Я разъярён! Я тороплю коня, всю дорогу прикладываюсь к рукояти меча, словно боясь потерять его по пути. Да, я хочу убить её – так рассержен я за этот гнусный обман!
Началось всё с того, что я встретил её у колодца, но так заворожён был её красотой, что не посмел произнести ни слова. Но когда встретил в другой раз, спросил имя и назвал своё. Она, нимало не смущаясь разнице наших положений, отвечала мне любезно и с улыбкой. Мне даже чудилось в её искрящихся глазах приглашение к чему-то большему, и однажды я принял его. Позвал к себе в замок, опасаясь, что столь откровенное предложение смутит и вспугнёт бедную крестьянскую девушку, но ничуть не бывало: она словно того и ждала. Уже одно это должно было меня насторожить, но я был совершенно ослеплён своей влюблённостью и не желал думать ни о каких приличиях и тем более опасностях.
Так мы стали близки, потом снова и снова. Она приходила ко мне без стеснения и жеманства, не ставила условий, ничего не просила взамен. И если бы я вёл себя так же, ничего бы и не случилось. Но мне показалось мало нечаянных радостей, меня стали мучить вопросы, кто она и откуда, почему я не видел её в деревне раньше, и с кем она проводит свои дни. И тогда я стал чаще покидать замок и бродить в округе, надеясь подкараулить её и проследить до дома. Когда эти меры, равно как и многочисленные распросы, не дали прока, я прибёг к вероломной хитрости.
Однажды, после наших ласк, я незаметно поднял с пола припасённую заранее верёвку и набросил на свою гостью, не дав ей даже одеться. Накрепко связав её члены, я стал допытываться правды, но девица совершенно рассвирепела, вылила на меня потоки брани, пригрозила проклятьем. Её безупречную красоту исказила такая злоба, что я пожалел о своём поступке: будучи милой и нежной, она нравилась мне гораздо больше. Однако я решил не отступать и не ослабил верёвку, предупредив возлюбленную, что она не покинет эту комнату, пока не расскажет о себе правду. Но случилось непредвиденное...
Когда пришла ночь, и сквозь плотную ткань в покои упал первый луч полной луны, её гладкая кожа стала темнеть и морщиниться, и чудесная красота обернулась старческим безобразием. Она вся сморщилась, ссохлась, сгорбилась и чудовищно подурнела. Я замер от страха, а она вдруг обрела невиданную силу и с лёгкостью разорвала верёвки. Вот она встаёт с кровати и идёт ко мне, тряся своими телесными складками и протягивая костистые пальцы к моему горлу. Тут я опомнился и опрометью кинулся вон, запер за собой дверь и для надёжности навалился на неё плечом. Потом сел на пол и так просидел до утра. А когда солнце разогнало ночной морок, я осторожно открыл дверь. Комната была пуста – видимо, ведьма выбралась через окно.
В том, что это была ведьма, я не сомневался – слухи об этой твари давно носились по округе, хотя своими глазами её видели немногие. Говорили, что она живёт на дальней оконечности леса, на опушке у самого болота. И хотя мы давно могли бы отправить туда отряд и покончить с ведьмой, большой нужды в том я не видел – жителей наших краёв она не тревожила, а некоторые полагали, что там поселилась обычная выжившая из ума старуха, которая, может, уже и умерла. Почему же именно мне довелось встретиться с её чарами лицом к лицу и остаться так жестоко одураченным? Чем больше я думал об этом, тем сильнее распалял свой гнев. План жестокой мести за поруганную любовь был прост: я решил убить её и сжечь останки вместе с домом. И однажды утром, чувствуя в себе очередной приступ ярости и тоски, я вскочил на коня, и теперь скачу через лес, даже не надев лат.
Вот и опушка, вот и дом. Вполне крепкий, не развалюха. Слезаю с коня, вынимаю меч, а она спокойно выходит из дома и смотрит на меня с улыбкой. В молодом обличье, конечно, из-за чего я несколько теряюсь и перестаю ощущать себя хозяином положения. Замираю на месте, смотрю на неё, словно пытаясь запомнить. Что же ты натворила, проклятая! Или, быть может, это я натворил? Но вот я собираюсь с мыслями и вспоминаю, за чем прибыл. Иду к ней, и вдруг чувствую, как ноги мои тяжелеют, наливаются чем-то неподъёмным, и вот уже мне трудно сделать шаг, и трудно поднять меч, ведь руки устали, будто я тысячу лет работал на каменоломне. И тогда я останавливаюсь, не в силах идти дальше. Наверняка очередное колдовство!
