1917 и далее глазами современников

Ковыряюсь по блогам, выясняется иногда интересное.

Основное пока, что мной вынесено - большинству в целом наплевать на свержение царя и на последующее убийство - события или никак не отмечены, или просто описаны изменения в жизни в связи с революцией.

Оставлю тут для сохранности.

Алексей Куропаткин (генерал, которому во многом мы обязаны успехам русско-японской войны).

8 марта 1917 года

Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично генерал-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту. Но так плохо жилось всему русскому народу; до такой разрухи дошли правительственные слои, так стал непонятен и ненавистен государь, что взрыв стал неизбежен. Ликую потому, что без переворота являлась большая опасность, что мы были бы разбиты, и тогда страшная резня внутри страны стала бы неизбежна. Теперь только бы удалось восстановить всюду дисциплину в войсках, только бы политическая горячка не охватила войска действующей армии; победа, глубоко уверен в том, нам обеспечена.

Владимир Короленко (писатель)

18 января 1905

Петербург полон рассказами о 9 января. Манифестация, несомненно, носила мирный характер. Рабочие просили, чтобы студенты и радикальная интеллигенция к ним не приставали и не усложняли их мирной манифестации; на предупреждения, что в них будут стрелять, — они отвечали с полной уверенностью, что этого не может быть. С какой стати!

26 февраля 1917

В Петрограде с 23-го февраля — беспорядки. Об этом говорят в думе, но в газетах подробностей нет. Дело идет, очевидно, на почве голодания; хвосты у булочных и полный беспорядок в продовольствии столицы.

3 марта 1917

...Слухи разные: Щегловитов и Штюрмер арестованы, все политические из Шлиссельбурга и Выборгской тюрьмы отпущены. Протопопов будто бы убит, по одним слухам, в Москве, по другим — в Киеве. Царь будто уехал куда-то на фронт и оттуда якобы утвердил Временное правительство. Наконец — будто бы царица тоже убита...

9 июля 1918

Террор опять носится в воздухе. Сегодня в газете «Наша Жизнь» сообщают сразу о террористических актах на двух полюсах русской жизни.

« (От нашего корреспондента)Харьков, 25 июня. Из Москвы сообщают, что Николай II убит в поезде».

Эта мерзость есть вместе и огромная глупость: из слабого, безвольного, неумного человека, погубившего Романовых, делают трогательную фигуру мученика. Это очень на руку русской реставрации. Даже приверженцы монархии не стояли за Николая. Он, в сущности, был помехой для российского «роялизма». Его все-таки пришлось бы устранить. Это сделали какие-то глупые злодеи.

Григорий Майдачевский (участник первой мировой)

13 марта 1917

Говорят что завтра поедем на позиции сменять 4 дивизию! Вещь не очень приятная. 6/II К-р полка прочел нам акт об отречении Государя от престола! Я до сих пор опомнится не могу.

31 марта

Этот переворот так убил меня что до сих пор все как в тумане!

Государь для меня был чем то высшим! Я любил его страшно! И вот Его нет! Как то дико. Перед приходом на позиции присягали новому правительству. Я не присягал а только молча присутствовал, и не подписывался! Я присягал своему Государю и больше никому! За Него пойду на какие угодно муки!

Морис Палеолог (французский дипломат)

6 марта 1917

Вторник. Петроград терпит недостаток в хлебе и дровах, народ страдает.

Сегодня утром у булочной на Литейном я был поражен злым выражением, которое я читал на лицах всех бедных людей, стоявших в хвосте, из которых, большинство провело там всю ночь.

Покровский, с которым я говорил об этом, не скрыл от меня своего беспокойства. Но что делать? Железнодорожный кризис, действительно, ухудшился. Сильные морозы, которые держатся во всей России (—43R), вывели из строя, — вследствие того, что полопались трубы паровиков, — более тысячи двухсот локомотивов, а запасных труб, вследствие забастовок, не хватает. Кроме того, в последние недели выпал исключительно обильный снег, а в деревнях нет рабочих для очистки путей. В результате — 5700 вагонов в настоящее время застряли.

8 марта

Четверг. Весь день Петроград волновался. По главным улицам проходили народные шествия. В нескольких местах толпа кричала: «хлеба и мира». В других местах она запевала «Рабочую Марсельезу». Произошло несколько стычек на Невском проспекте....

Несмотря на то, что в воздухе столицы чувствуется восстание, император, проведший только что два месяца в Царском Селе, выехал сегодня вечером в Ставку.

9 марта

Пятница. Волнения в промышленных районах приняли сегодня утром резкую форму. Много булочных было разгромлено на Выборгской стороне и на Васильевском острове. В нескольких местах казаки атаковали толпу и убили несколько рабочих.

Покровский сообщает мне о своей тревоге:

— Я придавал бы этим беспорядкам лишь второстепенное значение, если бы у моего дорогого коллеги по внутренним делам был еще хоть проблеск рассудка. Но чего ждать от человека, который вот уже много недель потерял всякое чувство действительности и который ежевечерне совещается с тенью Распутина? Еще в эту ночь он провел два часа в вызывании призрака «старца».

10 марта

Суббота. Тревожный вопрос о продовольствии рассматривался сегодня ночью, в «экстренном заседании» совета министров, на котором были все министры, кроме министра внутренних дел, председатель Государственного Совета, председатель Думы и петроградский городской голова. Протопопов не соблаговолил принять участие в этом совещании; он, без сомнения, советовался с призраком Распутина.

