Мучительнее нет
На свете наказанья,
Чем видеть эту смерть,
Как боль свою и грех...
Он и теперь стоит
У нас перед глазами,
Рассеянно молчит
И щурится на снег...
Поразительные, конечно, строки! И вот уже сколько лет мы переживаем эту трагедию (говорю, конечно, не о тех, кто ёрничает, что-де Пушкин получил по заслугам).
Всё рассказано с удивительной точностью.
В комментариях к одной из предыдущих статей встретила недоумённый вопрос, почему дуэль проходила вечером, а не ранним утром, как это бывало чаще всего. Конечно, утверждать я ничего не могу, но, думаю, что, во-первых, противники стремились покончить с этим делом как можно быстрее (вспомним записки д’Аршиака Пушкину – «дело, которое должно быть закончено завтра»), а во-вторых, как мне кажется, люди того времени меньше, чем мы, привыкшие к яркому электрическому свету, обращали внимание на освещённость: расстояние между противниками небольшое (десять шагов), вечер ясный, снег, вероятно, отсвечивает… А сегодня получила ещё вот такой комментарий, который помещаю вместе с благодарностью автору: «Живу в Питере, несколько раз была на месте дуэли Пушкина именно в этот день и час. Сумерки, но видно хорошо».
Итак, вытоптана «дорожка в аршин шириной и в двадцать шагов длиною», положены шинели Данзаса и д’Аршиака, обозначающие барьеры, заряжаются пистолеты (вот тут у многих возникают вопросы, об одной из версий я писала). Данзас вспоминал: «Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:
— Et bien! est-ce fini?.. [— Всё ли наконец кончено?]
Всё было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться».
Кто-то из моих комментаторов указал: «Надеюсь теперь некоторые особо рьяные почитатели Пушкина, вынуждены будут признать, что никакого права первого выстрела у Дантеса не было. Каждый мог стрелять когда ему заблагорассудится, после команды секундантов, конечно. Так что всё честно, господа, не надо грязи». Не совсем поняла смысла этого высказывания. Неужели кто-то всерьёз полагает, что «право первого выстрела» превращало бы Дантеса в подлеца, а сделанный им выстрел обеляет его?
Мне доводилось читать (к сожалению, это было слишком давно, когда мне и в голову прийти не могло, что когда-нибудь буду писать и понадобится цитата, а сейчас найти источник никак не могу), что первый выстрел на дуэли (если не бросался жребий, конечно) считался трусостью. Всегда задавалась вопросом, а как же тогда стрелять. Ответила для себя, что, вероятнее всего, опытные дуэлянты должны были как-то подгадать, чтобы выстрелить одновременно.
Дантес выстрелил первым: «Пушкин первый подошёл к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил». Да, конечно, право сделать так у него было («каждый мог сделать пять шагов и подойти к барьеру; никому не было дано преимущества первого выстрела; каждый должен был сделать один выстрел, когда будет ему угодно»), но… Доводилось читать, что кто-то из петербургских знакомых (и отнюдь не из друзей Пушкина) не подал ему, встретившись за границей, руку как раз из-за произведённого раньше выстрела.
Дальше все, наверное, помнят и пушкинские слова «Je crois que j’ai la cuisse fracassée [ Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка]» и продолжение: «Секунданты бросились к нему, и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:
— Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup [Подождите, у меня ещё достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел]».
Не стану сейчас снова писать про пресловутую «кольчугу» (или «панцирь») Дантеса – мнение об этом высказала и менять его не буду (с удивлением прочитала в одном комментарии, что «глубокие сумерки» в Петербурге помогли «скрыть надетый под мундир панцирь» - очередное желание не видеть очевидного!). Добавлю только одну деталь. «При падении Пушкина пистолет его попал в снег», - указывает Данзас (к своему удивлению, прочитала в какой-то интернетовской статье, что такого не могло быть), «и потому Данзас подал ему другой». Эту замену пистолета попытались на следствии представить как «благородство» Дантеса; д’Аршиак писал П.А.Вяземскому: «Я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Жоржа Геккерна меня остановил». Однако Данзас объяснял, что никакого благородства здесь не было: «пистолеты были с пистонами», «снег, забившийся в дуло пистолета А. С., усилил бы только удар выстрела». Он указывал: «Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета оказано не было; если б оно могло возродиться, то г. д’Аршиак обязан был объявить возражение своё и не останавливаться знаком, будто от г. Геккерна поданным».
Статью, опубликованную вчера, ёрнически прокомментировали: «А с чего бы Пушкину быть отличным стрелком? Смахивает на враку спекулянтов на любви публики к Великому поэту». Никакой «враки» нет и в помине – Пушкин действительно прекрасно стрелял (я писала, как он упражнялся в стрельбе и развивал силу руки, готовясь к дуэли с Толстым-Американцем). И прицелился он на редкость метко – Дантеса спас только случай.
Пушкина везли домой в карете Геккерна, «присланной на всякий случай бароном Гекереном, отцом. Дантес и д’Аршиак предложили Данзасу отвезти в ней в город раненого поэта. Данзас принял это предложение».
А вот от другого предложения Данзас отказался сразу: Дантес и д’Аршиак предложили «скрыть участие его в дуэли». Данзас не хочет открещиваться от участия в дуэли и на следствии держится с полным достоинством, как подобает офицеру и дворянину.
…Очень часто обвиняют Данзаса и в том, что на месте дуэли не было врача, и в том, что повёз Пушкина домой, а не в больницу. Второе обвинение совершенно анекдотично, если вспомнить, для кого строились больницы в то время и как лечились члены высшего общества (ещё бы обвинили, что «Скорую помощь» к месту происшествия не вызвал). Первое, конечно, гораздо серьёзнее, но, думается, тоже легко объяснимо. Во-первых, торопящиеся свести счёты противники просто не имели достаточного времени, чтобы найти верного человека. Во-вторых, за участие в дуэли (хотя бы и в качестве врача) полагалось суровое наказание – так что не каждый на этот пошёл бы.
…А дома Пушкина ждут: «Обедали мы всегда между пятью и шестью часами. В пять часов я велела накрывать, и отказала посторонним, потому что очень утомилась.
Проходит пять часов, проходит и половина шестого. Пушкина нет.
…Стала с сестрой беспокоиться».
Так передаёт рассказ тётки Л.Н.Павлищев. Тут, думается, ему можно верить – ведь и Данзас упомянет «столовую, в которой накрыт уже был стол»…
******************
Дорогие мои комментаторы! Уже несколько дней я наблюдаю ожесточённые баталии между некоторыми из вас, причём в ход уже пошли далеко не парламентские выражения. Убедительно прошу вас умерить свой пыл и, как говорится, держать себя в рамках приличий. А не то придётся блокировать обе стороны (меня и так уже упрекают, что не наказываю тех, кто «за меня»).
Хорошо ещё, что всё виртуально, а то вспоминается диалог из любимого романа:
«— Это ты кому-то вырвал бороду на соборе?
Афанасий добродушно засмеялся:
— Бешеный расстрига Никита Пустосвят в Грановитой палате на меня кинулся, да и ну рвать мне бороду. Ходил я с босым рылом, стыдобушка. Припоздал маненько, как бы знатье — я бы ему, собаке, сам первый бородищу вытаскал…»
Но ведь мы всё же не «бешеные расстриги»! Очень прошу о корректности.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь