Примечание от переводчика:
Историк, писатель и философ Хьюстон Стюарт Чеймберлен (Houston Stewart Chamberlain, 1855 - 1927) более всего известен своей историко-культурологической работой ‘Основания девятнадцатого века’ (Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhundert, 1899), бестселлером первой трети XX века, который хвалили и обсуждали такие разные люди как: немецкий кайзер Вильгельм II, американский президент Тедди Рузвельт, и русский писатель Лев Толстой.
Родившись на юго-востоке Англии, с 1876 он постоянно жил в Европе (Швейцарии, Австрии, Германии), где изучал Канта, Гётё, Хайнриха фон Штайна, и Рихарда Вагнера. Был большим поклонником творчества последнего и женился на его дочери.
Чеймберлен являлся одной из крупнейших фигур германского национализма начала XX века, и конкретно периода предвеймарской Германии, однако его идейные наследники - германские националисты эпохи ‘Консервативной Революции’ и собственно национал-социалисты тоже высоко ценили его идеи и работы.
Чеймберлен был влюблен в Германию и немцев, и хотя он никогда не переставал себя считать англичанином, он презирал свою родину, в особенности, в период Первой Мировой Войны, когда он выступал в немецкой прессе с критикой Великобритании. Эссе ‘Англия’ из сборника ‘Военных эссе’ (‘England’ Kriegsaufsätze) было написано в начале Октября 1914 года в Байрёте (Бавария) и отражает в полной мере отношение Чеймберлена к своему народу и стране. Я увидел в сим эссе, помимо довольно верного, на мой взгляд, отражения англичан, горечь искреннего и честного националиста, которому стыдно за свою страну и народ, в тот момент, когда они владычат миром, а посему могут безнаказанно творить низости и подлости.
Русскому читателю Чеймберлен может быть интересен тем, что дает возможность ознакомиться с анти-имперским английским национализмом (что для многих в России, да и не только, terra incognita), а также показывает что не все англичане были ослеплены успехом своей Империи, и иные как Чеймберлен не могли простить Англии тех грехов, которые она взяла на душу за свой успех.
Клемент Таралевич
Лондон, 2021.
P.S. Как и все другие тексты в этом блоге это эксклюзивный материал, никогда прежде не переводившийся на русский язык.
"Англия".
Хьюстон Стюарт Чеймберлен
Даже когда вы занимаетесь бизнесом, не считайте ваше конкурентное преимущество выше милости Божьей, а принимайте сию божественную милость как вашу величайшую выгоду.
Оливер Кромвель (Oliver Cromwell, 1599-1659), 1658
Ныне англичанин не скажет как раньше : «Я верю в Бога, всемогущего Отца, Создателя неба и земли». Сегодня его кредо : «Я верю в Отца Доллара, которому подвластно все».
Джон Раскин (John Ruskin, 1819-1900), 1880
Накопленный житейский опыт учит нас: тот, кто провел шесть недель в чужой стране, уверенно садится и пишет живую книгу, в которой ясно и удивительно просто описываются местные национальный характер, обычаи, характеристики и заблуждения; как говорят англичане: бегущий может читать (англ. he that runs may read, что в переводе на русский можно перевести примерно как ‘ну очевидно, же!’ - прим. перевод.). Более вдумчиво пишет тот, кто свои шесть месяцев провел в добросовестных пристальных наблюдениях; его книга рискует наскучить из-за множества оговорок и вопросов у читателя, который хотел испытать что-то определенное и теперь безуспешно пытается что-то нащупать. Но тот, кто прожил там шесть лет и имел возможность близко познакомиться с рядом разноликих представителей соответствующей страны, так что он мог лицезреть их непосредственную реакцию или же их противодействие тому или иному событию, тем самым познакомившись не только с национальным характером, но также его характерными особенностями его духа, откажется от любого намерения написать книгу об этой нации, потому что он не будет считать себя в силах справедливо оценить такую сложную картину.
Другое дело, когда человек, который сам принадлежит к этой нации, и посему обладает неисчерпаемым знанием о ней, находясь в раздумьях прокручивает у себя в памяти опыт прошлого; в определенные моменты к нему приходят глубокие откровения, например, в тех местах, где национальный характер и история пересекаются; он внезапно осознает, что этот характер, если бы ход истории не наложил на него определенный отпечаток, развивался бы совершенно иначе и что то же самое историческое событие привело бы в случае другого характера к другим результатам. Конечно, всякий раз, когда говорят о «характере» народа, нужно действовать очень осторожно; поскольку этот так называемый национальный характер неизбежно состоит из бесчисленного множества разнородных частных характеров, возникает опасность получить образ доктора Ломброзо (Cesare Lombroso, 1835-1909), наложившего друг на друга пятьдесят лиц убийц, дабы получить из них, таким образом, физиогномику идеального убийцы, итогом чего вышел образ, полностью лишенный каких либо черт, и чьей единственной точной особенностью было, что он не походил на одного из когда-то живших на этом свете убийц.
