Шел массовый забой свиней
Под массовый запой людей.
Валерий Сафонов
В это промозглое утро деревню разбудили не крики петухов, а леденящие душу вопли Витьки Кожуха.
– Итить же ж, призрачный порось! – раздавалось с улицы.
Местные таращили сонные глаза в окна – в густом тумане мелькал силуэт носящегося по деревне мужика. Первым вышел разбираться Борода.
– Ты чего вопишь? – крикнул он в туман. Но разглядев бегущего Витька, завопил истошнее него и кинулся обратно в хату. В избе бледного от испуга Бороду окружила родня.
– У Кожуха носа нет, – единственное, что он смог ответить на вопрошающие взгляды. Бабы охнули и перекрестились.
Когда у Кожуха волос был смоляной, а не седой, и не был он пропащим пропойцей, имелся у него в хозяйстве чёрный боров. Щетина, что иглы у дикобраза торчали, тронешь – палец уколешь. И настала пора того свина на мясо пустить. Да только когда Витька топором махнул – поросю по пятаку пришлось. Завизжал порось и с окровавленным рылом без пятака через плетень прямиком в леса удрал. Потом охотники деревенские говаривали, что видали шкуру чёрную да остатки порося, волками поеденные.
С тех пор Витьку во сне свин этот преследовать стал. Рыло окровавленное, глазки маленькие, злые. Смотрит с прищуром на Витька и ругает его на своём поросячьем. Витька от таких снов мясо есть перестал и ночами на трезвую голову боялся спать ложиться.
– И вот сегодня он мне отомстил! – тряся пальцем в небо, вещал Витька односельчанам, собравшимся вокруг него на главной деревенской площади.
– Витька, харэ страшилками баб пугать, – не утерпел Серёга – молодец статный, для девичьих глаз притягательный, – Почём знаешь, что не обычный свин нос тебе отгрыз?
– Верно говорит Серёга, – вмешался и Борода, – Сам говорил, что в канаве пьяный валялся. Вот тебе хряк Егоровский нос и отъел.
– Чего это сразу наш хряк? – взволновалась Егоровская жена, – Мы за своим хозяйством следим и в сарае держим. Никуда скотина наша не шастает.
– Да это ж я так, к примеру, – забасил Борода.
– Поаккуратнее с примерами, – запоздало поддержал жену Егорыч.
– Братцы, я ж вам говорю, что это призрачный порось! Его рук дело!
– Витька, ну ты заливать, – под общий хохот заметил Серёга, – уже поросю руки отрастил.
– Да мстит он мне. Точно знаю, его рук дело, – не унимался Кожух, теребя бинтики, аккуратно приклеенные на месте бывшего носа.
Народ расходился.
– Пить меньше надо, – крикнула ему напоследок уже дошедшая до ворот избы Егоровская баба.
– Погодите, и вам ещё прилетит! От порося! Вспомните, что Витька Кожух говорил, – продолжал вопить Витька посреди опустевшей площади.
Как мог объяснить деревенским простакам Витька Кожух, что свиньи любят аналогии? Ухо за ухо. Рыло за рыло.
Прошла неделя. Все привыкли к безносому Витьке, словно он таким и родился. Витька с того утра из разряда пропойц перешёл в юродивые. Целыми днями он теперь слонялся по деревне и вещал про призрачного порося и грядущий свиноапокалипсис.
– Был я как-то в колхозе туркменском. Дык помню, там все рассказывают про красного коня. Мол, конь тот появляется ночью в полнолуние и через весь колхоз каждый раз «тыгыдым-тыгыдым-тыгыдым», – тут Борода попытался изобразить красного коня, скачущего с зловещим «тыгыдымом» по туркменскому колхозу.
– Оййй… – всплеснула руками Танюшка-хохотушка, самая впечатлительная девка на селе, и закрыла лицо руками.
– Достопримечательностью ихней стал красный конь. Даже с телевидения приезжали, передачу снимали, – продолжал довольный Борода.
– Может и нам того… телевидение позвать? Пусть про нашего порося тож передачу снимут, – проскрипел дед Архип.
Народ одобрительно захохотал и закивал головами. Здорово дед Архип придумал, здорово.
