Опрос филологов и литературных критиков: 1. Какая литературоведческая книга, вышедшая в период 2010-2020 гг., стала главным событием? 2. По вашей оценке, филологическая наука переживает расцвет или упадок? Что её ожидает? 3. Удовлетворяет ли вас уровень разговора о современной поэзии в академической среде? 4. Откуда приходят компетентные филологи? Как оцениваете молодое поколение и нужна ли сегодня школа, готовящая их к большой литературе?
Евгений АБДУЛЛАЕВ, поэт, прозаик, литературный критик, кандидат филологических наук
1. Это выход в «Нестор-Истории» двух биографических справочных изданий: первого тома трехтомного словаря «Русские литературоведы XX века» (2017) и шестого тома «Русские писатели. 1800 — 1917» (2019), который издается аж с 1989 года. В век вездесущих «википедий» именно академические, добротно изданные словари остаются островками филологической строгости. Жаль, что оба издания вышли куцым тиражом в тысячу экземпляров и совершенно недоступны в Сети.
Из сборников статей отметил бы «Работы о теории» Сергея Зенкина (2012), «Писать поперек» Абрама Рейтблата (2014), «Символисты и другие» Александра Лаврова (2015) и, наконец, двухтомник статей Николая Богомолова «Разыскания в области русской литературы ХХ века», его как раз сейчас читаю. Все они, кстати, вышли в «НЛО».
Среди литпамятников, стоит, наверное, назвать огромный сборник Введенского «Всё» («ОГИ», 2013) и не менее объемный перевод «Кантоса» Эзры Паунда («Наука», 2018). Кстати, Анна Герасимова, издавшая Введенского, и Андрей Бронников (Паунд), больше известны как поэты и переводчики, чем литературоведы.
Продолжали выходить интересные биографии, в том числе, рассчитанные и на широкого читателя (таковой пока еще сохранился). В «ЖЗЛ» изданы «Шекспир» Игоря Шайтанова (2013), «Виктор Шкловский» Владимира Березина (2014), «Сергей Дурылин» Виктории Тороповой (2014), «Пастернак» Анны Сергеевой-Клятис (2015)… Или «Венедикт Ерофеев: посторонний» Лекманова — Свердлова — Симановского («Редакция Елены Шубиной», 2018).
Из ежегодников стоит назвать выходящий с 2013 года литературоведческий альманах «Текст и традиция» под редакцией Евгения Водолазкина.
Много можно еще перечислять…
2. Филологическая наука переживает упадок, который вскоре будет казаться расцветом.
Ей еще хватает накопленных ресурсов, но востребованность ее все уменьшается.
Филологов готовится много, даже очень много. А мест, на которые они могут устроиться, все меньше. Или книги. Выпускается очень много, а тиражи все меньше.
Все меньше имен, известных даже не то что за пределами филологического сообщества, а за пределами своего университета или института.
3. Думаю, разговор о современной поэзии должен вестись, прежде всего, в среде самих поэтов и литературных критиков; именно здесь формируются и уточняются репутации, имена, иерархии.
Что до академической среды… Почему бы нет, любой интерес к современной поэзии, любой разговор о ней приветствуется. Важно только понимать границы. Филология имеет дело с, условно говоря, «холодными» текстами: уже прошедшими этап цеховой и критической оценки и, как правило, отделенными от исследователя временной дистанцией. Вошедшими в канон — или незаслуженно (вариант: заслуженно) забытыми. Все это и позволяет относиться к таким текстам как к объектам.
Другое дело, если текст еще «горячий», если он написан недавно и его литературная ценность пока неочевидна. Литературоведческий разговор о нем тоже возможен — скажем, анализ хронотопов или тех или иных метафор, стихотворных размеров… И так далее. Главное, чтобы это не подменяло собой критический анализ — а именно это зачастую последние четверть века происходит.
Печальный продукт такой подмены — наукообразный стиль, камуфлирующий отсутствие внятной оценки.
Из недавней рецензии на книгу стихов, сайт «Лиterraтура», раздел «Критика», автор — Анна Писманик.
«Корни такого письма, на первый взгляд, могут находиться в бестиарной поэзии Алексея Хвостенко и Анри Волохонского или в естественнонаучном дискурсе Алексея Парщикова, однако более вероятной кажется стратегия апроприации ключевых для актуальной поэзии дискурсов политизированной и встроенной в динамики трансфера власти телесности и их репрезентация через остраняющую их кодировку современной массовой культуры».