Однако, в случае с нацией, повсеместно разветвленные кровные узы очень многое делают для стандартизации, как и также многое делает для неё, так называемая массовая психология, то есть влияние, под которым индивид находится внутри сообщества. Так, например, в наши дни, с поразительной убедительностью проявляется унификация немецкого национального характера: 1914 год действительно для Германии является одним из тех моментов, когда история и национальный характер пересекаются; внезапно мы получаем возможность спуститься на глубину и дойти до самой сути, которую, в противном случае, обманчивая поверхностность скрывала бы от наших глаз. Подобным образом открывается точно в тот же самый момент - не с тем же единодушием, как мы надеемся, но все же ясно и решительно - встреча английского характера и английской истории; и здесь мы тоже находим себя потрясенными, но потрясенными страхом и чувством вины. Ибо бесполезно, когда публицисты заявляют, что англичане больше не немцы, - что они дескать доказывают своим поведением; напротив они немцы, и более чистые немцы, чем многие (настоящие) немцы, и ход последних двухсот лет вызвал, среди прочего, еще более сильное утверждение англосакса на мировой сцене - то есть на деле настоящего немца - за счета франко-норманца (не обращая внимания на тот факт, что он все больше и больше теряет себя в англосаксе, в виду растворения в нем). А вот влияние евреев, которое, конечно, особенно велико в правящем классе Англии, можно опустить; Однако в Германии евреев в десять раз больше, так а где же они сейчас? Смыты мощным переворотом, что их больше нельзя считать “евреями”', потому что они выполняют свой долг как немцы (на фронте) против врага или же в тылу, в то время как английские евреи, которые являются непосредственными прямыми братьями и кузенами немецких евреев, принимают участие во всем постыдном, меняя свои немецкие имена на английские, и в прессе, принадлежащей почти исключительно им, маршируют во главе клеветнической кампании клеветы против немцев. Если народ поднимается, еврей следует за ним, а не ведет. Причины нынешнего поворота истории следует искать глубже, в событиях долгих веков, которые привели Англию к тому месту, на котором она стоит сегодня. Это было одно из возможных проявлений германского (Germanic) характера, ставшее фактом благодаря пересечению истории и характера.
Тот, кто размышляет над политической историей, всегда удивится тому, какое далеко идущее, и в то же время, неизмеримо многовекторное действие проявляют простые события и малозаметные повороты судьбы. Достаточно сосредоточиться на одном событии в начале истории Англии и одном изменении, которое произошло тогда полвека спустя, вызванное внешними обстоятельствами, чтобы понять многое, что в противном случае было бы неразрешимой загадкой. Из этих двух фактов действительно возникает - как следствие - третий; однако у данного специфического определенного результата неизбежно возникает столь же специфическая определенная оборотная сторона; и поэтому в конечном итоге - как и во всей органической жизни - из простейших мыслимых элементов образуется бесконечно многообразное самобытное целое, в котором все части одновременно обусловливаются и обусловлены.
Нашествие норманнов, поработившее англосаксонское население в 11 веке, - это и есть то «событие», которое я имею в виду; а «изменение» - это то, благодаря чему земледельческое, малодушное население Англии, начиная с XVI века, постепенно превратилось в мореходное и торговое. То, что отличительные черты национального характера, необъяснимые иностранцу, в первую очередь возникли из сочетания политической системы, которая уже достигла своей зрелости при Альфреде, и духа нормандских покорителей, едва ли кто-то оспорит; но также едва ли можно сомневаться в том, что с того момента, как произошел переход к мореплаванию, возникло также изменение всей системы, сформированной в течение пяти предыдущих столетий, что обязано было в конечном итоге привести к катастрофе, начало которой мы переживаем сегодня.
В Англии под «знатью» понимают не то, что понимают под этим в других странах; это не имеет отношения к титулам, посредством которых целые роды могут подняться наверх на века, а к принадлежности к социальной касте, которая внутренне отделена от остального народа. Люди постоянно выпадают из этой касты, другие же постоянно попадают в нее путем ассимиляции. Каждый англичанин, принадлежащий к «знати» и «дворянству», узнаваем с первой же минуты, очень часто уже по чертам лица, и всегда по выражению лица, жестам, голосу и особенно - просто с абсолютной уверенностью - по его языку. Никто не спрашивает о его титуле, который в любом случае носит только один из живых членов, это только вопрос касты. Именно крайне породистые люди часто отказываются от титула; к уважаемым семьям принадлежат те, кто на протяжении веков отказывался от всякого награждения ‘знатностью’.
Тут сложно удержаться от аналогии с Дореволюционной Францией, но она ведет в пустоту. Конечно, франкское, бургундское и готское дворянство было четко отделено от остального народа до революции; сегодня же эти физиогномические типы можно найти хаотично разбросанными по Франции; в Англии, однако, условия с самого начала были другими и посему результаты этого приобрели другое значение. Бургунды, франки и готы вторглись в Галлию целыми народами, большая часть из которых полностью слилась с местным населением, только князья и знать держались отдельно и были достаточно многочисленными, чтобы целенаправленно не смешиваться с чужаками в течение долгого времени. С другой стороны, семьи знати, последовавшие за первыми королями из Нормандии и Анжу в Англию, были относительно немногочисленны; таким образом, это дворянство, принявшее и ассимилировавшее в себе лишь несколько саксонских и датских семей, оставалось полностью отделенным от остального, ни с кем не смешавшегося, англосаксонского народа; следствием этого является наличие высшей касты, которой выделяется Англия, и которая до сих пор владеет собственным языком - точнее своими собственными выражениями, хотя сии выражения включают в себя многочисленные слова и фразы, которыми англичане, не принадлежащие к этой касте, слабо и владеют и понимают. Из этого обстоятельства возникло деление, которое и сегодня разделяет население на две непримиримых компонента: высший и низший, аристократию и простолюдинов. Вильгельм Завоеватель (William the Conqueror, 1028-1087) безуспешно пытался выучить англосаксонский язык; Среди первых королей после него, - рассказывает великий политический теоретик Гоббс (Thomas Hobbes, 1588-1679), - те, кто жаловался на тиранию новой аристократии, получали ответ: «Ты всего лишь англичанин!» (Thou art but an Englishman!). И все же этот простой англичанин выиграл, поскольку отказался изучать французский язык. Но точно так же - и это критический момент - высшая каста отказалась изучать англосаксонский язык. Из этого двойственного символа возник новый язык, сегодня мы называем его английским; он возник из двух конфликтующих языков, каждый из которых желал себе господства; но даже после окончательной фиксации битва продолжалась в двух формах выражения, которые все еще преобладают сегодня - высшего класса и народной.
