Еще одно мое старое интервью. Впрочем, актуальности не потерявшее. Да и просто приятно лишний раз порадовать глаза и душу красотой.
Итак, сегодня рассказываю о замечательном художнике Сергее Андрияке.
Когда желтый цвет — обжигает, а туман — без белил
И.Г.: Наверное, вам уже надоел этот вопрос: почему именно акварель? С детства запали?
С.А.: Вовсе нет. То есть, акварель я любил всегда, но у меня и маслом написано порядка тысячи работ. А еще витражи, майолика, офорт. Да всего не перечислишь.
И.Г.: Однако, теперь, в общественном художественном сознании, Андрияка и акварель нераздельны. Почему?
С.А. (подумав — прим.авт.): Наверное, потому, что эта известная любому школьнику техника до сих пор таит в себе массу неизведанного. Хотите, покажу?
И.Г.: Затем и пришел.
С.А.: А еще — удивительное сочетание простоты и безграничных художественных возможностей. Вот, например, все мое рабочее оборудование. (И в самом деле — два обычных стула, на одном из которых стоит доска с приколотым бумажным листом, и такой же обычный табурет с красками и стаканом с кистями — прим.авт.).
А вот — что из этого можно создать. (Достает из стопы недописанный лист с подсолнухами. Цветы уже есть, но пока без фона. — прим.авт.).
И.Г.: Да они просто горят! И совсем не похожи на привычную акварель, мягкую и размытую.
С.А.: Вот! Что и требовалось доказать. А когда фон появится, они вообще вспыхнут. Посмотрите на эти георгины!
Кстати, фон написать гораздо труднее, чем цветы. И намного дольше, даже при моем опыте.
Вообще же, акварели в умелых руках подвластно все. Взгляните на этот туман (показывает работу со стожками сена, прикрытыми рваными хлопьями предутреннего тумана — прим.авт.). Здесь нет ни грамма белил. Но «вата» чуть ли не осязаема!
И.Г.: Используется белый цвет бумаги?
С.А.: Нет! Вот, прикладываю чистый лист, видите? Нигде нет незакрашенных мест. Разгадка — в прозрачности слоев акварельной краски. Они позволяют многократным наложением создать любой художественный эффект. Очень просто, правда? (смеется — прим. авт.).
От первого лица
…Усидчивость, конечно, некоторая требуется. Георгины, что я показывал — это летний световой день. От рассвета до заката. Фон — раза в два дольше. Это при том, что я работаю очень быстро…
…Еще одна особенность — отсутствие права на ошибку. Исправить акварель обычно нельзя. Вон, на стене висит, видите? Полтора метра на три. Месяц работы. Теперь она послужит в качестве эскиза, пока буду делать новую. А потом — в печку…
Рисунки, которые не продаются
И.Г.: Откуда черпаете сюжеты?
С.А. (улыбается, он вообще человек улыбчивый — прим.авт.): По сторонам смотрю. Столько красоты — надо только уметь увидеть. А бумага и карандаш всегда при мне. Делаю наброски, расписываю цвета.
И.Г.: Это как?
С.А.: Рисунок ведь черно-белый. Поэтому ставлю стрелочки к значимым местам и указываю цвет. Потом, когда уже в мастерской достаю набросок, могу либо точно воссоздать увиденное, либо — что гораздо чаще — преломляю через свое текущее настроение, и получается уже не отображение реальности, а художественный образ.
И.Г.: Не страшно, что мы в интервью ваши секреты раскрываем?
С.А.: Нет, не страшно. Я их раскрываю детально и ежедневно — в нашей школе учатся около 1000 человек. И раскрывал бы еще чаще, перед миллионами зрителей — я предлагал на ТВ такое обучающее шоу устроить — но пока предложений нет.
И.Г.: И сколько у вас таких набросков?
С.А.: Много. Не считал. Я их не продаю. Хотя некоторые очень просят и немалые деньги предлагают.
И.Г.: Так чего ж не продать? Это ж продукт вашего труда.
С.А.: Безусловно. Но это и еще моя личная художественная память. И как-то не хочется в зрелом возрасте остаться художественно беспамятным.