Множество жандармов, казаков и солдат по всему городу. Приблизительно до четырех часов пополудни манифестации не вызвали никакого беспорядка. Но скоро публика начала приходить в возбуждение. Пели Марсельезу, носили красные знамена, на которых было написано: «Долой правительство... Долой Протопопова... Долой войну... Долой немку»... Немного позднее пяти часов на Невском произошли одна за другой несколько стычек. Были убиты три манифестанта и трое полицейских чиновников; насчитывают до сотни раненых...

Площадь Мариинского театра, обычно такая оживленная, имеет вид унылый; на ней стоит один только мой экипаж. Жандармский пост караулит мост на Мойке; войска сосредоточены перед Литовским замком.

Пораженная, как и я, этим зрелищем, г-жа дю-Альгуэ говорит мне:

— Мы, может быть, только что видели последний вечер режима.

12 марта

...Я отвечаю, что, судя по тому, что я видел сегодня утром, верность армии уже слишком поколеблена, чтобы возлагать все надежды на спасение, на «сильную власть», и что «немедленное назначение министерства, внушающего доверие Думы, мне кажется более, чем когда-либо, необходимым; потому нельзя больше терять ни одною часа. Я напоминаю, что в 1789 г., в 1830 г., в 1848 г. три французские династии были свергнуты, потому что слишком поздно поняли смысл и силу направленного против них движения. Я добавляю, что в таких серьезных обстоятельствах, представитель союзной Франции имеет право подать императорскому правительству совет, касающийся внутренней политики.

Покровский нам отвечает, что он лично разделяет наше мнение, но что присутствие Протопопова в совете министров парализует всякое действие.

Я спрашиваю его:

— Неужели же нет никого, кто мог бы открыть императору глаза на это положение?

Он делает безнадежный жест:

— Император слеп!...

13 марта

Я опять встречаю Бьюкенена в вестибюле министерства. Покровский нам говорит:

— Совет министров беспрерывно заседал всю ночь в Мариинском дворце. Император не обманывается на счет серьезности положения, так как он облек генерала Иванова чрезвычайными полномочиями для восстановления порядка; он, впрочем, по-видимому, решил вновь завоевать свою столицу силой, не допуская ни на один миг идеи о переговорах с войсками, которые убили своих офицеров и водрузили красное знамя. Но я сомневаюсь, чтобы генерал Иванов, который вчера был в Могилеве, мог добраться до Петрограда: в руках повстанцев все железные дороги. Кроме того, если б ему удалось добраться, что мог бы он сделать? Все полки перешли на сторону Революции. Остается лишь несколько отдельных отрядов и некоторые полицейские войска, которые не оказывают еще сопротивления. Что касается моих коллег министров, большинство бежало, несколько арестованы. Мне самому сегодня ночью очень трудно было выбраться из Мариинского дворца... И теперь я жду своей участи....

— Вы только что прошли по городу, — спрашивает он меня, — осталось у вас впечатление, что император может еще спасти свою корону?

— Может быть, потому что растерянность большая со всех сторон. Но надо было бы, чтобы император немедленно преклонился перед совершившимися фактами, назначив министрами временный комитет Думы и амнистировав мятежников. Я думаю даже, что, если бы он лично показался армии и народу, если бы он сам с паперти Казанского собора заявил, что для России начинается новая эра, его бы приветствовали... Но завтра это было бы уже слишком поздно... Есть прекрасный стих Лукиана, который применим к началу всех революций: Ruit irrevocabile vulgus. Я повторял его себе сегодня ночью. В бурных условиях, какие мы сейчас переживаем, безвозвратное совершается быстро.

— Мы даже не знаем, где император. Он, должно быть, покинул Могилев вчера вечером или сегодня утром на рассвете. Что касается императрицы, я не имею о ней никаких известий. Невозможно снестись с Царским Селом....

Около пяти часов, один высокопоставленный сановник, К., сообщает мне, что комитет Думы старается образовать Временное Правительство, но что председатель Думы Родзянко, Гучков, Шульгин и Маклаков совершенно огорошены анархическими действиями армии.

— Не так, — добавляет мой информатор, — представляли они себе Революцию; они надеялись руководить ею, сдержать армию. Теперь войска не признают никаких начальников и распространяют террор по всему городу.

Затем он неожиданно заявляет, что он пришел ко мне от председателя Думы Родзянко и спрашивает меня, не имею ли передать ему какое-нибудь мнение или указание.

— В качестве посла Франции, — говорю я, — меня больше всего озабочивает война. Итак, я желаю, чтобы влияние Революции было, по возможности, ограничено и чтобы порядок был поскорей восстановлен. Не забывайте, что французская армия готовится к большому наступлению и что честь обязывает русскую армию сыграть при этом свою роль.

— В таком случае, вы полагаете, что следует сохранить императорский режим?

— Да, но в конституционной, а не самодержавной форме.

— Николай II не может больше царствовать, он никому больше не внушает доверия, он потерял всякий престиж. К тому же, он не согласился бы пожертвовать императрицей.

— Я допускаю, чтобы вы переменили царя; но сохранили царизм....

В тот момент, когда свернули на Каменоостровский проспект, Бьюкенен воскликнул:

— О, это уже слишком!

И он показал мне у дома танцовщицы четыре военных повозки, нагруженные мешками угля, которые выгружал взвод солдат.

— Успокойтесь, сэр Джордж, — сказал я ему. — Вы не можете сослаться на те права, которые имеет Кшесинская, на заботы императорской власти.