Тот, кто фокусируется на этом вопросе - языке - вскоре сможет получить более глубокое понимание многих ситуаций, чем ему могут дать толстые книги. Так, например, средние школы, открытые для всей нации, как в Германии, Франции, Италии и других странах, в Англии невозможны. Я действительно не могу отправить своего сына в школу, в которой он усвоит от своих товарищей и даже от своих учителей произношение «igh» вместо «high» и «hi'land» для «island» и, кроме того, назализацию, которая так пагубно развилась у городского населения Англии, а теперь еще и в Америке и Австралии. Таким образом, гимназия и средняя школа невозможны; есть учреждения, где получают образование дети высшего класса, и есть учреждения, где обучаются дети тех, кто не принадлежит к высшему классу; мальчики не знают друг друга, никогда не разговаривают друг с другом и взаимно презирают друг друга. Следовательно, невозможен и университет в его немецком понимании. Старинные университеты принадлежат исключительно высшему классу и выпускают тех изысканных английских ученых, которые, будучи удаленными от всего обыденного в ограждениях своих средневековых «колледжей», в то же время по-мирски мудры, как это естественно происходит благодаря членству в правящих классах правящей нации, зачастую обладают неограниченным досугом для проведения исследований и странствий по миру, и вероятно представляют своими персонами и своими книгами самую совершенную культуру, возможную на сегодняшний день; действительно, надо признать, что это тепличный продукт. Новые же университеты - это в основном лишь специализированные учебные заведения; в них работают отдельно взятые значимые ученые, т. е. химики, физики, механики и т. д., почти все из которых учились в Германии; они не могут повлиять на чисто практический характер сих заведений, который никоим образом не служит чистой науке. Таким образом, в Англии полностью отсутствует один из столпов современной Германии: все-объединяющие школы и университеты, пронизывающие всю жизнь нации сквозь тысячу каналов и поднимающие ее до культурного единства.
В равной степени в Англии отсутствует возможность создания народной армии, того мощного высоконравственного творения, которое можно назвать хребтом современной Германии. Ибо германская армия не обладала бы этой огромной моральной силой, если бы в ней не присутствовало абсолютное единство всех сил нации, что отражаются в ней: от величия Кайзера до самых молодых новобранцев-крестьян, составляющих единую семью, где все друг другу товарищи, и все они едины в послушании, долге и любви к Отечеству. Прежде чем эта армия смогла возникнуть и объединение Германии могло сформировать эту великую державу, необходимо было моральное и духовное единство, чтобы пожелать и создать такую армию. Этого не хватает в Англии. В Англии обе половинки народа - меньшая и большая - ничего не знают друг о друге, абсолютно ничего. У меня может работать слуга на протяжении двадцати лет, и я буду знать о нем не больше, чем о душе моей трости; гордость англичанина, не принадлежащего к высшей касте, - его неприступность; он не хочет, чтобы его спрашивали, он не хочет разговаривать, он не говорит «Доброе утро» и «Спокойной ночи»; если он встречает своего хозяина на улице, он переходит на другую сторону, чтобы не пересекаться с ним. Какое же тогда товарищество может быть между офицером и солдатом? Откуда должно прийти единство? Отношения продолжают быть отношениями представителя знати с людьми из другого мира, которым он отдает приказы и заставляет подчиняться своим унаследованным превосходством.
Попутно можно добавить, что англичанин из народа никогда не отличался воинственностью. Плантагенеты (правители Англии (1154—1399), Нормандии (1144—1204, 1346—1360 и 1415—1450), а также Гаскони и Гиени (1153—1453) - прим. перевод.) вели множество войн во Франции и отличились на Святой Земле; но, за исключением представителей знати, они не имели (в своих армиях - прим. перевод.) других солдат из Англии; Грин (John Richard Green, 1837-1883), известный историк, пишет: «Население Англии совершенно не волновали войны и крестовые походы; единственное за что они ценили своих королей это был прочный мир, который те установили на острове». Так продолжается и до наших дней, когда английская армия и сегодня преимущественно состоит из кельтских ирландцев и кельтских шотландцев; а собственно сами англичане не спешат идти записываться в нее. В великих битвах английского прошлого, может быть и командовали англичане из аристократии, однако сами армии состояли из иностранных солдат, преимущественно немцев. Сражения в Индии с самого начала велись в основном индийскими, а не английскими солдатами; законодательно установленной квотой (на состав тамошних британских армий из британских подданных - прим. перевод.) было 20%, и эти «англичане», как уже упоминалось, были в основном ирландцами. Восхитительным описаниям вербовки солдат в Англии, которыми мы обязаны Шекспиру, известны каждому немцу из его пьесы “Генри IV” (части второй); В письмах английского посланника в Венеции сэра Генри Уоттона можно найти восхитительное историческое подтверждение за тот же период. В начале 1617 года Англия хотела помочь сей республике в ее борьбе против Испании. Дож (глава Республики - прим. перевод; итальянское doge, однокоренной с англ. duke и лат. dux) тогда воспользовался услугами шотландского графа, который привез с собой солдат из Шотландии и Ирландии, а от предложенных английских полков он отблагодарился: «Он не очень высокого мнения о них и знает, насколько их любовь к войне зависит от их любви к трех ‘B’ - говядине (Beef), пиву (Beer) и сну (Bed)!» Также можно обратиться к «Войне за испанское наследство» (The War of the Spanish Succession) фон Ноордена (Carl von Noorden, 1833-1883); из которой можно узнать, что в 1708 году Англии пришлось принять решение «восполнить нехватку английских новобранцев, что становилась все острее из года в год, посредством законодательных средств». Это всегда одна и та же история: 1200 год, 1600 год, 1700 год и 1900 год; Я мог бы привести десятки примеров. Само по себе островное положение не может служить объяснением; островное королевство Японии сформировало на наших глазах грозную национальную армию. Я убежден, что подлинная причина объясняется «обстоятельством» расового смешения, и вместе с ним сословного деления, затем, впоследствии, усиленными «изменением», о котором я вам расскажу немного позднее. Кроме того, следует заметить, что теория о том, что Англии не нужна большая армия и что ей не следует никоим образом ее формировать, уже на раннем этапе подтверждалась практикой; ни один государственный деятель не был - и до сих пор остается - почитаемым своими соотечественниками более высоко, чем лорд Болингброк (Henry St John, Viscount Bolingbroke, 1678-1751); долгие годы после смерти он оставался пророком особого курса развития современной Англии; в эпоху побед королевы Анны, он разъяснял в своих «Замечаниях по истории Англии» (Remarks on the History of England), что Англии следует иметь большой флот, но не постоянную армию, поскольку последняя вынудит остров «приблизиться слишком близко к континенту», тогда как в интересах Англии будет, чтобы континентальные державы воевали друг с другом, не особо впутывая Англию, а уж тем более на продолжительной основе, в политические свары континента»; содержание армии «несет с собой не только большие неудобства для тыла, но даже таит в себе некоторые опасности».
