Наташа сидела в машине и делала вид, будто ищет что-то важное в телефоне – ей не хотелось трогаться прежде, чем уедут все, кто присутствовал на похоронах отца и был приглашён на дальнейшие поминки. Свистнув колёсами, круто, сразу на скорости, вывернул с обочины на дорогу внедорожник отца Нектария; сам крутил руль белой, хоть и новенькой, но Лады, на которую не ставили пока автопилоты, глава местной администрации по фамилии Рябина; наконец, показался и голубой двухдверный «Опель» этой противной медсестры, Светланы.
Она раздражала Наташу сильнее всех в этом мерзком Дне. Впервые женщины встретились десять лет назад, ещё на похоронах Натальиной матери. Тогда это была забитая двадцатилетняя девчонка, только выпустившаяся из медучилища, нигде дальше районного центра, в котором училась, не бывавшая, в ужасающе вульгарной и дешёвой одежде с рынка, с чрезмерным макияжем, Вся их семья не могла поверить, что именно ей отец доверял наблюдение за смертельно больной матерью, а тот необыкновенно высоко о ней отзывался, называл Светланой Игоревной, постоянно совещался, можно ли ему выпить ещё бокал вина или хватит на сегодня, слушался её так, как, гордый и сильный, не слушал никогда и никого из собственных детей.
Теперь, годы спустя, это была не просто медсестра, а старшая медсестра на местном фельдшерском пункте (в подчинении у неё находились целых два человека), что сильно добавило ей апломба. Склонная к полноте, но державшая себя в руках, она ходила с высоко поднятой грудью, распустив красивые, густые, чёрные волосы, в 28 лет одевалась с провинциальным, но шиком, как подобает здесь зрелой и состоятельной женщине. Наташе сообщили, что уже несколько лет как она стала вдовой, и, хотя в мужчинах вызывала интерес, ни с кем не сходилась, воспитывала сына одна, а два года назад родила второго – и не было предположений, от кого. Рассказывавшая ей эту историю соседка на последних словах хитро прищурилась, и Наташа поняла: всё село судачило, что родила она от Перемыслова, от которого с самой смерти его жены не отходила. Светлана контролировала питание, выбирала продукты, делала уколы, ходила с ним зимой на лыжах, летом – сопровождала на реку… Конечно, именно это и добавляло ей той заносчивости: известнейший российский писатель-фантаст за десять лет, что поселился в их глуши, особенно ни с кем не сходился, был со всеми любезен, но подчёркнуто отстранён. Все знали, что он выше досужих сплетен, да и о чём мог бы интеллектуал, чьи романы запоем читало несколько поколений, говорить с местными тётками, как проводил бы время со здешними мужиками? И вдруг именно её, невзрачную девчонку, он приблизил почти до семейного круга.
В доме, расположенном не в самом селе, а одиноко, в сосновом лесу, Наташа за жизнь была раза три, и всегда чувствовала себя неуютно, не на своём месте. Светлана же распоряжалась в нём свободно, отлично знала, где что лежит, преспокойно брала в руки сокровенные предметы: отцовские книги, очки, чашку – переставляла с места на место, как делала на её памяти только мама, отдавала распоряжения, прикидывала, как проще расставить стол на поминках. Таскала за собой своих сыновей: десяти и двух лет, – приговаривая умилительно, что Алексей Фёдорович всегда мальчиков любил, и все, кто оказывался рядом, благоговейно склоняли головы в знак согласия, будто вельможи, приветствовавшие господских фаворитов. Конечно, они делали так и перед ней, и перед её дочерью, но медсестра-то причём? И этот её младший мальчишка: светловолосый, со слишком пристальным взглядом недетски серьёзных серых глаз, абсолютно не похожий на тёмных и рыхлых мать и старшего брата… Фу, думать противно! Ну не мог он, не мог выбрать эту бабищу! И после кого? После её мамы – интеллигентной, изысканной, ближайшей его единомышленницы, самой проницательной советчицы и доверенного критика его творчества! Нет, это просто исключено! Этот миф поддерживается самой дешёвкой которая непонятно от кого залетела, лишь бы сохранить важный статус среди односельчан.
- Сестрёнка, ты не забыла, как машина заводится? – язвительный голос с переднего пассажирского сиденья.
О, его она слышала, кажется, всю свою жизнь, хотя братец появился на свет, когда ей было десять и первые годы не доставлял никаких хлопот – они с сестрой подозревали в нём чистого ангелочка, забавлялись, как с живым пупсом. Сейчас Антон сидел рядом, положив одну ногу на другую, и сильно рваные на колене джинсы обнажали его острые волосатые коленки. Ему тоже было 28, но выглядел он много моложе – мальчишка с поставленными торчком прядями тёмных волос, отливавших фиолетовым, над выбритыми висками; красивый, весь в отца: скуластое, заострённое, в меру вытянутое лицо; из-под рукавов кожаной куртки выглядывало пёстрое полотно татуировок: разных, но сливавшихся в единую абсурдную композицию, выбитых даже на костяшках пальцев. На худой шее с острым кадыком были вытатуированы как будто душившие его синие ладони. Над правой бровью – какие-то японские иероглифы. С нахальным насмешливым взором он выпускал прямо ей в лицо из своего вейпа густые клубы пара с кофейным ароматом. Позади сидела её семнадцатилетняя дочь Ульяна и равнодушно переписывалась с кем-то в телефоне, видимо, стесняясь обмениваться голосовыми сообщениями. При ней вступать в перепалку не хотелось, и Наташа вежливо, издевательски чётко выговаривая каждое слово, ответила:
- Хочу подождать, пока всё это болото рассосётся.