Правда, насколько понял, Писманик — еще студентка; это как-то извиняет весь этот терминологический фетишизм. Начинающие исследователи вообще падки на термины, как аборигены на стеклянные бусы. Когда критический голос окрепнет, нужда в этом птичьем языке, придающем тексту мнимую авторитетность, исчезнет.
Сегодня достаточно и филфаков, и школ писательского мастерства (последние умножились как раз в прошедшее десятилетие).
Нужно ли еще что-то? Не уверен.
4. «Молодое поколение» оценивать не могу, в силу слишком большой широты. Есть какие-то точечные имена, литературоведов из нынешних двадцатилетних, за работами которых слежу. Антон Азаренков, например.
Компетентные филологи приходят из компетентных читателей. Не считывателей филологической информации, не строчителей принудительно-обязательных статей в «ваковские» журналы, — а из читателей. Филология — прежде всего искусство чтения. Искусство погружать текст — в себя, и себя — в текст. А все остальное — уже вторично, техника.
Роман ЛЕЙБОВ, литературовед, доктор филологических наук, доцент кафедры русской литературы Тартуского университета
1. Несомненно, в первую очередь — выход шестого тома словаря «Русские писатели: 1800 — 1917». Бог знает, выйдет ли седьмой (и если да, то на бумаге ли), но то, что совместными усилиями удалось добраться до буквы «Ч», — уже удивительно. Можно было бы назвать и несколько важных монографий (в том числе — коллективных), но если выбирать одно событие, то этот том.
2. Филологическая наука очень обширна, я могу (и то — в достаточно ограниченной сфере) судить лишь о русской филологии. Мне кажется, «расцвет» или «упадок» — производные от многих обстоятельств и суммы многих параметров. Если говорить об институциональном статусе внутри университетской науки, мы имеем дело с продолжением старой тенденции — гуманитарные дисциплины последовательно становятся тут все более маргинальными, перемещаются из фургона «хлеб» в витрину с «пирожными». Это, конечно, не касается социальных наук. Грустно, но отчасти и плодотворно для филологии: внешнее требование интердисциплинарности помогает развитию областей, которые раньше находились в небрежении (социология литературы, разные изводы политизированного литературоведения, квантитативные методы). Последние представляются мне наиболее перспективным из относительно новых направлений. По мере сил я стараюсь если не участвовать в этом движении, то способствовать ему. Лет десять назад мы в Тарту с тогдашними студентами и магистрантами проводили специальные семинары: мне хочется думать, что этот импульс отразился на траектории научной деятельности некоторых участников этих неформальных посиделок (они назывались «Симметрия в половой жизни креветок», а почему — тайна, но ничего непристойного там не было).
Филологов, если говорить в практическом аспекте, ожидает важная работа: мы переходим из вселенной Гутенберга во вселенную Тима Бернерса-Ли. Важно сохранить при дигитализации культуры старые научные достижения и представления. Пока по-русски нет ни одного критического издания, подготовленного в цифровой среде; старые издания оцифрованы, но это всегда — воспроизведение «бумаги», рано или поздно нам придется начать думать «в цифре», и надо быть готовыми к этому.
3. История литературы не может заниматься современной литературой — это противоречие в терминах. Поэтому высказывания коллег о современных поэтах, которые иногда приходится с интересом читать, я числю по ведомству литературной критики. Здесь некоторые филологи говорят полезные вещи. А некоторые — сомнительные или вздорные. Так или иначе — это часть литературного процесса (очень важная в случае поэзии), а не только рефлексия над ним. Когда я читаю, например, статью к. ф. н. Д. Кузьмина о стихах Кати Капович, я неизбежно думаю не только о поэтике Капович, но и том, как эта статья вписывается в баталии между «Воздухом» и (анахронически говоря) «Арионом».
4. Они приходят, как ни странно, с филфаков (смайлик). «Места силы» тут понятны — это разные кампусы НИУ ВШЭ, старые добрые МГУ и СПбГУ (достоинство инерционных систем в том, что они сохраняют устойчивость не только в плохом, но и в хорошем) и по-прежнему РГГУ (хотя, увы, в меньшей степени, чем раньше). В Тарту мы проводим каждый год конференции молодых филологов, поэтому география нам тут хорошо известна. Молодое поколение прекрасно, хотя бы потому, что оно еще не устало. Насчет большой литературы не знаю, увы.