Вероятно, годами многие тысячи русских делали аналогичные замечания по поводу милостей, которыми осыпали Кшесинскую. Мало-помалу создалась легенда. Балерина, которую когда-то любил цесаревич, за которой с тех пор ухаживали одновременно два великих князя, сделалась своего рода символом императорской власти. На этот-то символ набросилась чернь. Революция всегда, в большей или меньшей степени, итог или санкция.

14 марта

...Император покинул Могилев вчера утром. Поезд направился в Бологое, расположенное на половине дороги между Москвой и Петроградом. Предполагают, что император хочет вернуться в Царское Село; во всяком случае, возникает еще вопрос, но думается он доехать до Москвы, чтобы организовать там сопротивление революции....

Великий князь Кирилл Владимирович объявил себя за Думу.

Он сделал больше. Забыв присягу в верности и звание флигель-адъютанта, которое он получил от императора, он пошел сегодня в четыре часа преклониться пред властью народа. Видели, как он в своей форме капитана 1-го ранга, отвел в Таврический дворец гвардейские экипажи, коих шефом он состоит, и представил их в распоряжение мятежной власти.

Немного спустя, старый Потемкинский дворец послужил рамой другой не менее грустной картины. Группа офицеров и солдат, присланных гарнизоном Царского Села, пришла заявить о своем переходе на сторону революции....

Вечером ко мне зашел осведомиться о положении граф С. Я. Между прочим, рассказываю об унизительном поведении царскосельского гарнизона в Таврическом дворце. Он сперва отказывается мне верить. Затем, после долгой паузы скорбного размышления, он продолжает:

— Да, то, что вы мне только что рассказали, отвратительно. Гвардейские войска, которые принимали участие в этой манифестации, покрыли себя позором... Но вся вина, может быть, не их одних. В их постоянной службе при их величествах эти люди видели слишком иного такого, чего они не должны были бы видеть; они слишком много знают о Распутине...

Около полуночи мне сообщают, что лидеры либеральных партий устроили сегодня вечером тайное совещание, без участия и ведома социалистов, чтобы сговориться на счет будущей формы правления. Они все оказались единодушными в своих заявлениях в том, что монархия должна быть сохранена, но что Николай, ответственный за настоящие несчастия, должен быть принесен в жертву для спасения России. Бывший председатель Думы, Александр Иванович Гучков, теперь член Государственного Совета, развил затем это мнение: «Чрезвычайно важно, чтобы Николай II не был свергнут насильственно. Только его добровольное отречение в пользу сына или брата могло бы обеспечить без больших потрясений прочное установление нового порядка. Добровольный отказ от престола Николая II — единственное средство спасти императорский режим и династию Романовых». Этот тезис, который мне кажется очень правильный, был единодушно одобрен. В заключение либеральные лидеры решили, что Гучков и депутат националистической правой, Шульгин, немедленно отправятся к императору умолять его отречься в пользу сына.

15 марта

Четверг. Гучков и Шульгин выехали из Петрограда сегодня утром в 9 часов. При содействии инженера, заведующего эксплуатацией железной дороги, им удалось получить специальный поезд, не возбудив внимания социалистических комитетов.....

Молодой депутат Керенский, создавший себе, как адвокат, репутацию на политических процессах, оказывается наиболее деятельным и наиболее решительным из организаторов нового режима. Его влияние на Совет велико. Это — человек, которого мы должны попытаться привлечь на нашу сторону. Он один способен втолковать Совету необходимость продолжения войны и сохранения союза. Поэтому я телеграфирую в Париж, чтоб посоветовать Бриану передать немедленно через Керенского воззвание французских социалистов, обращенное к патриотизму русских социалистов.

Но весь интерес дня сосредоточен на небольшом городе Пскове, на полпути между Петроградом и Двинском. Именно там императорский поезд, не имея возможности добраться до Царского Села, остановился вчера, в 8 часов вечера.

Выехав из Могилева 13 марта в половине пятого утра, император решил отправиться в Царское Село, куда императрица умоляла его вернуться безотлагательно. Известия, посланные ему из Петрограда, ее беспокоили чрезмерно. Возможно, впрочем, что генерал Воейков скрыл от него часть истины. 14 марта, около трех часов утра, в то время, как локомотив императорского поезда набирал воду на станции Малая Вишера, генерал Цабель, начальник железнодорожного полка его величества, взялся разбудить императора, чтобы сообщить ему, что дорога в Петроград не свободна и что Царское Село находится во власти революционных войск. Выразив свое удивление и раздражение по поводу того, что его не осведомляли достаточно точно, император сказал:

— Москва остается верной мне. Едем в Москву.

Затем он прибавил со своей обычной апатией:

— Если Революция восторжествует, я охотно откажусь от престола. Я уеду в Ливадию; я обожаю цветы.

Но на станции Дно стало известно, что все московское население перешло на сторону Революции. Тогда император решил искать убежища среди своих войск в Главной Квартире северного фронта, главнокомандующим которого состоит генерал Рузский, во Пскове.

Императорский поезд прибыл в Псков вчера вечером, в восемь часов.

Генерал Рузский тотчас явился на совещание к императору и без труда доказал ему, что он должен отречься. Он к тому же сослался на единодушное мнение генерала Алексеева и всех командующих армиями, которых он опросил по телеграфу.

Император поручил генералу Рузскому довести до сведения председателя Думы Родзянко свое намерение отказаться от престола.

Покровский сегодня утром сложил с себя функции министра иностранных дел; он сделал это с тем простым и спокойным достоинством, которое делает его столь симпатичным.