Диалог по существу
С.А.: Почему-то на ТВ меня всегда приглашают на ток-шоу, на говорильню. Час нужно проболтать. Зачем? Я не политик. Я художник. И могу живьем, перед камерой, такое показать, что ни ведущий, ни зрители нигде больше не увидят! Берите, пока я в состоянии!
И.Г.: Берут?
С.А.: Нет, не берут.
Андрияка, сын Андрияки
И.Г.: А, может, пройдем по хронологии, с детства? С родителей. Ведь вы же художник потомственный.
С.А.: Да, мой отец, Николай Андрияка, был отличным художником, заслуженным художником РСФСР, между прочим. Он много старше мамы, — 1905-го года рождения, недавно отметили столетие — и получил в свое время отличное образование. Учителя были — Савинов, Петров-Водкин. Однокурсники — Решетников, Лактионов. Некоторое время переболел Пролеткультом. Потом резко вернулся к классике.
Конечно, отец очень влиял на меня. Но в детстве я больше был с мамой: папа работал директором лучшей художественной школы Советского Союза, и эта работа забирала его целиком.
И.Г.: Что за школа?
С.А.: Ныне — Суриковский лицей. Отец начал преподавать в нем еще до войны, со дня основания. И всю жизнь там проработал, с перерывом на войну, на которую в 1941-м ушел добровольцем из Москвы и закончил в Берлине.
Так что в раннем детстве со мной занималась мама. И увлекало меня не рисование, а лепка. Сначала лепили из теста, потом — из пластилина. Мама давала мне игровую ситуацию, я ее разрабатывал и сам же в нее играл.
Скажем, к сказке о трех медведях с удовольствием лепил и самих медведей, и их домик, и их мебель. В вылепленном холодильнике открывалась дверка, и на вылепленной полочке лежала вылепленная колбаса.
И.Г.: А когда началось рисование?
С.А.: Летом меня некуда было девать, и потому я оказывался с учениками худшколы на практике. А там рисовали все. Скоро я тоже не представлял себе жизнь без карандаша.
И.Г.: Андрияка-старший это заметил?
С.А.: Отец стал со мной заниматься лишь после того, как я серьезно увлекся рисованием. И занимался очень своеобразно. Поначалу он вовсе не учил меня каким-либо приемам. А просто гулял со мной по Москве и старался обратить мое внимание на окружающую красоту. Обыденную красоту, если так можно сказать. На самом деле, как я теперь понимаю, увидеть ее — это и есть главное.
Короче, в 11 лет я поступил в отцовскую школу.
И.Г.: Он помог?
С.А. (смеется — прим.авт.): Надо было знать отца. При том, что там был чудовищный конкурс, и учился весь, как говорится, бомонд, мы жили в однокомнатной квартирке в 20 квадратных метров с совмещенным санузлом. Он был принципиально против блата. Я год занимался перед поступлением и поступил сам.
Сейчас у меня, кстати, все повторилось с дочкой, с Лизой: пахала в свои 12 лет по-взрослому, и, несмотря на конкурс, поступила к нам, в школу Андрияки, на бюджетное отделение. Я даже пальцем не шевелил…
От первого лица
…Мне с детства нравилось созидать. И не нравилось разрушать. Я никогда не ломал игрушек…
…Мама тоже своим примером очень повлияла на мою судьбу. Она обучала взрослых людей иностранным языкам. Здесь не похимичишь: либо научил, либо — нет. Она разработала методики, которые позволяли заслуженным дяденькам, занимаясь по два раза в неделю, без отрыва от производства осваивать язык. За год!
В этой ее деятельности — корень успехов моей школы…
Диалог не по существу
И.Г.: Сложно было учиться сыну директора?
С.А.: Очень. Но это тоже был неоценимый опыт. И жизненная стезя определилась: по окончании легко поступил в Суриковский институт.
И.Г.: А друзья закадычные после школы остались?
С.А. (подумав — прим.авт.): Пожалуй, нет. Дороги разошлись. А насчет закадычной дружбы… Аверинцева как-то спросили — хотел бы он иметь двойника? Он ответил — нет. И пояснил: интеллектуально развитый человек — всегда одинок.
И.Г.: Надо понимать, вы…
С.А. (смеется — прим.авт.): Точно, одиночка.
Студент-педагог и художник-промоутер-бизнесмен-чиновник
И.Г.: Переход от школы к вузу был легким?
