Влюбленность в коллегу по работе, Захария Петровича, клокотала в Хылкиной, как горная река Учкулан.
И в душе Маргариты постоянно боролось два противоречащих друг другу стремления. Первое - быть рядом с Захарием. Как можно чаще и дольше. Она любила проходить мимо его рабочего стола, зажав, допустим, синюю картонную папку с актами сверок под мышкой. И косить глазом – обратил ли Захарий Петрович на нее внимание? Кинул ли ей вслед хоть беглый взгляд? Пусть и бы и самый поверхностный.
Второе стремление – держаться от Захария как можно дальше. Чтобы лишний раз не убиваться от его холодности и собственной неуклюжести.
Хылкина понимала, что такой утонченный мужчина (а он был вопиюще утонченным), не может заинтересоваться такой заурядной женщиной, как Маргарита. Понимала, но все равно расстраивалась. Вздыхала, ругала себя, изредка плакала. Но Захарий Петрович так и оставался недосягаем. Будто он - космос, а она - дурочка на параплане.
При виде светоча своих очей Хылкина донельзя терялась. Внутри нее гуляли вихри и ураганы. Внешне это проявлялось густым покраснением лица и тремором конечностей. И Хылкина смотрела на Захария засидевшейся в гряде свеклой. Иногда еще старалась незаметно втянуть живот.
Если Захарий Петрович задавал какой-то рабочий вопрос, Хылкина громко сглатывала от неожиданности и начинала судорожно прокручивать в мыслях варианты ответа. Ответы никак не шли, а Захарий ждал. Сопел и смотрел с недоумением. Наконец свекла высовывала из гряды нос и хриплым голосом отвечала - невпопад и скучно. А хотелось - остроумно и четко. И смущалась еще больше. Это было мучение и счастье. И никто в жизни не делал Маргариту такой счастливой, но и такой несчастной, как Захарий Петрович.
Воображение Хылкиной ярко рисовало любимую женщину Захария (в том, что она была - сомнений не имелось). Высокой блондинкой с выдающимися внешними данными и недюжинным умом. Женщина Захария должна была носить какое-нибудь необычное имя. Например, Аврора. Или Эдита. Или даже Дульсинея. Ростом она, конечно, вымахала с самого Захария. Под два метра. И в отличие от самой Хылкиной, Аврора эта стройна, как вечнозеленое растение кипарис. Ни тебе бочищ, ни тебе округлых щек, ни покатой спинушки, ни даже едва заметного пузца. Одни лишь отточенность и грациозность. В детстве эта Аврора (или Эдита) не пинала балду во дворе, как Хылкина, а активно занималась своим развитием: плаванием, теннисом, танцами, балетом, фотографией, живописью, углубленной математикой, турпоходами, языками, спортивным ориентированием и игрой на арфе. Такая основательная база позволила Эдите (или Дульсинее) во взрослой жизни обзавестись тремя высшими образованиями (крайне востребованными), собственным бизнесом (возможно, тремя разными бизнесами, но все страшно прибыльные), интересным досугом (круглогодичные путешествия в далекие страны) и основательной самодостаточностью.
Тягаться с неведомой Авророй Хылкина не бралась. Не видела смысла. Подумайте сами: кто она и кто из себя Дульсинея. А потому довольствовалась тем, что видела Захария Петровича целых пять раз в неделю. Если, конечно, он не заболевал или не уходил в оплачиваемый отпуск. В периоды отсутствия его Хылкина мучилась головной болью и отбывала на работе нудную повинность. Мысленно она была с дорогим Захарием: то вытирала ему марлей испарину с горячего лба, то нанизывала противного опарыша на рыболовный крючок.
