Из всего, что я видел в кино в уходящем году — а видел я, прямо скажем, немного — меня больше всего впечатлил фильм Кирилла Серебренникова «Петровы в гриппе.
Тут нужно оговориться, что к Серебренникову можно относиться, по-разному, равно как и к кому угодно. Но я видел 15 его спектаклей и 5 его фильмов. Так вот это всегда было хорошо. Иногда имело некоторую специфику, но всегда отличалось хорошей изобретательной режиссурой.
Тем, кто роман Алексея Сальникова читал, и так все будет понятно, для тех, кто не читал можно вкратце рассказать сюжет.
Есть семья Петровых, они все болеют гриппом. Отец разъезжает с другом на катафалке и пьет водку. Мать страдает психическим расстройством и убивает людей — ножом вечерами во дворах. Сын болеет и хочет на елку. Отец рисует комиксы. А еще отец когда-то помог самоубиться другу.
Этот роман тогда — лет пять назад, наверное — всех захватил и поразил. Там было так медленно и многословно, но при этом исключительно конкретно описано затягивание экзистенциальным омутом людей в масштабах от личностей и семей, до человечества в целом, что оторопь брала.
Теперь к фильму Серебренникова.
Все герои начисто лишены каких бы то ни было человеческих черт. Они иногда наделены инстинктами — могут переживать за своих детей и хотеть заниматься сексом. Делают они это совершенно как животные, с чудовищными гримасами на мордах.
Мир вокруг — это такая зона уральского города. Трубы, лающие собаки, колючая проволока, заборы.
Населяют этот мир алкоголики, жлобы, ксенофобы, хамы, дегенераты, убийцы, алкоголики, педофилы, подлецы, алкоголики, подонки, неудачники, алкоголики.
Светлый момент — воспоминания героя о том, как он в детстве ходил на елку. Это и в книге было очень трогательно. Здесь же Серебренников выстроил такой нарочито аутентичный и педантично ностальгический пряничный мир советских восьмидесятых.
При этом в воспоминаниях героя — его родители из детства постоянно голые. И эта нагота лезет в глаза густым лобком над манной кашей. Вообще режиссер наслаждается наготой — преимущественно в рамках гомоэротической эстетики. В фильме — много голых физически развитых юношей.
Но это ничего, это ничего. Фильм всё-таки, хороший. Режиссерски — это не просто успех, это — триумф. Это вам не Богомолов, это настоящий мастер работает.
В эпизоде, где герой вспоминает голых родителей, за стеклом полки мелькает репродукция «Адама и Евы». Может быть Лукаса Кранаха, а может быть, и Альбрехта Дюрера. И сразу всё проясняется.
Серебренников создает свое полотно в духе Босха — нечто такое перенасыщенное, наполненное ужасами и обязательно повествующее о том, как людям плохо, когда они не в раю, а рай неизбежно остается где-то в детстве, но и там его нет, потому что в детстве он неосознаваем.
И это хорошая мысль. Она подкрепляется тем, что в финале герой выходит из квартиры и оказывается снаружи дома, внутрь которого он смотрит как гигант внутрь макета, а из заявленного в начале гроба под титры выскакивает репер Хаски и бежит по любимой фактуре — лужи, наледь, заборы и грязь.
Тут бы и хочется художнику указать на излишне мрачное изображение русской действительности, но понимаешь, что он бы тоже самое и в Фарго снимал. Потому что такое упадочное возрождение, посвященное неисцелимости человечества, имеет экстерриториальный характер.
А зрителя в фильме ждет много остроумных сюрпризов. Да и вообще, шутки, смех, веселье. А чего унывать то.