— Моя роль кончена, — сказал он мне. — Председатель совета министров и все мои коллеги арестованы или бежали. Вот уже три дня, как император не подает признаков жизни. Наконец, генерал Иванов, который должен был привезти нам распоряжения его величества, не приезжает. При таких условиях я не имею возможности исполнять свои функции; итак, я расстаюсь с ними, оставив дела моему товарищу по административной части. Я избегаю, таким образом, измены моей присяге императору, так как я воздерживаюсь от всяких сношений с революционерами.

В течение сегодняшнего вечера лидеры Думы успели, наконец, образовать «Временное Правительство» под председательством князя Львова, который берет портфель министра внутренних дел; остальные министры: военный — Гучков, иностранных дел — Милюков, финансов — Терещенко, юстиции — Керенский и пр.

Этот первый кабинет нового режима удалось образовать лишь после бесконечных споров и торгов с Советом. В самом деле, социалисты поняли, что русский пролетариат еще слишком не организован и невежествен, чтобы взять на себя ответственность официальной власти, но они пожелали оставить за собой тайное могущество. Поэтому они потребовали назначения Керенского министром юстиции, чтобы держать под надзором Временное Правительство.

16 марта.

Пятница. Николай II отрекся от престола вчера, незадолго до полуночи.

Прибыв в Псков около 9 часов вечера, комиссары Думы, Гучков и Шульгин, встретили со стороны царя обычно для него приветливый и простой прием.

В полных достоинства словах и несколько дрожащим голосом Гучков изложил императору предмет своего визита; он закончил следующими словами:

— Только отречение вашего величества в пользу сына может еще спасти отечество и сохранить династию.

Самым спокойным тоном, как если бы дело шло о самой обыкновенной вещи, император ответил ему:

— Я вчера еще решил отречься. Но я не могу расстаться с моим сыном; это было бы выше моих сил; его здоровье слишком слабо; вы должны меня понять... Поэтому я отрекаюсь в пользу моего брата Михаила Александровича.

Гучков сейчас же преклонился перед доводами отцовской нежности, на которую ссылался царь. Шульгин тоже согласился....

История насчитывает мало событий столь торжественных, такого глубокого значения, такой огромной важности. Но из всех, зарегистрированных ею, есть ли хоть одно, которое произошло бы в такой простой, обыкновенной, прозаической форме и, в особенности, с подобной индифферентностью, с подобным стушеванием главного героя?

Бессознательность ли это у императора? — Нет! Акт отречения, который он долго обдумывал, если не сам его редактировал, внушен самыми высокими чувствами, и общий тон царственно величествен. Но ею моральная позиция в этой критической конъюнктуре оказывается вполне логичной, если допустить, как я уже неоднократно отмечал, что уже месяцы несчастный монарх чувствовал себя осужденным, что давно уже он внутренне принес эту жертву и примирился со своей участью.

Воцарение великого князя Михаила подняло бурю в Совете: «Не хотим Романовых, — кричали со всех сторон, — мы хотим Республику».

Соглашение, с таким трудом достигнутое вчера между Исполнительным Комитетом Думы и Советом, на мгновение нарушилось. Но из страха перед неистовыми, господствующими на Финляндском вокзале и в крепости, представители Думы уступили. Делегация Исполнительного Комитета отправилась к великому князю Михаилу, который без малейшего сопротивления, согласился принять корону лишь в тот день, когда она будет ему предложена Учредительным Собранием. Может быть, он не согласился бы так легко, если бы его супруга, честолюбивая и ловкая графиня Брасова, была с ним, а не в Гатчине.

Отныне хозяин — Совет.

Впрочем, в городе начинается волнение. В полуденное время мне сообщают о многочисленных манифестациях против войны.

17 марта

Лишь только открылось совещание, Гучков и Милюков смело заявили, что Михаил Александрович не имеет права уклоняться от ответственности верховной власти.

Родзянко, Некрасов и Керенский заявили, напротив, что объявление нового царя разнуздает революционные страсти и повергнет Россию в страшный кризис; они приходили к выводу, что вопрос о монархии должен быть оставлен открытым до созыва Учредительного Собрания, которое самостоятельно решит его. Тезис этот защищался с такой силой и упорством, в особенности Керенским, что все присутствующие, кроме Гучкова и Милюкова, приняли его. С полным самоотвержением великий князь сам согласился с ним.

Гучков сделал тогда последнее усилие. Обращаясь лично к великому князю, взывая к его патриотизму и мужеству, он стал ему доказывать необходимость немедленно явить русскому народу живой образ народного вождя:

— Если вы боитесь, ваше высочество, немедленно возложить на себя бремя императорской короны, примите, по крайней мере, верховную власть в качестве «Регента империи на время, пока не занят трон», или, что было бы еще более прекрасным, титулом в качестве «Прожектора народа», как назывался Кромвель. В то же время вы могли бы дать народу торжественное обязательство сдать власть Учредительному Собранию, как только кончится война.

Эта прекрасная мысль, которая могла еще все спасти, вызвала у Керенского припадок бешенства, град ругательств и угроз, которые привели в ужас всех присутствовавших.

Среди этого всеобщего смятения великий князь встал и объявил, что ему нужно несколько мгновений подумать одному, и направился в соседнюю комнату. Но Керенский одним прыжком бросился к нему, как бы для того, чтобы перерезать ему дорогу:

— Обещайте мне, ваше высочество, не советоваться с вашей супругой.

Он тотчас подумал о честолюбивой графине Брасовой, имеющей безграничное влияние на мужа. Великий князь ответил, улыбаясь:

— Успокойтесь, Александр Федорович, моей супруги сейчас нет здесь; она осталась в Гатчине.