- Очень умно! Тебе придётся провести с ними весь этот день, возможно, до позднего вечера.
Наташа нажала кнопку «Поехали», и машина тихо, как нагреваемый чайник, засопела, плавно трогаясь с места. Уверенности, что не придётся брать в руки руль – чувство, от которого она давно отвыкла – не было: сигнал спутника в Дне ловился нестабильно.
- А тебе, я вижу, как обычно наплевать?
- Я извлекаю кайф из любой ситуации, как ты могла заметить, – ответил Антон, нарочито расслабленно затянувшись.
- Научи, как можно извлечь кайф из смерти родного отца?
- Ха, – Антон вдруг опустил ногу, как будто бы приняв защитную позу, но тут же спохватился, и просто положил сверху другую, с чуть менее рваным коленом. – Так же, как сделал бы он сам. Не думай, я вижу тебя насквозь. Ты отлично понимаешь, что такой крепкий и любознательный озорник, как наш папенька, не помер бы просто так от сердечного приступа в 75 – всего-то! – лет. Ты, конечно, подозреваешь убийство, несмотря на все судмедэкспертизы, и 100% ставишь на аппетитную медсестричку…
Он говорил, по обыкновению снисходительно растягивая слова, но при этом удивительно быстро, так что Наташа не успела вставить своё уничижительное: «Какой бред!». Брат продолжал.
- Я далёк от твоего средневекового романтизма, сестрёнка. Я, конечно, не верю, что папаша умер сам – не в его духе. А вот задолбаться от этой однообразной скуки он мог. Самоубийство. Теперь с удовольствием наблюдает из своего маленького ада, как мы общаемся тут с ублюдками – его односельчанами, елозим по здешней грязи и мусорным кучам, предвкушает, как будем делить наследство, заметки в СМИ о себе, составленные твоей заботливой рукой. Хохочет, зараза, и радуется, что запустил наконец-то хоть какую-то движуху…
- Ты идиот, – спокойно проговорила с заднего сиденья Ульяна.
- Вот оно: непоротое поколение, – радостно заржал Антон, прячась в паровой завесе.
- Шут, – еле слышно проговорила Наташа и взялась за руль, поддавшись истеричному предупредительному миганию экрана.
Им предстояло проехать всё Дно насквозь – требовалось на это примерно пять минут. Дорога выбежала из пегих, озябших полей; солнце спряталось, небо затянуло тягостно-серой дымкой, и сквозные дали, придававшие хоть какой-то интерес безжизненному пейзажу, скрылись в тумане. Теперь они ехали мимо вереницы трёхэтажных коричневых бараков, однообразных, но с разноцветными пятнами: нестеклённые балконы были увешаны где выстиранными простынями и детскими колготками, где – проржавевшими санями, а где – ещё не облетевшим, алым кружевом дикого винограда.
Здесь не было ни достопримечательностей, ни хоть какой-то локации, обозначавшей центр. Вот, мимо пронеслось главное место для встреч – небольшой придорожный пятачок, на котором стояли три покосившихся домишка: продуктовые магазины с одинаковым ассортиментом и без названий, – огороженные кирпичным забором мусорные баки, да пивная с фанерной жёлтой кружкой, прибитой к крыше. По вытоптанному гладко куску земли, служившему парковой, неспешно прохаживались грязно-белые куры в тщетных поисках съедобного сора.
На самом выезде – или въезде – показалась витая чугунная ограда: это храм, единственное парадное пятно во всей местности. Красивая церковь, недавно покрашенная в розовый закатный цвет, с нежными, маленькими позолоченными маковками, окружённая идеально рассечёнными на квадраты клумбами с остатками рыжих и сиреневых цветов, с хранящими ровные аллеи стилизованными под старину угловатыми фонарями над скамейками на изящно загнутых ножках – она напоминала впечатляющий деталями глазированный пряник.
Дальше был только тёмный сосновый лес, плохо различимый въезд в который она всегда боялась пропустить. Здесь царило вечное лето: густая, влажная зелень, присыпанная рыжими иголками неровная земля… Поворот в самую чащобу – и вот уже мелькает за стройными, тёмными стволами мутно-бирюзовый цвет, в который давно была выкрашена изба, построенная ещё её прадедом. У неё были красивые резные наличники, высокая крыша, мезонин, но всё так состарилось, поистрепалось, что производило скорее удручающее впечатление. Ограды не было, и небольшой пустырь, расчищенный от павших иголок и травы, в окружении высоких сосен обозначал границы отцовского участка в этом лесу. Все известные машины уже стояли здесь, а на крыльце, уперев руки в бока, ждала их, мрачно вглядываясь вдаль Светлана.
«Ну какая же неприятная баба! А что, если Антон прав? Не насчёт смерти отца, а насчёт меня? Что, если я и вправду думаю, что его убили, а её ненавижу, потому что она могла бы это сделать?».
#современная проза #детектив #провинция #мистика #фантастика