— Что-то мой божественный братец позабыл о нас с тобой, Иван! Как бы узнать новости… Раньше как штык — раз в две недели тут. А времени прошло уже…
Прохор Леонидович сосчитал засечки на своей палке.
— Девяносто семь. Ох, вот это мы с тобой пожили, брат. Придётся тебе визитом своим братца моего осчастливить. Я вот никак не могу. Он сляжет тотчас, и мне придётся за ним ухаживать. Может он думает, что меня уже в землю закопали, а я тут как тут! Так не пойдёт! Давай обдумаем, как бы нам осуществить это.
Иван кивнул.
Девяносто семь дней прошли как один миг. Ивану казалось, что только вчера он прибыл в дом Прохора.
Брат дьякона оказался выносливым старичком. Его активность как-то не вязалась со званием старик. Он всё время что-то делал: зарядку, приседания, отжимания, даже дрова колол прямо в гостиной.
Каждый вечер в доме звучала музыка. Первую неделю под звуки патефона Иван напевал: «Же-нь-ка, Жеее-нь-кааа».
Прохор Леонидович подпевал:
— Же-нь-ка, Жеее-нь-кааа
Мой цветоооок!
Спелый в поле
Колосоооок!
Же-нь-ка, Жеее-нь-кааа
Отзовиииись,
Пред Иваном появиииись!
Прохор сочинял на ходу. Он сочинял оды тушёнке, каше, даже своей палке с засечками.
Иван научился смеяться. С каждым днём внутри всё менялось. Кажется, даже дыхание стало глубоким, а сердце спокойным. Улыбка почти не сходила с лица.
Приседания вместе с братом дьякона укрепили ноги, и теперь Иван не пошатывался при ходьбе. Ноги и остались неестественно тонкими, но походка была твёрдой.
— Как ты на таких тростинках у наковальни стоял? — всё удивлялся Прохор, показывая на ноги Ивана.
Речь по-прежнему не восстановилась. «Отец» и «Женька» — только эти слова Иван мог произнести. Радовался, что мог повторить их в любую минуту.
Прохор был болтлив. Он даже во сне умудрялся с кем-то ругаться или давать указания. А ещё пел во сне. Из-за такой ночной активности «больного» Иван первое время почти не высыпался. Потом привык. Закрывал глаза, и ни пение Прохора, ни его болтовня не могли лишить Ивана крепкого сна. Поначалу снилась Евгения. Её образ, возникший в воспоминаниях, тоже не забывался. А потом и сны перестали сниться. Дни летели.
Утро начиналось с молитвы тушёнке. В ней Иван не участвовал. Мысленно читал Отче наш. Прохор в это время распевал:
— Ох, тушёночка моя,
Не могу прожить и дня!
Без тебя и жизни нет,
Прыгай в пузо на обед!
Повкусней и пожирней,
С сытым пузом веселей!
Ложкой крошки я ловлю,
О тушёночке скорблю.
Ивана песенки веселили. Он удивлялся, как всё это Прохор воспроизводил.
— Жизнь — она такая,
Нету в жизни рая!
Мне без хлеба крошки
Жить совсем немножко.
Ослабею сразу,
В миг один помру.
Без обеда с мясом
Я не проживу!
Иван удивлялся с того, как ещё никто из представителей новой власти не добрался до закромов в доме Прохора Леонидовича. Казалось, закрома эти были самонаполняемыми. Мука не заканчивалась, несмотря на то, что каждый день Прохор Леонидович пёк лепёшки и почти сам их съедал. Иван по-прежнему ел мало.
— Тебе прийти бы к нему под вечер, — начал Прохор Леонидович. — Только на глаза показаться, он не глупый, поймёт. Можешь сказать ему, что я помер. Но это жестоко, да ты и не скажешь. Тревожно мне, друг мой. Кажется, произошло что-то. А может мне плюнуть на всё и самому?
Иван покачал головой.