Через пять минут великий князь вернулся в салон. Очень спокойным голосом он объявил:

— Я решил отречься.

Керенский, торжествуя закричал:

— Ваше высочество, вы — благороднейший ив людей!

Среди остальных присутствовавших, напротив, наступило мрачное молчание; даже те, которые наиболее энергично настаивали на отречении, как князь Львов и Родзянко, казались удрученными только что совершившийся, непоправимым. Гучков облегчил свою совесть последним протестом:

— Господа, вы ведете Россию к гибели; я не последую за вами на этом гибельном пути....

Императрица через великого князя Павла узнала вчера об отречении императора, о котором она не имела два дня никаких известий. Она воскликнула:

— Это невозможно... Это неправда... Еще одна газетная утка... Я верю в бога и верю армии. Ни тот, ни другая не могли нас покинуть в такой серьезный момент.

Великий князь прочитал ей только что опубликованный акт об отречении. Тогда она поняла и залилась слезами.

...

— В таком случае династия Романовых свергнута?

— Фактически — да, но юридически, — нет. Одно только Учредительное Собрание будет уполномочено изменить политический строй России.

— Но как вы выберете это Учредительное Собрание? Согласятся ли солдаты, сражающиеся на фронте, — согласятся ли они не голосовать?

В большом затруднении он признается:

— Мы вынуждены будем предоставить солдатам фронта право голоса...

— Вы дадите право голоса солдатам фронта... Но большинство их сражаются за тысячи верст от их деревень и не умеют ни читать, ни писать.

Милюков дает мне понять, что, в сущности, он со мной согласен, и сообщает мне, что он старается не давать никакого определенного обязательства на счет даты всеобщих выборов.

...

Увы, мой прогноз не менее мрачен! Ни один из людей, стоящих в настоящее время у власти, не обладает ни политическим кругозором, ни решительностью, ни бесстрашием и смелостью, которых требует столь ужасное положение. Эти «октябристы», «кадеты» — сторонники конституционной монархии, люди серьезные, честные, благоразумные, бескорыстные. Они напоминают мне о том, чем были в июле 1830 г. все эти Моле, Одилоны, Парро и пр. А нужен был, по крайней мере, Дантон. Впрочем, на одного из них мне указывают, как на человека действия: это — молодой министр юстиции, Керенский, представитель «трудовой» группы в Думе, которого Совет ввел в состав Временного Правительства.

И в самом деле, именно в Совете надо искать людей инициативы, энергичных и смелых. Разнообразные фракции партии социалистов-революционеров и партии социал-демократии: народники, трудовики, террористы, большевики, меньшевики, пораженцы и пр. не испытывают недостатка в людях, доказавших свою решительность и смелость в заговорах, в ссылке, в изгнании. Назову лишь Чхеидзе, Церетелли, Зиновьева и Аксельрода. Вот настоящие герои начинающейся драмы!

Михаил Пришвин (писатель)

1 марта 1917

...Окулич пишет письмо Гучкову, что он не может сидеть без дела, и просит дать ему дело: «присоединяется».

По телефону: «полковник» застрял в Малой Вишере, к нему поехали Родзянко и Гучков отбирать подпись об ответственном министерстве. Есть слух, что телеграмму царя: «Подавить во что бы то ни стало» спрятали под сукно. Полковница под арестом. Шах и мат.

По телефону: Шаховского арестовали. Смерть (моральная) Протопопова. Министр торговли: Николай Ростовцев, Шингарев — министр земледелия, Керенский — юстиции и т.д. А городовой все стреляет, их упорство похоже на немецкое. Слухи о каком-то тайном коменданте Чебыкине, который распоряжается действиями городовых. Воображаю одного городового, который сидел на чердаке и не понимал, что все восстали, и стрелял во всех.

Спор Деммени и Васильева (есть мука', нет муки): Деммени не понимает, а Васильев туго, но начинает что-то понимать и «присоединяется».

4 марта

Почему-то все мои новые знакомые по квартире, по столовой стали опять незнакомыми, и сидим опять мы за обедом, уткнувшись в свои тарелки, и если сказать соседу что-нибудь, то, кажется, почти что залезть ему в карман.

«Скверное обстоятельство», о котором намеками говорил Масловский, оказалось то, что царь передал верховное командование Николаю Николаевичу.

— Помолиться бы, — говорила женщина.

— За кого молиться: митрополит арестован, царь отказался, другой царь отказался, за ломового извозчика разве?

— А за народ?

— Ну, за народ попы еще молиться не прилажены.

11 марта

Дни — нарастающая тревога. Гучков пишет воззвания, что немец идет на Петроград, а в «Известиях» рабочих солдатских депутатов напечатана «Первая ласточка»: что будто бы «от германских социал-демократов из какой-то местности вблизи Берлина» получен первый привет по радиограмме: «Ура! товарищи!» Одно правительство кричит «Долой войну» и что в Берлине революция, другое призывает к войне и говорит, что враг угрожает столице, и всюду кишат шпионы....

Я не верю в Берлинскую революцию, но вражды не чувствую к захватившим власть, такой вражды, чтобы вступить с ними в войну и примкнуть к другой группе: их правда, но осуществится она не теперь, не насильно.

Степан Веселовский (историк)

27 февраля 1917 года

...Из Петербурга тревожные и пока не вполне ясные слухи. Правительство свергнуто и министры арестованы. Протопопов бежал. Солдаты и рабочие захватили арсенал, склады и целый ряд правительственных учреждений. Ходят неправдоподобные слухи о диктатуре Алексеева и т. п. Словом, достукались, а что из этого выйдет, невозможно предвидеть. Судя по ничтожеству и трусости правительства, не удивительно, что оно сразу уступило. Но кому? Такой же ничтожной интеллигенции, деморализованным солдатам и ушкуйникам.