Вкратце упомянем о третьем: все законодательство Англии - государство, то из чего оно состоит (its constitution), политический процесс - представляет из себя результат работы лишь одного социальной слоя, безо всякого участия других. Честный Гоббс признает это: «Парламент никогда не представлял всю нацию». Отправной точкой, однако, была Реформация; ибо всюду религия составляла самую внутреннюю ось всей политики; И что мы здесь находим? Тем англичанам, которые всерьез отделились от Рима, вскоре пришлось бежать из страны и искать свободы миросозерцания (freedom of conscience) в диких местностях пустынной Северной Америки; с другой стороны, эффектом отделения государства от церкви, как чисто политической меры Генри VIII, стал крайне абсолютистский стиль его правления, почти не встречавший каких-либо разногласий со стороны парламента; большая часть населения Англии легли спать «римскими католиками», а проснулись на следующее утро уже «англиканцами».
Одна из вещей, которая меня всегда добивала (provoked) меня, - это разговоры о политической свободе Англии; с самого начала своей истории и до сих пор она была предметом свободы лишь одной касты. Афины могли себе позволить быть «свободными», потому как 400 000 рабов обслуживали 20 000 свободных граждан; Англия имела роскошь иметь так называемый свободный парламент, потому как сей парламент полностью находился в руках богатых людей, для которых власть это наслаждение и жизнь. Крайне малоизвестный в Германии писатель Томас де Куинси (Thomas De Quincey, 1785-1859) - один из самых одаренных в Англии по интеллектуальной сообразительности, знаниям, памяти и литературным навыкам - показал что рост влияния и авторитета нижней палаты с 1600 года следует приписывать не возрождению народной власти, а увеличению численности более мелкой аристократии, то есть семей, происходящих от младших сыновей, что медленно оттеснили высшую феодальную аристократию и епископов. Парламент поступил крайне умно, получив права даже для народа: это укрепило его позицию по отношению к королю и позволило ему обезглавить любого, кто не хотел чтобы в его дела ввязывалась правящая каста; Не менее кроваво Парламент мог подавить всякое стремление народа к власти. Даже сегодня, когда избирательное право расширено таким образом, что значительная часть простых людей имеет право голоса, былое насилие правящего класса все еще сохраняется. Многие читатели знают описание Диккенсом парламентских выборов из его The Pickwick Papers (1836). Я сам могу подтвердить тоже самое по более позднему времени. В небольшом провинциальном городке, где я проживал, в день выборов внеурочный поезд (an extra train) привез 400 «буянов» (roughs), то есть хулиганов, страшных громил с наглыми или бандитского вида физиономиями, из соседнего заводского города, каждому из которых было вручено по крепкой дубинке. То были охранники нанятые Консервативной партией; сами по себе выборы в моем городе не имели ничего общего с этими людьми, но они присутствовали, чтобы запугать и - если этого было недостаточно - проломить кому надо череп. К счастью, Комитет Либеральной партии тоже не поленился, и вскоре после этого появились еще 300 жутких товарищей из какого-то другого места. Весь день там кричали, бранились; Избирателей вытаскивали из экипажей за ноги, ораторов забрасывали тухлыми яйцами и т. д. Типичное воплощение свободы политического мнения и свободы избирательного права! В тот вечером я испытал это и на личном опыте. Я тогда учился в колледже (Cheltenham College, возраст обучаемых от 13 до 18 лет - прим. перевод) , и среди 80 обитателей-студентов нашего общежития (teacher’s house) я был единственным, кто носил цвета Либералов, тем самым показывая себя человеком Гладстоуна (William Ewart Gladstone, 1809-1898, тогдашнего лидера Либералов - прим. перевод); даже уговоры моего преподавателя не могли заставить меня отказаться от цветов выбранных мною и прикрепить себе на пиджачок Дизраэли (Benjamin Disraeli, 1804-1881, лидер и премьер от Консерваторов - прим.перевод); и поэтому вся эта кодла набросилась на меня, сбила землю и избивала меня, до тех пор пока учитель и слуги не поспешили мне на помощь. В тот день - это было 46 лет назад - я узнал больше об английской конституции и английской концепции свободы, чем позже из книг Халлама (Henry Hallam, 1777-1859) и Гнейста (Heinrich Rudolf von Gneist, 1816-1895). В политике Англии две жестокости стоят напротив друг друга и каждая дополняет другую: грубое насилие класса, привыкшего править, и элементарное зверство (brutality) всех некультурных масс, которым, как описано выше, не пристало быть связанными с чем-либо выше своего уровня.
Все эти явления происходят из того события, что в 1066 году разрушило прямым террором прекрасное англосаксонское государство и создало королевство «Англия». По моему мнению подъем и падение Англии, коренятся именно тут.
Однако теперь обратимся к занятнейшей «перемене», потому как без нее общая деморализация всех слоев, о которой мы сегодня сетуем, вероятно никогда бы не произошла.
