что делало его чисто спекулятивным и оттого более мощным в краткосрочном плане предприятием.
В силу заинтересованности короля в Банке Англии (и союза финансистов прежде всего с вигами) попытка тори не увенчалась успехом, и уже в следующем году Банк Англии закрепил свою монополию: парламент запретил создание новых крупных банков и ввел смертную казнь за подделку банкнот Банка Англии.
В 1708 году закон ужесточился: Банк Англии получил монополию выпуска векселей на предъявителя и краткосрочного (до 6 месяцев) кредитования. Запрет создавать компании больше чем из 6 партнеров блокировал создание мало-мальски значимых банков.
В результате банкротств банков Компании Южных морей и Джона Ло (в одном и том же 1720 году) английская пирамида госдолга осталась единственной в Европе. Банк Англии не пытался использовать для обеспечения своих обязательств спекулятивные операции, ограничиваясь налоговой базой правительства, и эта консервативная политика обеспечила ему успех.
Крах Компании Южных морей не только вызвал панику, но и закрепил за Банком Англии еще одну монополию, подтверждающую его исключительность: право (впервые данное в 1696) приостанавливать исполнение своих обязательств золотом и серебром (на фоне французского запрета хождения золотой и серебряной монеты это выглядело безобидно). Это свидетельствовало: управление госдолгом - важнейшая государственная функция, ради которой можно пренебрегать интересами обычных, не связанных с государством субъектов экономики и обычным правом, делая из него исключение.
Почему же госдолг так важен? Для понимания этого рассмотрим финансовую систему, созданную в конце XVII века Ньютоном и ставшую ключевым фактором британской мощи. Уже в 1698 году она позволила окончательно отменить подушевой налог, впервые введенный в 1377 году (несколько раз отменявшийся и вводившийся в критических ситуациях; в XVII веке, вплоть до создания института госдолга, он считался одним из основных источников финансирования военных действий). Наиболее емко ее эффект описал один из основателей геополитики контр-адмирал Мэхэн: «Хотя мы вышли из тяжелой войны в 1697 году обремененными долгом, слишком значительным для погашения его в течение кратковременного мира, мы… уже около 1706 года, вместо того, чтобы видеть флот Франции у наших берегов, ежегодно посылали сами сильный флот для наступательных действий против неприятельского» [224].