Квадратный домик. Бревна почернели от времени. Печурка небольшая. Есть что-то вроде погреба, в нем можно картошку держать. Только ступеньки крутые. Спускаться опасно.
Два окна на улицу. Одно во двор. Ограда посерела от дождей. В некоторых местах почти повалилась на землю.
Дрова ему привозят чурками. Сельсовет помогает. Мужиков просит расколоть. За бутылку или за деньги. Расколют на четыре части. Если чурочка слишком большая, то полено в печурку не поместится. Приходится самому брать в руки топор.
Ударит раз, ударит другой, скажет в сердцах: «Старость не радость». Постоит, отдышится, и несет два-три полена в избу. Больше не поднять – возраст.
За водой ходить до колодца легче зимой, чем летом. Флягу можно поставить на санки. По снегу хорошо.
А так - наливает до половины ведра – и тащит.
Со стиркой дело плохо. Из-за воды. Одеяло и подушка с простыней – цвета табачного пепла. Но его это не смущает. Главное, чтобы тепло было.
Иногда, раз в месяц, баньку истопит. Это очень тяжело – воды натаскать. Если тебе восемьдесят девять.
Поэтому моется редко. Уговаривает себя, что не работает «в цеху» - негде запачкаться.
Во дворе живет пес Шарик. Дед в сильные морозы запускает его домой. По утрам – кормит. В миске теплая вода, несколько кусков хлеба. И остатки еды, что от хозяина. Например, немного лапши. Или вареной картошки. А еще можно окатить кипятком банку из-под тушенки – тоже Шарику.
Пес иногда капризничает. К миске не подходит. Смотрит угрюмо – и не встает. Тоже старость, наверное. И тогда дел серчает. Говорит: «Что-то я не понял. Бастуешь, что ли? Оборзел совсем, гад».
Пес тогда поднимается, подходит и начинает хлебать. Понимает, что деда сердить не следует.
Картошки много не надо. Мешков пять. Не больше. Сам не сажает. Потому что тяжело. Сосед помогает. Посадит немного, в августе соберет. И принесет. Добрый человек. Сам вызвался, дед не просил.
Деревня маленькая. И никто старика не любит. Идет в магазин, а мальчишки прыгают вокруг и кричат: «Полицай! Полицай»!
А какой полицай? Он лет двадцать в тюрьме работал. За заключенными смотрел. А куда деваться? Работа есть работа. А у нас в стране не любят тех, кто на зоне работал. Презирают таких.
Никто с ним не разговаривает. Жена померла. Дочь замужем. В городе живет. Только они не общаются. Нет у них душевной близости. Как чужие.
Зимой особенно тяжело. Печку протопишь - вроде тепло. А к утру все выдувает. Вылезешь из-под грязного одеяла – и на двор. Пару раз за дровами сползать.
Надо еще чайник поставить. Чай попить. Шарика покормить.
Холодно зимой. Старая кровь не греет. Ходит в телогрейке по избе. Думать особо не о чем. И в окно смотреть неинтересно. Пустая улица.
Редко-редко сосед заглянет. Спросит: «Жив еще, старина»? И уйдет. Попросишь помочь, если заболел, - он не отказывает. И печку растопит. И воду принесет. И в магазин сходит.
Иногда грусть накатывает. Дышать тяжело. Тогда шагает за беленькой. Сварит картошку, поставит перед собой кружку. Полегчает. Сидит на старом стуле. Песни грустные поет. Затем кликнет Шарика, впустит в избу. И разговаривает с ним о жизни. А Шарик – ничего. Слушает.
Утром ругает себя. За то, что деньги потратил. Не надо было – покупать. Потому что голова кружится. Давление, наверное. Встать тяжело.
Лежит до обеда. Затем кое-как поднимется. Из-за Шарика. Он же беленькую не пил. И ему кушать хочется.
Шаркает стариковскими ногами. Ругает себя за вчерашнее, кряхтит.
И так день за днем. Главное - несколько поленьев принести. Горяченького поесть да собаку накормить. И чтобы ничего не болело. И душа чтобы не болела.
Жить можно. Надо только не думать – ни о чем. Ни о прошлом. Ни о том, что ждет впереди. Мало осталось – ждать. Как-нибудь. Потихоньку.