Уже давно Джон Роберт Сили (John Robert Seeley) в своей классической работе «Экспансия Англии» (The Expansion of England, 1883) опроверг легенду о том, что англичане изначально были смелыми мореплавателями в духе викингов и первых норманнов; Все абсолютно наоборот! Чтобы дать англичанам почувствовать вкус воды, потребовалось много усилий и времени. Одновременно Сили отмечает, что англичане на самом деле не являются покорителями; они основали колонии, в тех краях что стояли пустыми или были населены только голыми дикарями; другие они вырвали через контракты с голландцами, французами, испанцами или, например, как в случае с Мальтой, в результате нарушения контракта. Индия была покорена индийскими войсками; Англия никогда не проводила завоевательных кампаний силой оружия, как испанцы и французы. Англичанин не ведет войн, как Александр или Цезарь, ради славы. «Для Англии, - говорит Сили, - война всегда была одной из сфер деятельности (an industry), путем к богатству, самым процветающим бизнесом, самой успешной инвестицией того времени». За это можно хвалить, а можно и порицать, я упоминаю об этом только потому, как эта черта дополняет другие: англичане - это не вояки, а также не смелые и безрассудные мореплаватели, их привлекала вода исключительно торговлей; и армия, и флот предназначены не для защиты и укрепления родины, а для содействия активам/имуществу (assets), имеющихся во всех частях мира - это безусловно работяще (industrious) и храбро, но не является выражением национальной потребности или же моральной идеи.
Естественно, что островное положение с самого начала означало, что Англии приходится получать множество вещей водой; оттуда приходили не только завоеватели, но и товары всех сортов. Однако, долгие века эта торговля находилась в чужих руках. Среди преемников Вильгельма Завоевателя были французы Нормандии и Пикардии, которые монополизировали английскую торговлю; затем вмешалась немецкая Ганза, затем так называемая Фламандская Ганза; Венеция и Генуя занимались всей торговлей со Средиземным морем в оба направления, без использования английских кораблей в соответствии с особыми договорами. Даже рыболовство на английском побережье велось в основном голландцами, так что, когда Генри VIII попытался поддержать пробные усилия первой компании «торговых авантюристов» (merchant adventurers) и создать для их защиты небольшой флот, он не знал, где бы набрать ему моряков; среди англичан не было моряков. И дабы исправить этот недостаток, в 1549 году при его преемнике Эдварде VI был принят закон, предписывающий есть рыбу вечером каждые пятницу и воскресенье, а также во все постные дни под страхом штрафов! Елизавета не преминула ужесточить это регулирование и, по возможности, способствовать развитию рыболовства. Поэтому в то время, когда итальянцы, испанцы и португальцы уже произвели поколения блестящих, героических заокеанских путешественников, правила обязаловки должны были заставить англичан заниматься сельдью и камбалой, дабы они познакомились с водной стихией! (см. Cunningham, Growth of English Industry and Commerce). Конечно, теперь все быстро продвигалось вперед, и тот Дож, который отказывался от английских полков, был рад принять помощь нескольких английских военных кораблей, которые на самом деле были всего лишь вооруженными торговыми судами, но все же считались частью королевского флота. Впервые в истории семь английских военных кораблей вышли в Средиземное море в июле 1518 года в качестве скромного компонента мощного голландского и венецианского флота (Corbett, England in the Mediterranean, 1904). Тогда Англия осознала новую мировую ситуацию и обнаружила новую возможность обогащения, которая открывалась именно ей. Все проблемные дела действительно уже были выполнены другими: открыты маршруты на запад и на восток, открыт Новый Свет, налажен доступ к Индии, установлены отношения с Китаем; теперь дело было только в том, чтобы вдохнуть в себя мораль Мефистофеля:
Никто не спросит: "Чье богатство?
Где взято и какой ценой?"
Война, торговля и пиратство -
Три вида сущности одной.
В этих словах точно описывается текущий вектор политики Англии: война, торговля и пиратство.
Как только Англия решила заняться заморской торговлей, возникла ненависть: и прежде всего против немецкой Ганзы; Тот, кто хочет узнать больше, должен только проконсультироваться с «Englische Handelspolitik» Шанца (Georg Schanz, 1881). Сразу же возникла и система грабежа: без объявления войны Англия нападает, как стервятник, на ничего не подозревающую Испанскую Ямайку и таким образом основывает свою Вест-Индскую империю. В течение долгого времени «колониальная деятельность» Англии ограничивалась перехватом испанских галеонов, которые плыли домой с золотом и драгоценными товарами. Повсюду Англия, совершая торговые плавания, развивалась мощнее других наций, а после разрушения оных ее рост усиливался еще пуще. Пиратство ставится во главу; на нем процветает торговля; войну ведут там, где ничто другое не работает, но всегда помня об «островной политике» лорда Болингброка. Сначала Англия объединилась с Голландией, чтобы разрушить колониальную империю Испании, затем с Францией, чтобы перерезать жизненно важные нервы Голландии; затем Англия проследив, насколько блестяще великий француз Дюпле (Joseph-François Dupleix, 1697-1763, глава французской Индии - прим. перевод.) решила индийскую проблему, постепенно подражала ему и настраивала индийцев против французов, которые мирно вели там свою торговлю, затем индийцев против индийцев, пока, наконец, не подчинила себе одну из самых богатых империй в мире «безо всяких завоеваний». На рубеже 19-го века мягкий и в то же время неизменно проницательный Кант считал Англию «самым жестоким и воинственным государством». Насколько, брошен богом и аморален народ, вскоре попавший под влияние этого нового духа, может выявить хотя бы один единственный пример. Как сражения, которые Мальборо (John Churchill, Duke of Marlborough, 1650-1722) выиграл со своими немецкими солдатами, отмечаются в английских школах? Какова была их настоящая цель и ее успех? Обеспечить Англии монополию работорговли! Леки (William Edward Lecky, 1838-1903), автор великой «Истории Англии в восемнадцатом веке» (1890), говорит, что после Утрехтского мира (1713 г.) работорговля стала «центральным пунктом всей английской политики». Англичане вели ее до тех пор, пока она оставалась прибыльным делом; Ливерпуль стал важным местом не благодаря своей промышленности, а благодаря охоте на несчастных чернокожих и последующей продаже миллионов оных. Патриотический писатель-историк Грин пишет буквально: «Ужасающая жестокость и гнусность этой торговли, разорение Африки и разрушение человеческого достоинства не вызывали сострадания ни у одного англичанина». Однако затем Грин переходит к описанию усилий отдельных людей-филантропов, которые не смогли ни на что повлиять в течение десятилетий; Парламент был к ним глух, бизнесмены от них возмущались ... ровно до той поры, когда новая ситуация сделала эту торговлю нежелательной, и тогда, путем отвратительно лицемерных протестов за человечество и миссию Англии по просвещенному лидерству всеми другими народами и т.д., работорговля была юридически отменена. На этот счет нам посчастливилось иметь ясное бессмертное суждение от Гётё: «Всем известны декламации Англии против работорговли, и, хотя они хотят заставить нас поверить в то, какие гуманные принципы лежат в основе этой процедуры, теперь обнаруживается, что реальной мотивацией была определенная цель, без которой англичане, как известно, никогда не действуют и которую следовало бы знать. На западном побережье Африки они использовали негров даже в своих больших поместьях, и выселение их оттуда противоречило их интересам. В самой Америке они основали большие негритянские колонии, которые были очень продуктивными и давали ежегодно большой урожай/прирост негров. Этим они обеспечивали потребности Северной Америки, и, поскольку они вели таким образом чрезвычайно прибыльную торговлю, импорт извне очень сильно мешал их коммерческим интересам, и посему они не без основания стали проповедовать против сей бесчеловечной торговли».