Серёга любил деревенских девок. Всех любил без разбора: мамок и дочек, хроменьких и косеньких. Даже как-то спьяну к Архиповской бабке приставал, да та его не оценила, клюкой по голове треснула. В это утро он шёл на полянку к ручейку за руку с Танюшкой-хохотушкой. Там было много огоньков, поляна так и горела цветами. «Что ж делать, коль девкам цветы нравются», – говаривал Серёга, рассказывая о своих похождениях мужикам вечерами за длинным столом на главной площади.
Расстелив на траве плед, Серёга уселся снимать кроссовки, пока Танюшка обходила полянку и рвала огоньки на венок. Серёга не торопил Танюшку, он знал – далеко не убежит.
Кроме волевого мужского подбородка, выраженных скул, русых кудрей и прямого, в меру длинного носа, Серёгу отличала любовь к рифмам. На деревне он был первый рифмоплет. Вот и сейчас парень решил пошутить на злобу дня и выдал:
– Мы жили вместе и порозь,
Но между нами встал порось…
И порось действительно встал. Просто вырос из солнечного летнего утра посреди огоньков – чёрный, щетинистый, с обрубленным пятаком. Вонища от него шла такая, что слёзы на глаза наворачивались. Цветочки попадали из Танюшкиных рук, и она громко завизжала. А Серёга и слова сказать не успел, как свин откусил ему орган, который мы условно назовём пальцем. Откусив, он сжался в маленькую смердящую тучку и был таков.
– Гребаный, гребаный порось! – вопил Серёга, истекая кровью (примечание: на самом деле он называл порося другим созвучным словом, но мы опустим деревенскую матершину).
Вечером в доме Бороды собрался мужской совет. Борода в деревне считался за главного.
– Ну хорошо, этот порось тяпнул у Витьки нос за то, что тот его когда-то без пятака оставил. А Серёге-то за что досталось? – вопрошал Егорыч.
– Непонятно, – соглашался Борода, почёсывая свою курчавую бороду.
– Дураки вы, – радостно объявил Витёк, которого перестали считать юродивым и позвали как главного эксперта по поросям.
– Дураки вы, – снова повторил он, – Кто в деревне сало больше всех трескает?
Все удивились такому простому и логичному объяснению инфернальной хрени. Серёга сжал кулаки от обиды:
– Мститель свинячий, да я его в бочку закатаю!
Дед Архип, откашлялся и солидно заметил:
– Дык, если по такому прынципу брать, так мы тут это… все не без греха.
– Что ж теперь, свинятину совсем не есть, что ли? – растеряно спросил Егорыч.
– Ешь, не ешь. Поздно! Скотина всё помнит, – взял слово угрюмый Борода, подсчитывавший примерное количество шашлыков, которые он умял за эту долгую жизнь.
– А может и записывает где, – добавил Витёк.
В этот раз над ним никто смеяться не стал. Кто знает этого хряка, что и где он записывает, и как своих жертв вычисляет.
– Свин давно дохлый появляется хоть где и хоть когда! Как себя обезопасим, мужики? – поднял Борода самый острый вопрос собрания. Мужики закричали наперебой:
– Чесноком обвешаться да ходить…
– Лучше с иконкой Богородицы, она заступит…
– Дробовик…
– Чёрт его знает, надо всё попробовать, чтоб наверняка, – подытожил Борода. На том и разошлись.
Следующее утро было необычным. Бабы обвешались чесночными бусами и из дома даже по нужде без икон не выходили. Мужики предпочитали носить с собой ружья и топоры. Обстановка была боевая. Дед Архип со старухой забаррикадировался в доме и следил из окна за всеми в старый бинокль.
К вечеру его бабке затворничество опротивело, и она собралась на блины к золовке, жившей через дом. В дверях Архип протянул ей икону.
– Дед, ты чего мне суешь? – возмутилась старуха.
– Знамо чего! Матрону даю! – не понял Архип наезда жены.
– Ты чё, не видишь, кака она мелкая? Хряк её в руке-то небось не разглядит.
– А каку надо?
– Николая тащи Чудотворца! – скомандовала бабка.
– Дык, тяжелый, не унесешь.
– Унесу, унесу!
И наконец, прихватив с собой самую увесистую икону, она отправилась в гости. Вновь забаррикадировавшись, дед уселся на своё постовое место. И тут же поморщился – в избе воняло чем-то тухлым. «Видно, бабка мне воздух попортила», – посетовал про себя Архип. А между тем за окном явно что-то творилось.