С.А.: А перехода, в общем-то, и не было. Почти сразу я начал преподавать в бывшей своей школе. Причем — на дневном отделении.
И.Г.: Вы учились на вечернем?
С.А.: Нет. Просто повезло с расписанием. Утром бежал в институт, через три-четыре часа — в школу. Потом обратно в Суриковский.
И.Г.: Так нравилось преподавать?
С.А.: Причина была прозаичнее: после смерти отца мы с мамой начали испытывать материальные сложности. Но и преподавать понравилось.
В итоге этот опыт оказался бесценным. Я научился мгновенно переключаться с одного качества на другое, порой — противоположное. И, что не менее важно, понял, как надо учить людей изобразительному искусству.
Сегодня оба этих навыка для меня жизненно необходимы.
И.Г.: Об этом чуть подробнее.
С.А.: Пожалуйста. Переключаться приходиться, и не по одному разу в день. То художник, то бизнесмен, то рекламист, то чиновник.
И.Г.: А чиновник-то в каком виде?
С.А.: Я — ректор создаваемой Московской государственной академии акварели и изящных искусств. И художественный руководитель Московской школы акварели Сергея Андрияки. Несмотря на мое имя в названии, эта школа тоже государственная.
И.Г.: Школа дает диплом государственного образца?
С.А. (смеется — прим.авт): Школа — учреждение дополнительного образования. Статус — ниже табуретки. Она не дает никакого диплома. Зато она дает навыки и умение. Что и обеспечивает ей почти 1000 учеников вместо плановых 350. Да еще куча желающих, к великому сожалению, остается за бортом.
От первого лица
…Еще со времен института я понял, что в нашем обучении художников нет системы. Все говорят о творчестве, когда нужно — о навыках и умениях.
Нужна методика, как в свое время у мамы. Человек не умел говорить — его научили. Так и здесь: человек не умел рисовать — его научили. А уж вопросы таланта обсуждать после…
…Наши ученики учатся 4–5 лет. Можно быстрее или, наоборот, медленнее. Потому что ученик должен выполнить множество заданий, и пока он не закончил одно, его не допустят к следующему. В итоге к выпуску он действительно владеет необходимыми навыками…
…И о педагогах. Это, может, и есть главная часть моей методики. У нас нет учителей-теоретиков. Все наши педагоги — состоявшиеся художники. Хотя и с ними, прежде чем допустить к работе, много занимались. Да и сейчас я постоянно провожу мастер-классы для педагогов, даже для очень заслуженных.
Хочу в Микеланджелы! Или, на крайний случай, в Тулуз-Лотреки…
И.Г.: В вашей школе учатся и те, кто не собирается посвящать себя изобразительному искусству. В качестве хобби, так сказать. Вполне взрослые, состоявшиеся люди. В связи с этим — два вопроса: можно ли научить бесталанного, и нужно ли тратить на это время и силы?
С.А.: Серьезнейшие вопросы вы между делом задали.
На первый отвечу абсолютно утвердительно: можно обучить рисованию и живописи любого психически здорового человека. И создание методики такого обучения — одно из главных дел моей жизни.
Второй вопрос — сложнее. Малоодаренному человеку, возможно, не стоит делать искусство профессией. Но любой человек — подчеркиваю, любой! — под руководством хорошего педагога взявший в руки карандаш, изменит свою жизнь в лучшую сторону. Понимаете, человеку дан дар видеть красоту простых вещей и любоваться ею. Но этот дар часто не выявлен. Люди не знают, чем владеют. И лишь начав рисовать и вглядываться в мир, они открывают эту красоту и это счастье.
И.Г.: Прямо счастье?
С.А.: Конечно, счастье! До этого не видел, и вдруг — прозрел. Разве это не счастье? Даже если человек остался инженером, музыкантом или экономистом. Кстати, это не нами открыто. Любое старое классическое образование включало в себя изучение искусства. Мой приятель, крупный бизнесмен-золотопромышленник, закончивший Итон, ездит по всему миру с этюдником. В Итоне этому тоже обучали!
Большой бизнес забирает почти все его время. Но час за этюдником полностью освобождает душу от ненужных наслоений. Я, например, не знаю лучшей формы расслабления и отдыха.