В Земском Союзе радость и торжество по поводу «конца царской России». Конец то конец, но не будет ли это концом независимости русского государства и народа вообще?

1 марта 1917 года

В Петербурге события летят с кинематографической быстротой. Правительство свергнуто безвозвратно. Чернь пока признает власть Думы. На улицах постепенно восстанавливается некоторый порядок. Франция и Англия признали новое правительство, к возникновению которого они, по крайней мере Англия, приложили руку. Николай задержан в Бологом по дороге из Петербурга в армию. Последнее известие — что он отказывается от престола, на который будет возведен один из Константиновичей. Во всем этом замечается какая-то организация, чья — неизвестно, но пока, к счастью, не революционных партий. По-видимому, революционные партии застигнуты переворотом врасплох.

В Москве тот же паралич власти и быстрое развитие событий...

14 марта 1917 года

Пережито много. Жаль, что совершенно не было времени записывать виденного, слышанного и передуманного.

Несмотря на то, что толчком послужили хозяйственные неурядицы и недостаток хлеба, происшедший переворот, как мне кажется, имеет определенно выраженный стихийно политический, а не социально-революционный характер. Старая, ставшая всем ненавистной власть, слетела, как призрак. Крайние левые надрываются изо всех сил, чтобы зажечь гражданскую войну («другого такого случая мы не дождемся») и превратить политический переворот в социальную революцию. Народ инстинктивно колеблется начать внутреннюю борьбу и в то же время бессилен понять и ясно сказать, что это гибельно. После единения всех классов и сословий, приведших к перевороту и которым сопровождался переворот, неминуемо при нашем отсутствии государственного, национального и правового смысла начнется расслоение, а затем жестокая борьба.

Хочется верить, но трудно, что масса народа переварит отраву сектантов, изуверов, выродков старого строя, анархию со стороны вырвавшейся из уголовных тюрем сволочи и — немецкий шпионаж и провокацию. Представителей дворянского сословия не слышно и не видно. Торгово-промышленные круги несомненно содействовали и сочувствовали перевороту, но повернут свой фронт, как только движение примет социально-революционный характер. Дальнейший ход событий больше всего зависит от хода дел на фронте. Неудачи могут вызвать быструю и сильную реакцию. Верхи буржуазии отступятся от Временного правительства. Интеллигенция болтается из стороны в сторону и не может считаться основой, на которую может опираться Временное правительство. Революционные низы не прочь были бы свергнуть его и теперь. Средняя буржуазия будет поддерживать всякого, кто обеспечит порядок. Успехи на фронте усилят правительство и позицию имущих против революции.

Попытка офицеров 1 артиллерийской бригады организовать 19-го большую манифестацию за продолжение войны не удалась. Большевикам удалось ее провалить. Тем не менее надо попытаться поддержать эту попытку в Земсоюзе, хоть, быть может, лучше отложить манифестацию до того времени, когда она будет более единодушной и привлечет большее количество сознательных участников

10 апреля

Идет второй месяц со времени переворота, а положение все еще остается очень неясным. В общем, как мне кажется, разложение быстро прогрессирует. Новые власти и новая форма жизни понемногу налаживаются. Но зато разрушительное начало продолжает действовать.

Если бы не крайне опасное внешнее положение и не изуверство крайних правых, можно было бы надеяться на благополучный исход. Реакция против крайностей несомненно нарастает, но слишком медленно. А товарищи тем временем готовятся к диктатуре пролетариата, гражданской войне и, конечно, к неизбежному террору.

Газеты каждый день приносят известия одно хуже другого.

19 октября

Выступление Корнилова — последняя ставка на спасение России. Ставка бита, или, вернее, сама оказалась пустой. Далее распад и разложение. Конечно, еще будут попытки создать власть, когда анархия выйдет на улицу и достигнет невыносимых пределов, но эти попытки будут, во-первых, местными, а во вторых — совершенно недостаточными для России как большого государства.

Завтра или послезавтра ожидают выступления большевиков. Многие верят, что оно состоится. По-моему это очередной шантаж. Главная масса, т. наз. революционной демократии, достигнув власти, проявляет наклонность отрезвиться и стать благоразумным и осторожным. Фанатики революций и разрушения с немецкими агентами задались целью не дать рев. демократии почить на лаврах. И не дадут.

30 ноября

Давно не писал. За это время прошло много событий. Пережита гражданская война на улицах Москвы и установилась «диктатура пролетариата». Последняя, видимо, вырождается в хозяйничанье немцев и монархически-черносотенных организаций. Теперь уже несомненно, что Учредительное Собрание будет сорвано, дискредитировано и разогнано. Это — вопрос нескольких дней, самое большее — двух-трех недель.

Самым жутким моментом во всей уличной борьбе был пожар у Никитских ворот, когда стало к тому известно, что пожарные отказались тушить, т. к. подвергались непрерывному обстрелу. Пожар казался ближе, чем был в действительности; одновременно было опасение, что водопровод перестанет действовать.