– Опять Витька полоумный, – сердито буркнул дед, глядя на скачущего и отчаянно размахивающего руками Витьку Кожуха. Он словно пытался показать старику, что за его спиной что-то есть. Но Архип в упор не понимал Витькиных жестикуляций. «Ишь, жердями машет», – продолжал ворчать недовольный дед. Вдруг из глубин комнаты раздался грозный храп. Архип обернулся и заорал. Витек на улице тоже заорал. Через каких-то десять минут вся деревня собралась на месте происшествия. Пол был залит дедовской кровью, самого старика усадили на диван. Сердобольные бабы обвязали его голову капустными листьями, и теперь Архип грустно выглядывал, будто из кочана. Свин объел с него скальп, а капуста должна была заглушить боль от потери крови и последних волос. Наконец, воцарившееся тягостное молчание прервал Егорыч:
– Чеснока-то свин не боится, – отметил он, глядя на перепачканные кровью чесночные бусы на шее Архипа.
– Ты выводы-то делать не спеши, – возразил Борода, – Архип-то на оберег какой чеснок взял?
– Какой?! – спросили все бабы разом.
– Прошлогодний, о какой! Щас свежего полно, а он пожадничал. Свежий-то, может, порося и проберёт, – важно заявил Борода.
– А верно Симка наша сказала, – взяла слово Егоровская баба, – Шо порось только мужичьё трогает, а женщин уважает.
– Погоди, чертовка, и до тебя доберётся, – пообещал ей дед Архип.
– Мы иконы носим – вот нас и не трогает ваш хряк! За нас сама Божья Матерь заступается, – вставила свои пять копеек и Архиповская бабка.
Тут мужикам нечем было крыть, этот факт надо было тщательно обдумать.
Следующее утро принесло в деревню новые веяния моды. На шее у мужиков, хорошо усвоивших урок, болтались бусы из свежего чеснока, а заодно и иконы. Правда, от топоров и ружей они при этом не смогли отказаться. Мистическое заступничество, конечно, не помешает, но железный аргумент в руках – надежнее.
Однако очень скоро опытным путем было установлено:
1.Хряк женщин не уважает.
2.Пули свина не колышат.
3.Топор рассекает призрачного порося, не причиняя ему вреда.
4.Чеснок, даже наисвежайший, хряку по барабану.
5.Иконы отвлекают его внимание, а в целом тоже неэффективны.
Таким образом, все доступные средства защиты себя не оправдали, и добрая половина деревни ходила безухой, безногой, безносой, безрукой. Уже переживших встречу с поросем жителей волновал лишь один вопрос. Как сказал Витька Кожух: «Где гарантия, что свин по второму кругу не пойдет, когда всех по первому распробует?!». Тем временем среди непокусанных нарастало отчаяние.
– Ничего его, засранца, не берет! – жаловался Борода домашним. Хряк у него ещё ничего не оттяпал, зато у жены отхватил увесистый кусок с седалищных мозолей. Но Борода по этому поводу особо не переживал – от такой бабищи не убудет, новое нарастёт.
Егоровская жена тоже ходила целой и печальной в предвкушении предстоящей встречи. Но дел было невпроворот, и она даже иногда забывала о своём Судном дне. Вся изба была застелена коврами. Но, в отличие от многих деревенских баб, Егоровская поддерживала технический прогресс. Она брезговала выбивать ковры во дворе по старинке, ведь у неё был мощный пылесос. Вот и сегодня Егоровская включила прибор в розетку, но вспомнила про рябиновую настоечку, и как она полезна для разжижения крови. Но разжижить кровь не успела. Из кухни раздался визг и звон бьющейся посуды. Баба влетела в комнату, глаза её лихорадочно бегали в поиске хоть чего-нибудь, чем можно было бы дать отпор поросю. И вот, узрев своего ударопрочного друга, она схватила его металлическую трубу и с диким ором стала размахивать ею перед рылом оторопевшего от удивления свина. Тут уж Егоровская совсем разошлась и осмелела, она вспомнила, что в её руках не веник какой, а последнее слово техники.
– Я тебе покажу, свинюга! – победно завопила она и нажала ногой на пусковую кнопку. Пылесос загудел, и призрачного свина начало засасывать в трубу. Порось недовольно заверещал, пустился в бегство и, проскочив сквозь стену, скрылся из виду.
На очередном заседании деревенского штаба жена Егорыча взахлёб рассказывала о схватке с поросем.