И.Г.: Так вы, трудясь над изображением георгина весь световой день — отдыхаете?
С.А.: Я устаю, не работая. Я становлюсь невыносим, можете жену спросить, Дашу. Она подтвердит. А взял кисточку — и другой человек. Это как воздух, как еда. Я без этого жить не могу.
Кстати, может, и вы не можете без живописи.
И.Г.: Вроде, могу.
С.А.: Но ведь вы не пробовали! В этом все дело! А кто попробовал, как правило, не бросает. Как бросишь целый мир, да еще такой прекрасный?
Диалог по существу
И.Г.: Сейчас часто слышишь, что хорошее образование убивает врожденные задатки, «зашоривает» талант. Что скажете по этому поводу?
С.А.: Профессиональные навыки никогда и ни при каких обстоятельствах не помешают таланту. А вот их отсутствие мешает сплошь и рядом.
Для себя я все решил еще во времена преподавания в суриковской школе. Мне тогда попался суперталантливый мальчишка. С потрясающим чувством гармонии цвета — даром, который либо есть, либо нет. Этот мальчик идеально решал на занятиях самые провокационные художественные задачи. Но — только в части цвета.
Что касалось рисунка — все чашки и головы были, мягко говоря, кривоваты.
Но вот же незадача: стоило мне начать их поправлять, как эта замечательная гармония цвета терялась! А я сам был почти мальчишка, 21 год всего.
Короче, вызвал его папу. Солидный, народный артист СССР, солист Большого театра и очень мудрый человек. Выложил ему ситуацию, мол, так и так, я обязан пацана учить, но правкой разрушаю созданную мальчишкой гармонию. Так учить или нет?
А он мне — таким хорошо поставленным басом: «Учи! Учи!».
Я его спрашиваю: «А если этот дар уйдет?».
И он мне опять своим басом: «Ну и пусть уходит, если не его, а что его — всегда с ним останется».
На всю жизнь запомнил.
И.Г.: И как мальчик?
С.А.: Блестящий художник. Все, что было — осталось. А рисовать — научился. Боря Ведерников его зовут.
От первого лица
... Талант школой не испортишь. Академические навыки — это багаж. Точнее даже — фундамент. А уж что на нем построишь — это вопрос твоего творчества.
... Талант — это вообще редкость. Да и разглядеть его поначалу непросто. Бывает, приходит вундеркинд — а это и есть его потолок. А вчерашний тихоход все набирает и набирает, вообще не имея потолка.
… Я не могу смотреть на конкурсы красоты. Чем они хвалятся? Они что, свои параметры заработали? Это ж им природа дала!..
Не ждать милостей от ХПК!
И.Г.: Но вернемся к началу карьеры. Институт закончен. Почет и признание?
С.А.: Если бы… В искусстве так почти не бывает. Меня даже в Союз художников только со второго захода приняли. И я сразу подался в художественно-производственный комбинат.
И.Г.: Что это такое?
С.А.: Организация, дававшая художникам заказы. «Ленин в кабинете», размеры, сроки, гонорар. «Портрет доярки Пупкиной». И так далее. Бывали и очень приличные заказы, но новичкам они уж точно не доставались.
Короче, покрутился я там и подумал — а на хрена мне это надо? Моя задача — как художника — выставочный фонд нарабатывать. И показывать себя народу. А если народу понравится, то деньги будут.
В итоге первую выставку я организовал аж в 1985 году, в Звенигороде, в монастыре — 150 небольших акварелей: большие я тогда еще не умел. А к концу 1980-х доходило до трех выставок в месяц — достойных работ уже хватало.
И.Г.: Кто помогал с выставками?
С.А.: Поначалу никто.
Проблемно было все. Ни людей, ни машины. Связывал работы, спускал на лифте из мастерской, и, надеясь, что не сопрут, бросал их в подъезде. А сам бежал на Курский вокзал, за большим такси-универсалом. Да еще засада — я начинаю таскать картины, а таксист, не желая ждать, уезжает. Опять по новой, на поиски машины…
В общем, есть, что вспомнить (смеется — прим.авт.).
И.Г.: Выставки окупали себя?