В нашу квартиру залетело несколько пуль. Под крышей разорвалась шрапнель и пробила ее во многих местах

26 февраля 1918

Доживает ли большевизм свои последние дни? Этот вопрос мучит всех, но никто не может на него ответить. — Мне по-прежнему кажется, что большевики будут господствовать, пока это входит в интересы Германии, пока она это найдет нужным. Ни одного дня больше, ни одного — меньше. Завтра официальное празднование годовщины революции. Нашли, что праздновать. Впрочем, манифестаций боятся, и они не входят в программу торжества. Надрываются изо всех сил, чтобы «поднять революционное настроение», но русский труп уже не реагирует ни на что.

По словам Марси, поступившего на службу во французское консульство, большевики спешно выправляют и визируют иностранные паспорта. Что делается в Петрограде, неизвестно. Мастера революции разбегаются из него и переезжают в Москву. Краса и гордость революции, матросы, спешно разворовывают и распродают казенное имущество и бегут. Остаются одураченные рабочие без хлеба, без заработка, под угрозой прихода немцев. Блестящий финал.

Кажется прямо невероятным, чтобы большевики при таких условиях могли долго удержаться в Москве.

3 апреля

Географическое положение Турции и в особенности ее столицы — Константинополя — было причиной того, что ее («больного человека») поддерживали международные соотношения и антагонизм западных держав и России. При других географических условиях это государство давно было бы вычеркнуто из числа независимых. России на это надеяться нельзя. По «свойствам» своей территории — огромной равнины с ничтожным количеством морских берегов — ей суждено быть или сильным самостоятельным государством или колонией такового же государства, не иначе как Германии, как самой близкой и сильной державы. Возможные столкновения с Англией из-за Мурмана или Закавказья или с Америкой из-за Сибири вовсе не столь значительны, чтобы спасти самостоятельность, хотя бы неполную, России, если она сама не найдет в себе сил, чтобы отстоять ее. Это не значит, что те или иные международные соотношения были для нас безразличны, но это значит, что на них не следует возлагать надежды.

Finis Moscoviae! Помимо целого ряда других обстоятельств возвращение утраченной независимости становится чрезвычайно трудным, если не невозможным совсем, вследствие современной военной техники.

Про смерть Николая ни слова.

20 марта 1919

[Н. ст.]. Татариновка. Более недели мы не получали газет и живем как отрезанные от всего мира. По временам, когда вспоминаешь об этом, становится невыносимо тягостно. Что делается на Западе, как идет мирная конференция, что в разных частях бывшей Российской империи? Союзники, прервавши сношения с Сов.[етской] республикой и изолировавшие ее, посадили нас, всех русских, как бы в карантин для чумных. Это — тяжелое наказание, надо признать, что в общем, заслуженное. Невинные страдают, как обычно в истории, наравне с виновными. А кто виноват, кто невиновен? Раньше все твердо знали, кто виноват. Виноваты самодержавный режим, бюрократия, правительство вообще и т. д. После свержения Николая все перемешалось в сознании русского обывателя. К прежним виновникам всех бед и, в частности войны, прибавились новые: буржуазия, которая будто бы только для того затеяла войну, чтобы богатеть, ничего не теряя, а во время войны наживалась и спекулировала; кадеты и другие сторонники войны до победного конца. Чем дальше, тем число виновников росло. Виноватыми оказывались бывший герой Керенский, ген. Корнилов, гнусно провоцированный и преданный Главковерхом, вездесущие и бесчисленные контрреволюционеры, союзные империалисты и т. д., и т. д. О винах народа, кинувшегося грабить все, что попадало под руку, разбивавшего винные склады, предававшего родину и безнаказанно убивавшего множество невинных людей, говорили неохотно и легко находили всему полное оправдание в его невежестве. От последнего такой ход рассуждений. Причина (а не вина) всех подобных гнусностей и безобразий — невежество; а в последнем виноват старый строй, который умышленно держал народ во тьме. Т.[аким] об.[разом] виноваты те же, кто виноваты были раньше. Как будто умышленно закрывали глаза на то, что низкий уровень образования был одним из элементов, что важнее крайне низкий уровень морали, личной и общественной, и страшный уклон к преступности, что мало или вовсе не зависит от грамотности и образования. Крайне левые, почти вся так наз[ываемая] революционная демократия, не только не видели во всем этом хаосе и безумии вин, но и ставили иногда в заслугу. Если более благоразумные и не потерявшие человеческого достоинства представители более правых революционных течений иногда и осуждали эти «эксцессы», то делали это деликатно, с оговорками, с немедленными ссылками на невежество народа и т. п. В конце концов, большею частью оказывалось, что виноват во всем «самодержавный режим». Даже самые возмутительные гнусности масс вызывали у этих представителей рев[олюционной] демократии приблизительно такое отношение, как у ослепленной любовью мамаши вызывают скверные шалости избалованного ребенка. При этом осуждение очень часто проистекало не столько из моральных и правовых принципов, сколько из опасения, что эксцессы и гнусности могут, что называется, сорвать революцию, повредить ее «завоеваниям», могут вызвать преждевременно, до завершения и укрепления всех завоеваний контрреволюцию, т. е. пробудят в широких слоях населения инстинкт самосохранения, любовь к родине, сильный моральный отпор. По мере углубления революции, холуй от безнаказанности и революционной пропаганды наглел, широкие слои общества отпора не давали, страх перед контрреволюцией ослабевал и рев[олюционная] демократия становилась все снисходительнее в оценке поступков совершенно разнуздавшейся черни. Это прекрасно подготовило почву для большевиков. Последние, чтобы окончательно ослепить народные массы, предотвратить самую возможность пробуждения в ней человеческой и гражданской совести, довести свои жертвы до отчаянности и невозможности когда-либо оправдаться перед совестью, вывернули наизнанку все моральные и правовые понятия. Родину надо не защищать, а разрушать; в образованных людях надо видеть не пример, не вождей, не старших, не представителей самого интенсивного труда, вышедших из всех классов общества благодаря своим способностям и энергии, а паразитов, бездельников, естественных врагов народа, которые при помощи науки и богатства овладели секретами порабощения масс.