Иногда Хылкиной отчаянно хотелось видеть Захария и во внерабочее время. В неформальной обстановке, в повседневной одежде. Это были тяжкие моменты. Суперлуние. Помрачение. Хылкиной хотелось бросить своих котов в одиночестве и поехать к дому Захария. В ночь, в дождь, в стужу. Можно и босиком. И сесть на лавку у подъезда Захария Петровича. И завыть. Как волк. На луну и на его желтые окна. И чтобы он каким-то сто десятым чувством учуял вой и стенания. И выскочил из подъезда к лавке с воющей Хылкиной в домашних тапках. И тоже бы завыл в унисон. А лучше, чтобы не выл, а позвал Маргариту гулять по окрестностям и вести беседы о вечной любви. Но решиться на такой поступок Хылкина не могла. Во-первых, ее немного смущал сам факт завывания на окна. Вот если бы к ней пришли на лавку и завыли на окна – она бы насторожилась не на шутку. И гулять по окрестностям с таким воющим маниаком не пошла бы ни за какие ковриги маковые. Во-вторых, на следующий день пришлось бы смотреть Захарию в глаза на службе. Воющая свекла с босыми ногами. Как-то неудобно это. Поэтому решительную методу Хылкина отложила на самый крайний случай.
Но невысказанные чувства требовали быть высказанными! В голове Хылкиной созрела менее радикальная идея признания.
Стихи! Конечно же! Стихи - это утонченно и содержательно. Захарий Петрович, небось, поэзию страстно обожает. «И опять ж, – юлила про себя хитрюга Хылкина, - если Захарий не поймет любовных стихов, всегда можно сделать шажок назад. Это тебе не ночью, как идиотке, на скамейке завываниями людей пугать. И всегда можно сказать, что стихи - это как бы вовсе и не стихи, вовсе не для Захария. Просто какая-то нелепая случайность, да, просто нелепейшая ошибка, уважаемый Захарий Петрович…».
Сама Хылкина стихов не сочиняла, а потому решила поискать достойные Захария произведения на порталах любителей словесности.
Она уселась поудобнее у монитора компьютера, поправила на переносице очки и начала поиск стихотворения, которое изольет бурлящую реку Учкулан на холодную душу возлюбленного. И быть может, даже вынесет его тощую Аврору своими кипучими водами из жизни Захария навсегда. Вынесет и оставит сидеть одиноко на берегу, наигрывая на арфе печальные мелодии. Например, «Сулико».
Хылкина нашла первый попавшийся стих и зачитала его вслух. Коты с серьезными мордами внимательно его заслушали:
Она мечтает прокричать
Все то, что на душе.
Она желала всем сказать,
Как больно ей ваще!
Какая чушь, однако. Лучше уж на скамейке волком. Какой-то истерик писал. Лет шестнадцати. Хылкина пригляделась к фотографии поэта. Некая Марина В_Сердце_Раненая. Всем сказать она желала о боли. Надо же! А все конечно ж, послушают и пойдут утирать поэтессе сопливый нос. Хылкина хрюкнула от смеха. Фото поэтессы Марины, где она - пышная и румяная дама лет пятидесяти - восседала на грядах с луком, как-то не укладывалось в образ страдающей от любовных мук женщины. Коты тоже вразнобой захрюкали.
Вот еще есть. Про любовь. "Посвящение незабвенному З". Авторство все то же.
Моя нетленная любовь
Накроет всех нас с головою!
Бурлит во мне шальная кровь!
В очах пылает страсть звездою!
Так сдайся мне, драгой юнец!
Иначе мне придет конец!
Это что за насильственная оргия описывается? Хылкина представила, как ярко-красный тяжелый палантин (сотканный из любовных треволнений) накрывает Захария и весь их бухгалтерский отдел, состоящий из восьми разновозрастных теток. Там же, под пыльным покрывалом, Хылкина снует среди коллег, сверкает глазами и шалит. Тетки под руководством Захария Петровича визжат и пытаются выбраться из сладкого плена. Пожалуй, стоит отправить это Захарию. Но и в тот же день уволиться.
Поехали дальше, коты. Вот еще стихи. На фото – автор. Серьезный мужчина. С залысинами и в массивных очках. На Андропова смахивает. И немного на Захария Петровича. Можно распечатать и прикрепить на стену. Над диваном. И любоваться им всласть.
Я не могу заснуть ночами –
Любимый образ пред глазами.
Зовет меня в страну цветов,
На подвиг рыцарь мой готов.
Шалун пишет, хоть и в залысинах. Такое Захарию Петровичу слать нельзя. Банально не поймет порыва. И даже шага назад уже потом не сделаешь.
И Хылкина решила затею со стихами пока отодвинуть. Если уж совсем припрет - тогда можно. Но достойных произведений пока ей просто не встретилось. А река Учкулан все бурлила. И даже уже грозила разрушительным наводнением.