Всегда мне казалось, что есть в Москве какие-то совсем закрытые для посторонних места, куда обязательно надо попасть… Почему надо? Ну, просто потому что в них откроется другой город, тайный город, ну вот знаете, как нарисованная дверь на стене, куда мечтал попасть Буратино.
Прошли, как говорится, годы — и я понял, что такие места действительно есть, и попасть в них реально. Это — мастерские художников.
Скрытая, тайная, волшебная Москва — она на самом деле именно в них.
Мастерские — они бывают разные. Бывают мастерские академиков — невероятного размера, в них сразу теряешься, не знаешь куда идти. Мастерские живописцев — все завалено холстами и пахнет краской. Там уютно. Просто разные мастерские: в них могут рисовать, лепить, обжигать, даже выдувать стекло, но главное — там всегда тесно и мило.
Расскажу сегодня о двух.
Первая — мастерская Георгия Франгуляна.
Туда я попал по заданию журнала «Медведь». Хотел сделать интервью о Москве и записать его на видео.
Франгулян мне очень понравился. Мне и памятники его очень нравятся — особенно Окуджава на Арбате. Бродскому на Садовом кольце. Бабелю в Одессе. Ельцину в Екатеринбурге. У каждого из них своя судьба, свой характер и свой ход, своя драматургия. Они все разные. Это не советский «мужик в пиджаке» и не модная абстракция на тему. В каждом памятнике Франгуляна есть мысль. Есть неожиданный образ. Я не подходил к памятнику Примакову, но думаю, что какая-то мысль есть и в нём — надо просто подойти поближе.
Очень жалею, что не сложилось с памятником Маршаку в Казарменном переулке — общественность почему-то решила, что памятник нарушит уют этого места. Что он непомерно большой. Не знаю, не думаю, что это так — очень тщательно и очень придирчиво Франгулян всегда продумывает пространство, вспомните хотя бы памятник на Арбате, где Окуджава выходит из арки.
О нем мне Франгулян сказал, что Окуджаву, которого близко не знал, он хорошо понимает и чувствует, как тбилисец тбилисца — вот эти вздернутые самолюбиво плечи, эту походку, когда человек прямо ставит ногу, как будто только вышел из будки чистильщица обуви и на пятке еще чувствует картонку.
— Какую картонку? — не понял я.
— Ну чистильщик обуви вставляет картонку, когда чистит, чтобы гуталином носок не запачкать…
Я не знал. И обувь в будке никогда не чистил.
Так вот, в одном из переулков Плющихи стоит за заборчиком такой дом — дом ХIХ века, в котором, по документам, еще квартировали французы, когда в город вошли войска Наполеона. В сарае во дворе есть литейная мастерская. Под потолком ангелы. На всех полках — макеты скульптур. Кругом символы, аллегории, образы. Под потолком, на полу, на уровне глаз. Вообще на всех уровнях.
…Я волнуюсь. Разговор как-то не идет.
Решил — буду больше молчать.
Вторая мастерская — мастерская писателя Юрия Коваля.
У Коваля я тоже был один раз в жизни. Это была совсем маленькая комнатка. В старом-старом доме на набережной Яузы. В районе Серебрянического переулка. Сейчас дома этого больше нет, снесли и поставили огромный квартал элитного жилья.
Коваль, помимо того, что был гениальным писателем, рисовал, делал «эмали». Это тонкая стекловидная поверхность, он показал мне несколько своих тарелок или, скорее, хрупких кругов с рисунком. На рисунках были цветы, животные — я от волнения не запомнил. Эмали надо обжигать в муфельной печи.
— А где вы обжигаете? — зачем-то спросил я.
— Ой, это целая история! — махнул Коваль рукой.
Подарил мне книжку своих сказок с рисунками Мавриной. Надписал.
На каждом развороте были огромные бабочки. Я еще не знал, кто такая Маврина, вежливо поблагодарил.
— Представляешь, — сказал Коваль, — мне, когда в издательстве сказали, что Маврина будет мою книжку рисовать, я не поверил, обалдел просто.
Потом мы пили чай, Коваль предложил коньяк, я выпил глоток.
— Ну так что там у тебя? — спросил он.
— Ну вот… — рекомендация нужна, в Союз писателей…
— Ну давай, я прочитаю. Я дал ему книжку, и он углубился. В чтение моего рассказа. Рассказ он решил прочитать ровно один.
Тикали ходики, я сидел ни жив ни мертв.
Так прошла минута, другая, пятая. Потом Коваль взял листок бумаги и от руки, размашисто написал мне рекомендацию.
…Я бы хотел вновь оказаться в этой комнате, вновь увидеть эти эмали, вновь сидеть напротив, очень близко от Коваля.
Но этого уже никогда не случится.
Мастерская осталась только в моей памяти.