– Запылесосить его надо! – радостно подытожил Витька.
– Дык, как же ж его окаянного запылесосишь? Когда он появляется незнамо где, незнамо когда, – раздосадовано заметил Архип. Теперь он в любую погоду ходил в шляпе и не снимал её даже в гостях.
– На живца изловим и всего делов, – предложил Серёга, больше всех мечтавший свести счёты с поросем.
– Давайте хряка приманим Бородой, – крикнула Егоровская. В душе она была революционерка, а Борода считался хоть и вшивеньким, но главой деревни. Публика одобрительно загудела.
– Идите вы все… в болото! Не надо мной никого приманивать! – взревел как можно суровей Борода, одновременно жутко волнуясь и ощущая себя точно приговорённым к расстрелу.
Но коллективный разум уже всё решил за него.
После жарких дебатов охотниками на порося были выбраны Серёга, Егорыч и Витёк. Им вручили экспроприированную со всей деревни боевую технику, проще говоря, три пылесоса. И охотники отправились готовить засаду возле дома Бороды.
– Какая у нас стратегия, мужики? – спросил Серёга товарищей по оружию.
– Сидеть в толчке и ждать порося, – бодро отрапортовал Егорыч, которому приглянулось деревянное укрытие посреди двора.
Все окна в хате для удобства наблюдения были распахнуты настежь. А белая змейка из удлинителей вилась из дома через всю поляну к сортиру и призаборным кустам, где уже стояла техника в полной боевой готовности. Не готов был только один Борода. Бледный, с посиневшими от страха губами, он смахивал скорее на мертвеца, чем на живца.
– Мужики, а почему вы в доме не спрячетесь? – выглянув из окна, спросил Борода, подозревавший охотников в дезертирстве.
– Понимаешь, Борода, тут дело такое… – многозначительно сказал Серёга, устраиваясь поудобнее в кустах.
– Какое такое? В доме шкаф есть, а вы в кустах сидите.
Борода указал на огромный пыльный шифоньер на входе. Скрипнула дверь сортира, оттуда показался недовольный Егорыч:
– Ты наши позиции не критикуй. Давай лучше свина заманивай!
– Как это я его заманивать буду? – опешил Борода от такого заявления.
– Знамо дело как, – заговорил Витькиным голосом пышный кустик сирени, – Ходи себе по дому, да приговаривай: «Кажется, сала хочется! Кажется, сала хочется!»
– Мне не хочется. Мы нынче свинину не едим, – возразил Борода, но коллективный разум опять решил всё по-своему. И скоро из-за забора стала доноситься деревенская мантра: «Кажись, сала хочется!»
– Что-то не видно порося, – подал голос Егорыч, которому надоело вдыхать туалетные ароматы.
– Братцы, – крикнул Витька, хлопнув себя по лбу, – Мы дураки! Свин-то по-человечьи не понимает!
– Ах, ты ж... – с досадой выдавил Серёга. Мужики крепко призадумались.
Поняв всю провальность попыток вербальной коммуникации с представителем иной реальности, охотники решили исправить упущение. Столы в доме Бороды завалили шматами сала. Односельчане снесли ему всё, не зажали. Однако свин не торопился появляться.
– И ничего-то вы не дождетесь. Я, может, для порося этого, того… совсем несъедобный, – засыпая в кресле, пробурчал Борода. Но спать ему долго не пришлось…
– Пылесосы, пылесосы! – раздавались в летних сумерках отчаянные крики Бороды. Задремавшие было «пылесосы» запоздало выскочили из укрытий.
В целом всё прошло хорошо. Мужики засунули пылесосные трубы прямо в окна, и хряка буквально растащило по частям и засосало с противным причмокиванием.
Тут и там по деревне раздавались крики: «Ура!», «Победа!». Все пьянствовали и радовались новой жизни без порося. Только Борода сидел на крылечке и горевал. Хряк отжевал у него левую руку по плечо. Но на войне не без потерь.
На главной площади был установлен памятник пылесосу, точнее, пылесос вместо памятника пылесосу. В память потомкам о дне освобождения деревни от поросячьего ига.
Автор сам там был.
Ничего не пил,
Ничего не курил.
Конец сказочки забыл.
ВСЁ!!!
Автор: Виктория Сагдиева
Источник: https://litclubbs.ru/writers/3414-prizrachnyi-poros.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#сказка #страшилка #деревня #байка #поросенок #свинья