Рабья мстительность и звериная злоба к своим недавним господам получили громкое имя справедливого гнева народа, великодушного в своих победах и лишь по необходимости беспощадного к своим врагам, продолжающим борьбу. Большевизму не было надобности долго заниматься воспитанием масс в этом направлении и вырабатывать идейные мотивировки. Всю необходимую подготовительную и долгую работу проделала наша интеллигенция и ее вожди в литературе и публицистике. У них самих уже давно и в очень значительной мере все понятия были вывернуты наизнанку и именно изнанка была провозглашена настоящим лицом. Только эти и никакие другие понятия вносила она в народ всякий раз, когда приходила с ним в соприкосновение.

25 апреля 1919

Поведение союзников очень странно. Отношение англичан вполне понятно — свои убытки они возместят в Баку и Архангельске, а распад России и обессиление на несколько десятилетий им только выгодны. Главные возможные враги Англии — Россия и Германия — надолго, а м.[ожет] б.[ыть] и навсегда, перестанут быть для нее опасными.

Отношение же Франции совершенно непонятно, а ее действия полны противоречий, непоследовательности и, главное, непонимания, как того, что происходит в России, так и последствий происходящего. Может показаться странным, но побежденная Германия, несмотря на то, что она нас била во время войны, несмотря даже на несомненное участие в разрушении России при помощи большевизма, не вызывает такого раздражения, такого чувства досады и обиды, как союзники. Немцы и в том бедствии, которое их постигло, как и в борьбе, проявляют такую огромную выдержку, силу духа, что вызывают уважение и даже симпатию. Наоборот, действия союзников в России вызывали и вызывают недоумение, раздражение и чувство обиды. Они обещали вмешательство, «спасение», действительно вмешивались, и часто весьма неудачно, а теперь, оставя беспомощным центр, ведут последовательную политику образования на окраинах независимых государств из развалин Рос[сийской] империи. Б.[ыть] м.[ожет], что глупая французская авантюра с Крымом и Одессой объясняется тем, что надеялись на сепаратизм (!) этих частей России. Если это так, то это — верх непонимания русских дел.

Сейчас трудно судить, как они покажут себя позже, разруха кончится и результаты ее станут отливаться в определенные формы, но если их отношение не изменится, то будет заложено основание для прочной вражды, а не мира, будет создан источник для очень тяжелых конфликтов, в которых Германия, Россия и Япония неизбежно образуют блок, к которому м.[ожет] б.[ыть]. примкнет Америка.

Удивительно единодушие всех, с кем ни заговоришь, в том чувстве острой обиды и досады, которые вызывает поведение наших бывших союзников...

26 апреля

Сегодня было 4-е собеседование в нашем кружке научного исследования социализма. Вступительное слово — о социализме и свободе — сделал я. Оживленный обмен мнений длился около 3 часов. Образуется ли из нашего кружка ядро будущего общества, пока сказать нельзя.

Мне кажется, что то, что мы пережили и еще переживаем, вполне дает нам, русским ученым, право и основание пересмотреть многие вопросы с[оцилиз]ма, несмотря на то, что на Западе по социализму существует огромная литература pro и contra. Во-первых, выяснилось, что на нас лежит несомненно долг ознакомить рус.[ское] общество, в широких слоях, с с[оциализ]мом и его положением в литературе и в жизни других народов. Во-вторых, пережитое обогащает наблюдениями и дает нам возможность сказать нечто существенное в дополнение к огромной литературе других народов. Дело в том, что б[ольшевистс]кая программа проводится кустарно, часто очень нелепо, к большевикам примазалось много грязных элементов, компрометирующих их дело, но все-таки в их революции очень много того, что неизбежно при существовании всякого с[оцилиз]ма. Отчетливо разделить эти элементы — интересная задача для исследователя. Второй вопрос — тот, который я раньше поставил в своем дневнике: почему к революции, в частности к б[ольшеви]кам, примкнуло так много грязных и преступных элементов, что придало всему движению характер бандитизма и разгула низменных и преступных страстей. Есть ли это нелепая случайность, вытекающая из русских условий, или естественное явление, с которым должен будет впредь считаться всякий честный революционер.

27 апреля

Я так устал нравственно, что не чувствую усталости. Живешь изо дня в день. Не веришь ничему хорошему и давно уже перестал огорчаться и расстраиваться от дурных вестей, слухов и происшествий. Какое-то тупое равнодушие. Правда, что нет такого состояния беспросветной безнадежности, как 2 месяца тому назад, но весна еще не пришла. В ближайшие месяцы можно ждать больших событий, но будут ли они решающими и как будут развертываться, сказать совершенно невозможно. Мне кажется вероятной вспышка террора — для подъема революционного духа. Я предвижу, вопреки многим моим знакомым, что будут еще очень жуткие моменты, в особенности для мирного населения, стоящего в стороне от партий и гражданской войны. Б[ольшеви]ки призывают к оружию, к борьбе. Это, конечно, необходимо с их точки зрения, но мне кажется, что все зависит от настроения широких масс населения. Они, в конце концов, решат своим отношением к событиям ход и исход борьбы. Если они отнесутся враждебно или индифферентно к движению Колчака, то оно растает как вешний снег, несмотря на продвижение и, быть может, именно вследствие продвижения.