Недавно я писал о площади у Никитских ворот и упомянул в этой связи Герцена с Огаревым. («Дом Огарева» стоит на пересечении Никитской и бульваров). Жандармы состряпали дело на студентов университета, буквально из ничего, это была в чистом виде провокация — но об этом в другой раз. Герцен попал в ссылку. И Огарев тоже.
Но ссылка тогда и ссылка в ХХ веке, да и сейчас — это две разные ссылки.
Несколько лет назад я побывал в Вятке, и вот какие впечатления у меня тогда сложились.
Вятка — место ссылки. Это аксиома. Знаменитые вятские ссыльные затем прогремели в истории — это прежде всего Герцен и Салтыков-Щедрин. Тут, в Вятке, несмотря на всю мрачность самой ситуации, их принимали в целом неплохо.
«Ссыльные» при царе и «ссыльные» при большевиках — это все-таки разные вещи. Салтыков-Щедрин, например, так и вовсе здесь «встал на рельсы»: счастливо женился на дочери губернатора Елизавете Аполлоновне Болтиной, да и вообще обрел бесценный опыт государственного чиновника (стал третьим лицом в необъятной губернии, потом самый острый русский сатирик всю жизнь работал то вице-губернатором, то председателем всяческих казенных палат в Твери, в Рязани, зарабатывал на хлеб насущный, поскольку богатая маменька-то оставила без наследства), собрал материал для первой своей серьезной книги «Губернские очерки», даже придумал себе здесь псевдоним.
Все тут, все в Вятке!
Это при том, что все шесть лет ссылки возле его дома стояла полосатая будка с часовым — «политический», враг государства! 25-летний Герцен, проживший тут гораздо меньше Салтыкова (один год) успел сверкнуть не менее ярко: был самым завидным кавалером на балах, научил вятских дворян ездить на шикарной тройке, ухаживал за дамами, от которых не было отбоя, наконец, основал местную статистику и местную библиотеку.
В этой библиотеке я был, даже выступал перед читателями (тогда мы обсуждали роман «Мягкая ткань»).
Когда здание стали перестраивать в очередной раз, то путем долгих и сложных изысканий выяснилось, что дом купцов Машковцевых, в котором библиотека поселилась еще до революции — это один из вятских адресов Герцена. А в помещении бывшего спецхрана (хорошая судьба, правда?) — находился его рабочий кабинет. Кабинет теперь обустроен подлинной мебелью той эпохи, и я посидел в «кресле Герцена» и взял в руки гусиное перо.
Но, конечно, свет клином не сошелся на Герцене и Салтыкове. Официальным основателем вятской архитектуры стал русский швед Александр Лаврентьевич Витберг, сосланный сюда за неудачный первый проект Храма Христа Спасителя в Москве и за первую неудачную попытку его построить на Воробьевых горах (тогда еще не знали, что гору придется замораживать изнутри, «почвы поплыли» — но главное, что поплыл разворованный отнюдь не Витбергом бюджет строительства).
Любимую горожанами до сих пор булочную в Вятке (как и вообще кондитерское дело) основал польский ссыльный Якубовский, еще один нерусский человек. Даже недолгие успехи вятского футбола связаны со ссыльным поволжским немцем Келлером, который ранее тренировал сталинградский «Трактор» (или «Ротор») и в годы войны также прибыл сюда в ссылку, и надолго.
Вообще трудно говорить такие вещи, когда кругом простирается огромный Вятлаг, в зонах которого до сих пор сидят в большом количестве наши сограждане, но в том-то и дело, что ссылка или эвакуация, или просто «бегство» в Вятку для кого-то означало спасение, такова уж наша парадоксальная русская жизнь, а для культуры этого города ссыльные, беглые и эвакуированные — в каком-то смысле это просто счастье и основное переживание.
Словом, вятские ссыльные при царе — это не измученные голодом, цингой, унижениями люди в ватниках и кирзовых сапогах в колоннах по двое, таскающие тачки на стройке, да нет. Это совсем другие люди. Хотя и тоже по-своему несчастные.
Об этом долго можно говорить, и многие детали мне, конечно, неизвестны — но главное, что меня поразило, это глубоко личное, ну буквально родственное, семейное отношение вятских интеллигентов к этим давно умершим людям. Их здесь не просто помнят, а помнят именно как-то по-родственному. Вспоминают, как в «обеденный перерыв» Салтыков налегке, плохо одетый, частенько выбегал к своему близкому другу доктору Ионину. «А у нас ведь климат очень суровый, и понимаете, он часто простужался и очень много болел».
Вспоминают, как Наталья Николаевна Ланская (она же Гончарова, она же Пушкина), которая тоже прожила здесь почти год (Ланской формировал здесь запасные полки в Крымскую войну) попросила влиятельного мужа замолвить слово за Салтыкова — ей сказали, что он «литератор», и в память о другом литераторе она занялась его судьбой. А сказал-то ей, наверное, доктор Ионин, который лечил ее больные ноги! И сосланный в бессрочную ссылку Салтыков получил «вольную».
Вспоминают, как эвакуированный Мариенгоф воровал книжки из библиотеки, а эвакуированный Шварц писал здесь «Дракон» и знаменитый дневник.
Скрытный потайной мир снежной Вятки для многих, кто попал сюда не по своей воле, оказался благотворен. Но не для всех, увы.
Герцен вспоминал купеческую Вятку таким образом:
«В этом захолустье вятской ссылки, в этой грязной среде чиновников, в этой печальной дали, разлученный со всем дорогим, без защиты отданный во власть губернатора, я провел много чудесных, святых минут, встретил много горячих сердец и дружеских рук.
Где вы? Что с вами, подснежные друзья мои? Двадцать лет мы не видались. Сай, состарились и вы, как я, дочерей выдаете замуж, не пьете больше бутылками шампанское и стаканчиком на ножке наливку. Кто из вас разбогател, кто в чинах, кто в параличе? А главное, жива ли у вас память о наших смелых беседах, живы ли те струны, которые так сильно сотрясались любовью и негодованием?».
Эти строки Герцен мысленно посылал в Вятку уже из Лондона…