В рамках эссе, невозможно, и, вероятно может даже будет излишним описывать, как в результате все более исключительной преданности торговле, промышленности, и в целом добыванию денег, сельское хозяйство Англии пришло в упадок. На рубеже XVIII и XIX веков английские ткачи еще жили в деревне в комфортабельных домах с огородами и полями; сегодня только очень богатый бизнесмен может позволить себе роскошь жить за городом в Англии, потому что культивация земли более не окупает затрат. В 1769 г. при общей численности населения 8,5 миллиона 2 800 000 человек были заняты обработкой земли и разведением скота; а в 1897 году при населении около 40 миллионов человек на земле работало в общей сложности 798 000 мужчин и женщин (Гиббинс, Промышленная история Англии, 5-е издание, Gibbins, The Industrial History of England, 5th edition).
С этим связана глубокая трансформация целого характера населения его обоих слоев; через эту перемену жизнь и душа англичанина постепенно полностью трансформировались. Старая Англия на протяжении веков наслаждалась неизмеримым счастьем, так как ей не приходилось бояться каких-либо внешних врагов, и в ее немногих войнах, как уже упоминалось, участвовали иностранные солдаты. Таким образом процветали и сельскохозяйственные индустрия и жизнь, и - как поэты прошлого показывают нам в своих произведениях, а современные исследователи демонстрируют нам статистически - не только лорды, но также и мелкие арендаторы с сельскохозяйственными рабочими жили несравненно благополучнее тогда, чем сейчас. По всей Европе Англия славилась своей доброжелательностью и «жизнерадостностью». Путешественника 15 века поражает тот факт, что англичане, «менее других народов измучены тяжелым физическим трудом, ведут изысканную жизнь и более преданы интеллектуальным интересам»; другой отмечает их несравненную «любезность». Все изменилось. В моем эссе «Немецкая свобода», я упомянул некоторые вещи об «интеллектуальных интересах» в современной Англии; но что касается «старой веселой Англии», наивысший расцвет которой, известный и любимый каждым из нас от Шекспира и Вальтера Скотта, приходится на времена Генри VIII и Елизаветы, то она постепенно исчезла, поначалу медленно, а затем с бешенной скоростью, точно в ногу с развитием навигации и промышленности - хотя в обратном порядке. В романах XVIII века Англия светится тяжелыми, зловещими сумерками; Гений Диккенса обнаруживает ее еще в середине XIX века в сердцах отдельных наивных эксцентричных душ, где она то и дело мелькает между карикатурой и меланхолическим пониманием их собственного нереального теневого существования, приближающегося к смерти; сегодня топчется ее последний след: в Англии нет ни величия, ни широкого добродушного юмора, ни жизнерадостности; все - ненависть, шум, пышность, вычурность, пошлость, высокомерие, угрюмость и зависть. Вспоминается прекрасный старинный английский рождественский фестиваль с украшениями из плодов падуба и омелы, под которыми влюбленные ловили невинные поцелуи; по крайней мере, в тот день, даже тридцать лет назад, во всей Англии только буквально несколько человек могли быть соблазнены покинуть свой дом на рождество; сегодня же залы всех крупных отелей Лондона уже за несколько недель забронированы под завязку; семьи сидят за тысячами столиков, едят и пьют и шумят до тех пор, пока в полночь не раздастся единый крик банальных популярных песен в стиле «он веселый молодец» (‘he’s a jolly good fellow’), и после данного празднования братства, столы быстро убираются и теперь все эти юноши и девушки, которые раньше не знали друг друга, предаются отвратительной распущенности, наслаждаясь негритянскими танцами, в то время как более серьезные люди играют в карты в соседних комнатах; таким образом сегодня в Англии празднуется рождение нашего Спасителя Иисуса Христа! И я выбрал этот пример из множества сознательно, потому что в этом безвкусном способе получения удовольствия провозглашается противоположность «веселой Англии». Ведь слово «веселый» (merry), как учит нас американский филолог Уитни (William Dwight Whitney, 1827-1894), не имеет германского отношения; англосаксы взяли его у побежденных кельтов, у которых он означал «детскую игру», как указание на наслаждение красотой страны, то есть лугами и лесами; даже Шекспир называет жужжание пчел «веселым» (merry); отсюда слово расширилось до обозначения радости в музыке, то есть в песне; и только в своей третьей фазе развития значение расширилось для обозначения веселой невинной радости в целом. В этом столь характерно значительном слове ярко отражен ранний английский народ. И я не думаю, что какой-нибудь англичанин со здравым смыслом будет противоречить мне, если я скажу: мы были «веселы», но мы уже не такие. С полным упадком деревенской жизни и столь же совершенной победой единственного бога торговли и промышленности Маммона, подлинная, безобидная, наивная, душевная жизнерадостность исчезла из Англии. И это напоминает старую английскую поговорку: «Хорошо быть веселым и мудрым» (’Tis good to be merry and wise’); тот, кто весел, тоже мудр; тот, кто не весел, конечно, неразумен.