Андрей РОССОМАХИН, литературовед, искусствовед, доктор философии по филологии (PhD), доцент Смольного факультета свободных искусств и наук
1. Прорывными публикациями я считаю ряд изданий по русскому авангарду — давно признанному одним из ключевых феноменов ХХ века и одним из важнейших «брендов» нашей страны на мировой арене.
Главное событие десятилетия — выход в 2010 году двух фолиантов Андрея Крусанова с хроникой русского авангарда: Русский авангард: 1907—1932 (Исторический обзор): В 3 т. М.: Новое литературное обозрение, 2010. Т. 1: Боевое десятилетие: Кн. 1—2. — 784+1104 с. (ранее им были изданы еще две столь же масштабных книги, таким образом, на сегодняшний день эта хроника насчитывает четыре огромных книги, а третий том в трех книгах готовится к изданию).
Это выдающийся труд, настольная летопись-хроника, без которой никто не может обойтись, если прикасается к эпохе 1910—1920-х. Крусанов в одиночку, за 30 лет работы в архивах, сделал то, на что оказались неспособны все государственные институции (все архивы/музеи/нии/университеты) вместе взятые.
Кроме того, я позволю себе выделить серию «Avant-Garde» (с 2013 года выходит в Издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге; издано 25 книг, в которых приняли участие около 60 исследователей из 10 стран). Эта научная серия задала особый формат изданий: аутентичное воспроизведение как редчайших/забытых, так и классических/хрестоматийных памятников авангарда (главным образом литературного), в сопровождении масштабного блока материалов: комментариев, исследований, библиографии и обширного визуального ряда (визуальное измерение, увы, обычно остается вне сферы внимания и рефлексии историков литературы и филологов).
Коротко говоря, целый ряд поэтов бессмысленно издавать современным набором, требуется исключительно факсимильное воспроизведение их авторских книг. Но даже если вынести фигуры такого рода за скобки, осмелюсь утверждать и по поводу всех остальных: если читать поэтов по их нынешним Собраниям сочинений — это значит упускать из виду или даже не догадываться о колоссальном объеме смыслов, растворенных в их прижизненных изданиях столетней давности, т.е. в том, что сам поэт отдавал в печать и держал в руках, что было литературным фактом эпохи, etc.
2. Расцвет? — Вряд ли. Особенно в ситуации тотальной деградации науки в нынешней России — и последовательного развала академических институций. Да и такое частное наблюдение, как количество публики на защитах филологических диссертаций, — тоже вполне характеризует нынешнее состояние дел: количество публики ускользающе мало.
Упадок? — Вряд ли. Издается много работ, самого разного уровня, границы страны еще не закрыты и продолжается международное взаимодействие русских филологов с коллегами по всему миру (если не считать последствий пандемии, обнулившей сотни конференций etc).
3. Я почти не слежу за современной поэзией и за академической рефлексией на ее счет. В целом создается впечатление некоторой «тусовочности» и некоторой вымученности той современной поэзии, которая тяготеет к неким академплощадкам и откровенно заинтересована в соответствующей рецепции. И это ведь почти всегда тотальные «верлибры». (Не пора ли маятнику качнуться в другую сторону?). Кажется тут богатое пространство для иронии и не только. И, собственно, такого рода подрывная рецепция современной поэзии вполне существует, в том числе и в виде сугубо обсценного комикования, рядящегося в маску философствующего субъекта.
4. Вероятно, компетентные филологи приходят откуда угодно, быть может, падают в словесность прямо с неба. К слову, упомянутый выше А. В. Крусанов — по базовому образованию химик. А, например, блестящий исследователь имажинизма В. А. Дроздков тоже не имеет филологического образования. Но дипломированным филологам у таких трикстеров есть чему поучиться! В целом, давно очевидно, что будущее филологии — в компаративистских взаимодействиях со смежными дисциплинами. И, например, так называемый «визуальный поворот» и «антропологический поворот» в научном знании — способны вывести филологические дисциплины на новые орбиты.
Среди совсем молодого поколения (условно 25/27-летних) мне известны 4-5 человек, которых могу назвать надеждой русской филологии. Но, быть может, это не так уж мало.
Продолжение следует...
Гуманитарные итоги десятилетия. Часть первая
Гуманитарные итоги десятилетия. Часть вторая
Гуманитарные итоги десятилетия. Часть третья
Гуманитарные итоги десятилетия. Часть четвёртая