Он даже не мог представить себе, как Прохор выйдет на улицу. И тогда спокойная жизнь закончится. Иван ничего не хотел менять. Он так привык к этому дому и причудам хозяина, что возвращаться в тот страшный мир, в котором он был последние годы, не было желания. Даже мысли о Женьке иногда расплывались, уступая место сытости, достатку, веселью.
После танцев с Прохором Леонидовичем ничего уже не нужно было кроме крепкого сна.
— Пойдёшь в воскресенье. В выходной даже собаки на лают, а прихвостни и подавно по домам сидят. Молятся украдкой своему Богу. Вот зайди к любому в дом без приглашения, ворвись стремительно. Закрестятся все как один. И зачем тогда всё это придумали? Страх всегда притягивает Бога или мать родную. Искоренить это страх ох как сложно. Люди на пули будут идти ради Бога, потому что он и есть сами люди. Но это потом. Я не доживу, а тебе придётся столкнуться. Так что живи сейчас.
С собой ничего не бери, ни еду, ни воду. За один день не помрёшь. Туда-обратно даже на своих тростинках доберёшься.
***
Путь оказался не близким. Иван дошёл только ближе к вечеру. Дом дьякона так и выглядел сиротливо. Но сейчас от него веяло холодом. Иван подошёл к двери. Осмотрелся. Юркнул внутрь. В комнате гулял ветер. Всё было разбросано. Стол и стулья валялись на полу с отломанными ножками.
Иван по привычке сунул руку в лаз над печкой. Вытащил завёрнутую в тряпочку икону. Это была та икона, которую дьякон в церкви перед Иваном вытащил и пригласил на молитву.
Он прятал её дома, когда приходил с работы.
На икону была намотана знакомая до боли цепочка с лисонькой.
Из горла Ивана вырвался крик. Он сам испугался и закрыл рот рукой. Быстро спрятал икону и кулон в карман.
Судя по холоду в доме и отсутствию окон, сделал вывод, что дьякона тут не было давно.
Иван вышел на улицу. Людей не было. Прав был Прохор Леонидович на счёт воскресенья. Все сидели по домам.
Вдруг Иван заметил, как кто-то юркнул во двор дьякона.
Поспешил туда. В доме застал мальчишку лет десяти.
Тот, заикаясь, говорил:
— Прости, дяденька, я вот дровишек насобирать пришёл. Зачем они тут зря лежат. Дьякону они ни к чему. Я быстренько уйду, вот только немножко дровишек наберу. Топить нечем. Мамка болеет. А дом уже третий месяц ничейный. Чего добру пропадать. Ты, дяденька, не ругай.
Иван схватил ребёнка за плечи. Тот заорал.
— Аааааа, аааааа!
Иван испугался, отпустил ребёнка и выбежал из дома.
Залаяли собаки, появились во дворах люди. Некоторые поспешили на крик. Мальчик продолжал орать. Иван, стараясь держать себя в руках, втянул голову в плечи и шёл на встречу обеспокоенным жителям села.
Вернулся к Прохору только к обеду следующего дня. Ни на секунду не остановился на своем пути. Как только пришёл, рухнул на кровать и проспал два дня.
Когда проснулся, протянул брату дьякона икону.
У Прохора затряслась нижняя губа.
— Вот так, значит, — прошептал он. — Добрались до брата. Значит и до нас с тобой доберутся, надо бы встретить гостей. Они заслужили хороший приём.
О каком приёме говорит Прохор, Иван не понимал. Он всё никак не мог избавиться от крика мальчишки, который до сих пор звучал в ушах.
Обо всём увиденном Иван написал Прохору на бумаге.
После этого похода в речи Ивана появился новый звук «а».
Теперь, когда Прохор звал кузнеца, тот не являлся мгновенно, а сообщал, что слушает:
— А…
Продолжение тут
Печатную книгу "Зоя" можно заказать тут
Книгу "Бобриха" в твёрдой обложке и автографом можно заказать по телефону 89045097050 (ватсап, смс).