Я думаю, что могу с уверенностью утверждать, что катастрофу полного упадка английской жизнерадостности, английской мудрости, английской честности (ибо в былые времена о ней даже сочиняли пословицы) следует приписать тому обстоятельству, что переход к войне, торговле и пиратству повлиял на оба слоя нации, что составляют ее в характерной (английской) манере. Вся культура - (религия, образование, армия, искусство, законодательство, обычаи) - что считается хорошей, предполагает единство, ежели она должна проходить через целую нацию таким образом, что каждый простой человек что-то получает от нее взамен; что подразумевается под этим, мы точно знаем в Германии, и поэтому мне не нужно это описывать; в Англии это неведомо. Как только храбрый англосаксонский крестьянин превратился в пирата, появился белокурый зверь, каким немецкий филолог заметил в своем безумном сне; и как только благородный дворянин XV века утратил «интеллектуальные интересы» и возжелал золота, возник бессердечный работорговец, который отличался от испанских душегубов только своим лицемерием. Нет на свете ничего более жестокого, чем грубый англичанин; его действительно более ничто не поддерживает, кроме собственной грубости. По большому счету, он неплохой человек; он открыт, энергичен и обладает оптимизмом; однако он невежественен как кафир, не имел никакого обучения послушанию и уважению, не знает другого идеала, кроме «пробиться». Эта грубость постепенно охватила почти всю нацию снизу доверху - как это всегда и бывает. Даже еще пятьдесят лет назад это было оскорблением классового достоинства, если кто-то из знати принимал участие в бизнесе, торговле и финансах; сегодня же глава старейшего и величайшего дома Шотландии, зять короля, банкир! Сыновья графов и герцогов исчезли из общества; спрашивают, что от них осталось: «Ой, он строит свое добро!» (‘Oh, he’s making his heap!’), то есть свой миллион; где и как не спрашивается и не говорится; и вот вдруг он снова появляется как богатый человек, и теперь все в порядке.
Между тем, однако, в высшую касту вошло другое огрубление, которое еще более тревожно в политическом контексте: во внешне устойчивых хороших манерах и благородной респектабельности моральный компас «потерял свой север»; соблазн огромной власти на основе неизмеримого богатства оказался слишком силен; в знати и в кругах, связанных с ней, вскоре стало невозможно различать добро и зло. Тот самый человек, который никогда бы не отклонился от скрупулезной порядочности, свершал все преступления, якобы защищая отечество. Пророки среди нас - Бёрки (a Burke), Карлайлы (a Carlyle), Раскины (a Ruskin) - уже на протяжении ста и более лет указывают на ужасный упадок любви к истине, которая когда-то считалась столь уникально священной! Даже для этого я хотел бы привести в заключение пример - поскольку детальное обсуждение неуместно; читатель научится видеть, какой путь или, вернее, какой неправильный путь избрала для себя Англия.
Большинству известно имя Воррена Хэйстингса (Warren Hastings, 1732-1818). Еще незрелым мальчонкой он поступил на службу в Ост-Индскую компанию; где он со временем добрался до поста генерал-губернатора. Несомненно, своим правлением в Индии, Англия обязана прежде всего этому человеку, который с макиавеллистской смекалкой понимал, как противопоставлять друг другу различные провинции, племена и религии Индии и, кроме того, подстрекать их всех против соперничества французов. Наряду с выдающейся способностью к пониманию и железной волей Воррен Хэйстингс отличался, прежде всего, тем, что у него не было никаких колебаний по политическим вопросам. Он имел дело с тиранами, такими как Типу Султан (Tipu Sultan, 1751-1799), с разбойниками, которые подимались из низших каст до принцев и затем правили, словно дикие звери, над покорными индийцами, со старыми принцессами-ведьмами, которые держали своих сыновей в тюрьмах, чтобы покутить подольше на крови своего же народа, короче с худшим сборищем азиатских монстров, жертвой которых стала бедная Индия; там, конечно, отсутствовал мягкий вариант, но если бы торговая компания или стоящее за ней английское правительство вмешались бы с мощной вооруженной силой, они бы достойно выполнили благородную работу. Но ничего подобного не произошло. Правительство не думало о том, чтобы помочь деньгами или солдатами, и компания не хотела увеличения расходов, а, напротив, стремилась увеличить свои доходы. В итоге, Хэйстингс заключал союз то с одним индийским принцем, то с другим; без какой-либо оглядки на правду и справедливость, вместо этого защищая величайших негодяев среди грабителей тронов, находясь на службе интересов своей торговой компании, а вместе с тем - как он думал - и интересов Англии. Прежде всего, нужны были деньги; как иначе он должен вооружить и содержать армию? Индии пришлось платить за свое же собственное покорение. И посему Хэйстингс искал среди соперничающих князьков тех, кто обещал ему наибольшие финансовые выплаты; он поддерживал их всеми средствами, которые были у европейца. Таким образом он почти удвоил доходы Ост-Индской компании. Но как это было возможно? Каким образом могли эти князья платить такие большие деньги и поставлять столько солдат? Это случилось благодаря несметным зверствам, о коих мир не слыхал ничего подобного до тех пор, пока дорогие бельгийцы недавно не оккупировали бассейн Конго, и устроили там жестокости, которые навлекли вечный позор на идею человечности, поскольку ни одно животное не могло и помыслить о подобном, и никакой дьявол не подверг бы подобному невинных людей. Затем, в 1786 году, великий Бёрк - уже бессмертный благодаря этому единственному поступку - вошел и восхитил парламент своим красноречием, предъявив обвинения человеку, посрамившему благородную