С.А.: Напрямую — никогда. Во-первых, я участвовал исключительно в персональных выставках, всегда отказываясь от «групповух». Хотя последние, конечно, менее накладные. Во-вторых у меня никогда не было выставок-продаж. Моя задача — показать свое творчество. А те, кому оно понравилось, всегда смогут меня потом найти.
И.Г.: Да, довольно жесткая постановка.
С.А.: Это так, было и в самом деле непросто. Впрочем, ближе к перестройке стало ясно, что политика была правильной. Художники всегда ждали чего-то от государства. Мне же от него ничего не было нужно. И когда господдержка кончилась, я уже был на своих ногах. Так что в новые хозяйственные отношения я влился легко и естественно.
От первого лица
…Никогда никакой труд не бывает тщетен. Если ты трудно работаешь и бьешь в одну точку, то всегда добиваешься, чего хочешь…
…Мне смешно, когда какой-нибудь художник — уже лысый и седой — заявляет, что еще не имел персональной выставки. Одно из двух — либо нечего показывать, либо патологически ленив. Я к сегодняшнему дню имею их около 250-и. И не собираюсь останавливаться…
Как акварель стала живописью, а реклама — рекламой
И.Г.: Другими словами, вы включили рекламу и пиар в качестве неотъемлемого элемента творческого технологического процесса. Многие известные художники стесняются говорить на эту тему.
С.А.: А чего стесняться? Неужели кому-то непонятно, что мало просто сидеть с кисточкой и мольбертом? Художник не должен быть как мать-героиня: рожать и рожать. Хотя картины — мои дети. Но их недостаточно только родить — им надо дать будущее. Как минимум — показать будущим владельцам.
Стесняться нужно только если что-то некачественное показываешь.
И.Г.: Второе стандартное возражение — «откуда у нас деньги на рекламу».
С.А.: Ну, если экономить деньги на презентации своего творчества — то денег не будет никогда.
Да и вообще этот довод несерьезен. У меня первый помощник появился в 1987-м. До этого — все в одиночку. А когда денег не хватает, включаю мозги. Ведь те же публикации делают не только за деньги. Но и потому что людям нравится то, что я делаю, как художник. Даже сейчас большая часть пиар-компании не оплачивается нами, а является оценкой нашего труда представителями СМИ.
Я вот часто слышу, что все наши успехи — от встречи в 1994-м с Ю. М. Лужковым. Несомненно, он, как градоначальник, влюбленный в искусство, помог колоссально. До сих пор помню, как он, увидев мои огромные акварели, спросил: «А чего я тебя не знаю?». Я объяснил, что никогда не выступал на значимых площадках. Тут же вопрос: «А большой Манеж потянешь?». «Потяну» — отвечаю. И, конечно, после того, как показал там 600 (!) работ, наш рейтинг сильно вырос.
Но ведь и до встречи с Юрием Михайловичем я уже сделал более тридцати выставок! Да и после встречи, не будь у меня шести сотен достойных работ, нечем бы было заполнить Манеж.
В общем, наша встреча — это, конечно, счастливый случай. Но случай, подготовленный всей предыдущей жизнью.
И.Г.: Наверное, сказалась и оригинальность того, что вы делаете.
С.А.: Наверное. Была даже забавная история. Меня пригласили на очень престижную выставку. Я хотел отказаться, так как выставляюсь только персонально. Но меня попросили. Тогда я выставил встречное условие: работы должны быть вывешены не в разделе «графика», куда обычно относят акварель, а в разделе «живопись».
И вот девушка-приемщица никак не могла взять в толк: в акте приемки написано — акварель, почему же в зал живописи? Мы ей говорим — сходи, посмотри на работы. Вернулась успокоенная — и в самом деле, живопись.
От первого лица
…Я не отказывался вначале ни от каких выставок. Районный выставочный зал — хорошо. Редакция «Литгазеты» — отлично. А в скольких региональных музеях побывали! Однажды выставлялся даже в Октябрьском райкоме КПСС. Прибежала секретарь по идеологии, разоралась — убрать попов! А у меня на картинах церкви. А в центре выставки — моя, еще дипломная, работа «Отпевание павших воинов на Куликовом поле».
... Ну, мне-то без разницы, я никогда не был членом партии. Давайте, говорю, первого секретаря, а нет — снимаю картины и ухожу.