Какое мерзкое ощущение: мои ноги будто прирастают к земле, становясь чем-то от неё неотличным, тело деревенеет, руки вздымаются вверх и распрямляются, а лицо замирает в вечном удивлении – всё, кроме глаз. Одежда лопается и опадает, я ширюсь и круглею, расту ввысь, из рук отрастают боковые побеги, из ног – корни. Но мысли столь же быстры, как прежде, и они несут мне страшную истину – я превращаюсь в дерево…
Господи Иисусе, спаситель мира, где же ты, не видишь разве – тёмные силы одолели меня? Омерзительная дьявольщина, а может, нечто более древнее, торжествует на господней земле, сквозя из глаз этой подлой змеи, дочери Гекаты, что смотрит на меня с улыбкой, как когда-то прежде. Вот она подходит ко мне и гладит ставшую корой кожу, столь бесчувственную, что прикосновения эти звучат в моём сознании лишь дальним эхом. Вот бежит по мне влага, снизу вверх, из земли к небу, одеваюсь я в новую одежду – весёлую шумную листву, не знающую ни секунды покоя.
– Жизнь – это всегда движение, – говорит ведьма, – только тебе теперь нужно научиться понимать движение внутри. Движение как перемещение не тела, а вещества, как прохождение циклов, как рождение, смерть и новое рождение семени. Твоя сущность – превращение одного в другое: воды – в сок, сока – в ткань, одной ткани – в другую.
Что же я за дерево? – думаю я. Похоже, дуб.
– За оболочкой дуба скрывается твёрдая ось мира – Axis Mundi, – будто читает мои мысли ведьма. – Ты связываешь сферы, ты – целостность и сила, ты – жизнь организованная, возвышенная над бренным царством земли и тянущаяся к вечному царству неба. Ты – источник и моей силы, которую я превращаю в молодость. И в древесном обличье ты даже более полезен мне, чем в человеческом.
О да, я одновременно так глубок и так высок, так крепок и так беззащитен, так пуст и так полон…
– Как прекрасен твой ствол, – продолжает она, сняв одежду и прижавшись ко мне. – Как тоскливо мне без твёрдости вертикали! Как прекрасны твои ветви! Они – как множество следствий, исходящих из общей причины. Как прихотливы твои фигурные листья! Нет лучшего свидетельства, что многое есть единое.
И много чего ещё говорила она, и в этот день, и в другие. Рассказывала про обычаи древних – богов и людей, про высший смысл дерев, и про мою роль дарителя силы жизни всем страждущим. И однажды эти страждущие явились: голь да рвань, старость и немощь, но только до наступления ночи, когда взялись они за руки и начали ходить вокруг меня, как колесо вращается вокруг оси, – и сглаживались складки их кож, и возвращалась сила, и вспыхивали глаза огнём юности. А потом они повалились на землю и стали делиться друг с другом всем, что имели, а промеж них она. Она с каждым, и каждый с нею, но забыл я, что такое боль сердца, и что такое ревность, ведь живу теперь не для себя одного, и не знаю больше слово «моё». И так люди вновь возвращались к себе прежним, а я удалялся от себя прежнего, растворяясь в растительном царстве, что выше земляного на ступень, но ниже животного, и ниже человеческого, и ниже небесного. Она думает, что в верхушках ветвей моя высота, но нет в деревьях подлинной высоты, одна лишь суетливая видимость. Только слепая сила и жажда жизни. Вот её я вам и дам, дам сколько смогу, а большего не ждите. Не быть мне источником разума, да и не нужен вам разум…
Так прошли года, и хотя долог век дерева, но не бесконечен, и источник силы не бездонен. Чувствую, что исчерпывается она, и беднеет земля вокруг, и даже дожди оживляют меня лишь на миг. Уходит жизнь, замирает движение соков, а черви да жуки всё смелее... Немеет и трухлявится плоть, падают листья, чтобы больше уже не отрасти, и нет плодов, и птицы облетают меня стороной. И давно уже не могу я вернуть моей ведьме некогда пленивший меня облик. Всё чаще она, такая старая-старая, сидит у порога и смотрит в лес, будто готовится уйти куда-то во тьму – на погибель или поиски нового возрождения.
А меня почти уже нет, я собираю остаток себя в последнем листе, что ещё противится осеннему ветру, и держусь, держусь из последних сил. Но движение жизни всё слабее, а ветер злее, и обрывается связь…
Прощай, любимая.