репутацию Англии. Когда дело было передано в Верхнюю палату как высший судебный орган, Бёрк выступал шесть дней подряд, во всех деталях обосновав предмет своей жалобы и завершил словами: «Я обвиняю Воррена Хэйстингса во имя вечных законов справедливости, я обвиняю во имя человеческой природы, которую он покрыл бесчестием». Судебный процесс тянулся десять лет, то есть тянулся со всеми судебными средствами и уловками. Можно себе представить, насколько удаленность Индии затрудняла процесс, а также допрос свидетелей и исполнение судебных процедур, и как это было выгодно Хэйстингсу и торговой компании. Раз за разом повторялось: «Да, он увеличил выручку с 3 000 000 фунтов стерлингов до 5 000 000; Чего еще тебе надобно? Даже сегодня эти цифры цитируются в английских книгах почти везде; при этом Хэйстингс считается оправданным. Кроме того, он изобрел пресловутую торговлю опиумом; следует ли наказывать такого гения? Питт, который как премьер-министр знал прессу, сказал: «Есть только одно спасение: он должен сослаться на чрезвычайное положение». Короче говоря, в итоге, Хэйстингс был оправдан. Бёрк в последней из своих великих судебных речей, в своих героических попытках - несколько раз падая в обморок от истощения - в попытках довести дело до победы, произнес вечно памятные слова: «Господа, ежели вы закроете свои глаза на эти злодеяния, вы этим сделаете из нас, англичан, нацию укрывателей, нацию лицемеров, нацию лжецов, нацию фальсификаторов; характер Англии, этот характер, который в куда большей степени, чем наше оружие и наша торговля, сделал нас великой нацией, характер Англии исчезнет и будет утерян… Мы знаем, молвлю я, и чувствуем власть денег; и теперь мы призываем ваши светлости к установлению справедливости в этом деле о деньгах. Мы призываем вас сохранить наши манеры - наши ценности, добродетели. Мы взываем вас к нашему национальному характеру. Мы призываем вас к нашей свободе ».
День когда Воррена Хэйстингса оправдали - 23 апреля 1795 года - является одним из тех дней, о которых я говорил в начале этого эссе, когда история и национальный характер пересекаются, и мы внезапно заглядываем в самое сокровенное. Новая Англия, которая уже вызрела к тому моменту из своей старой формы, тогда полноценно встала на обе ноги. Хэйстингс не обогатился лично; как частное лицо он не предавал других частных лиц; он, возможно, не убивал муху в своей жизни; но преследуя интересы своего отечества он не уклонялся от лжи и лжесвидетельства, предавал тех, кто ему доверял, не защищал невиновных и возводил на престол преступников; он дозволял (tolerated), то что другие люди совершали самые ужасные зверства, в то время как он просто пожимал плечами и не хотел ничего о них знать, увольнял тех английских чиновников, кто будучи потрясенными, рапортовали об этом. Как видим, с новой Англией появляется и современный английский государственный деятель. Именно таким человеком является сэр Эдвард Грей (Edward Grey, Viscount Grey of Fallodon, 1862-1933, политик от Либеральной Партии, курировавший британскую внешнюю политику во время I мировой войны - прим. перевод.): годами он постоянно председательствовал на конференциях по поддержанию мира - дабы предполагаемая война не материализовалась, годами он стремился к «сближению» с Германией - так что честные немецкие государственные деятели и дипломаты могли проглядеть намерение самовольной тотальной войны; немецкий кайзер едва ли не предотвратил опасность войны в последний момент - Грей же, помазанный апостол мира, смог перетасовать карты таким образом, что она стала неизбежной; обыденно Англия презирала цареубийство - теперь же, когда случается неслыханное, и действующие государственные чиновники и офицеры готовят его, и наследник престола имеет ситуацию с застреленным наследником соседнего престола, нет ни единого слова шока, а Грей обнаруживает миссию Англии в том чтобы ''защищать малые государства”; английское правительство позволяет превратить Антверпен в «нейтральной» Бельгии в сильнейшее укрепление в мире, оно уже в 1913 году отправило английские боеприпасы в Мобёж; Грей уже имеет в кармане военное соглашение с Францией и Бельгией на случай вторжения в Германию с севера, все детали высадки, наступления и т. д. написаны черным по белому - и при всем при этом он устраивает все так, что именно Германия попав в чрезвычайную ситуацию, видете ли «нарушила нейтралитет», а не поступи она так, как мы знаем иначе она была бы уничтожена; впервые за всю мировую историю весь английский флот был мобилизован в начале июля - только лишь для безобидной ревизии королем; быстро даже организовывается дружеский визит военным кораблем в Киль - ибо иные попытки шпионить за этим портом не увенчались успехом. … Все это есть современная политическая Англия, которую предсказывал Бёрк: «Давайте не будем беспокоиться об этой Англии; через сто лет она будет причислена к числу вымерших народов». Даже я не верю в огромную мощь Англии, о которой мы так много слышим; истинная сила может быть основана только на моральной силе; отдельный англичанин может быть храбр и добродетелен, но государство «Англия» прогнило до костей; нужно только твердо за них ухватиться.
Германия ныне устроена настолько совершенно иначе, что она не понимала Англию - нынешнюю политическую Англию - в течение многих лет и неоднократно позволяла ей обмануть себя; Я серьезно опасаюсь, что это повторится и в будущем; что закончится катастрофой. Поэтому я, англичанин, должен иметь смелость свидетельствовать об истине. Только сильная, победоносная, мудрая Германия может всех нас спасти.
Байрёт (Bayreuth), 9 октября 1914 года.
Перевод с английской версии перевода (авторства Alexander Jacob) оригинального немецкого текста выполнил Клемент Таралевич.