... Первый секретарь оказался умным и интеллигентным. Мягко объяснил идейной девушке, что картины абсолютно выдержаны с идеологических позиций…
Под землей, на земле и в эфире
И.Г.: И все же, если говорить о рекламе, вы давно работаете на уровне высоко профессионального рекламного агентства. Как это удается художнику?
С.А.: Ну, я уже давно работаю с командой. Многие идеи по-прежнему мои, но реализуют их профессионалы от рекламы — наш рекламно-информационный отдел.
И.Г.: Перед Манежем-2005, я знаю, была активная реклама в метро…
С.А.: …четыре линии, в каждом вагоне.
И.Г.: В наружке…
С.А.: …350 щитов, 10 перетяжек, автобусные остановки. Множество печатных и эфирных СМИ. Да много чего было.
И.Г.: Что это дало?
С.А.: Манеж-2005 — это особый случай в моей судьбе. Мы ведь должны были выставиться еще до пожара. Уже реклама прошла. Счастье, что не успели начать развеску. А то бы более 4000 работ — моих, наших педагогов и учеников — сгорели вместе со зданием. И, кстати, с нашими баннерами на здании, которые к тому времени уже висели.
Короче, на нас кончился старый Манеж, на нас начался новый. И мы выложились на 100%, чтобы люди пришли.
И.Г.: Люди пришли?
С.А.: 120 тысяч человек за три недели — данные со счетчиков на входе.
От первого лица
…Я не хочу называть это пиаром, но пришедшие к нам люди не только получают возможность посмотреть картины. Сейчас начинается экспозиция в Петербургском манеже, так чего там только не заготовлено! Детский день с фонтанами из горячего шоколада. День пенсионеров с бесплатными экскурсиями. Обширная концертная программа, в основном — классика. Рядом с картинами в 10 местах будут стоять гигантские плазменные мониторы, на которых продемонстрируют видеофильм о создании именно этих произведений. Будут мастер-классы — мои и наших педагогов, когда мы в реальном времени будем писать картины.
... И, наконец, может быть, самое любимое действо на наших выставках — «проба пера», когда любой желающий сможет сделать свой первый в жизни рисунок под нашим присмотром и руководством…
…Я очень люблю классическую музыку. И она очень хорошо ложится на живопись. Эти два вида искусства усиливают друг друга.
... Так вот, на выставке в Манеже мы придумали особую «феньку». Маленькая выгородка, человек на 15, затемненная. Высвечивается только картина. И семь минут люди будут наедине с живописью и музыкой. Мы уже проверяли, действует мощно…
Лучше бриллиант среди бриллиантов…
И.Г.: Ваши выставки напрямую не окупаются.
С.А.: Никогда.
И.Г.: Но вы начинаете делать выставочную программу не только для себя и своей школы, но и отдельно для ваших педагогов. Зачем? И не боитесь ли конкуренции?
С.А.: Конкуренции не боюсь. Здоровая конкуренция заставляет работать лучше. А причин, наверное, две. Первая — возвышение педагогов возвышает Школу.
А вторая — чисто личная, уж простите за сленг: бриллиант среди г…на сам быстро станет г…ном. Так что бриллианту лучше быть среди бриллиантов.
От первого лица
…У меня нет злой профессиональной зависти. Я умею радоваться успехам коллег. Злой зависти нет точно…
Мечты сбываются и не сбываются…
И.Г.: В конце интервью читатели всегда хотят узнать что-то личное…
С.А. (смеется - прим.авт.): Да вроде я и так весь на виду. Даже в метро есть поезд с моей фамилией…
И.Г.: Народ всегда интересуется детьми и женами.
С.А.: Понятно. Жена Даша. У нас с ней трое детей. А всего у меня шестеро детей. Старшая, Анна, учится на адвоката и работает моделью. Остальные пока еще юные для выбора профессии. Хотя, думаю, художники с моей фамилией еще будут.
И.Г.: А есть у вас пока неисполненная мечта?
С.А. (задумывается — прим.авт.): Пожалуй, есть. Успеть построить Академию акварели так же эффективно, как это мне виделось в планах.
Ну и на каждый день — рисовать, писать. Столько всего задумано. Так что, мечта — успеть, уж слишком коротка жизнь.