С одной стороны мне кажется странным отметать возможность волшебства. Небрежно называть это всё сказками и суевериями и не придавать никакого значения. При этом, однако, сплёвывая и стуча по дереву, чтоб не сглазить...
С другой - а что странного? Достаточно открыть ютюб, чуть-чуть поискать, и можно часами наслаждаться видосами на которых шарлатаны всех мастей и уровней впаривают какую-то несусветную дичь. И различить среди этих сущностей в виде гномика и мастеров бесконтактного боя тех, кто действительно что-то знает и понимает - ... Шарлатаны существуют, потому что у человеков есть чуть ли не потребность в чудесах. А где есть потребность, там можно заработать.
Мир должен быть чудесен, и люди решившие однажды, что сказок не бывает, всё равно ищут чудес - в путешествиях, на фронте науки, в компьютерных играх.
Что такое чудо - вопрос особый, но для меня, при первом приближении, чудо - это нечто прекрасное и неожиданное. Нечто, не укладывающееся в картину мира, нечто невозможное, но очень желанное. Потому ли, что это облегчит жизнь, или же потому что даст надежду, что всё не зря.
И я не исключение. С детства мечтаю о том, чтобы чудеса жили в этом мире, а пуще - в моей жизни. И чтобы я сам мог их творить. Эта мечта сильна настолько, что как бы жизнь меня ни била, я так и не смог её забыть. Словно бы в этой мечте вся моя суть, и отказавшись от неё, я потерял бы всякий смысл жить. Мне нечего делать в мире, в котором чудо невозможно.
И несколько раз я доходил до такого состояния, что хоть под поезд ложись. Каждый раз это была тоска от того, что чуда, похоже, не видать. И когда страдания становились невыносимыми, я слегка менял свою точку зрения на мир.
А как же истина? А как же наука? Вот как раз-таки научное мировоззрение в вопросах о волшебстве меня не устраивало совершенно. К тому же так совпало, что я с детства "болею резонёрством" - избыточно много рассуждаю там, где этого не требуется. С одной стороны это делало из меня пустобрёха, который ничего из себя не представляет, потому что не умеет ничего, кроме как рассуждать, с другой - рассуждать я научился неплохо. В сочетании с вечным сомнением во всём, в чём только можно усомниться, это дало то, что принимать на веру знание непроверенное на личном опыте я не мог.
Поэтому я не мог как верить в бога, так и в то, что мне говорят в школе. Особенное ощущение сюрреализма я испытывал на уроках истории - самая труднопроверяемая наука и просто тупо верить тому, что говорит взрослый дядька, потому что... Потому что что?
Когда жизнь моя дошла до универа, до общения со студентами и преподавателями, я стал замечать, что в науке поиском истины озадачены редкие и весьма необычные персонажи. Остальные же занимаются кто чем - кто-то просто зарабатывает, кто-то с наслаждением троллит студентов, кто ласкает самолюбие, кто бежит от жизни, как в бутылку.
К тому времени я уже понял, что верить во что-то не обязательно, в ряде случаев достаточно допустить возможность, что оно истинно, чтобы из этого знания можно было извлечь пользу. Когда я сопоставил свои наблюдения с известной мне историей науки и её учёных, до меня дошло, что научное мировоззрение - это одна из религий. Не наука, а именно мировоззрение научное. Причём, от большинства религий оно отличается большей гибкостью и способностью к внутренним изменениям. Гибкость эта растёт из важной составляющей научного метода - из сомнения. Из того, что нельзя что-либо принимать на веру. Это мне по душе. Однако при этом наука, как сообщество, в массе своей состоит из людей слепо верящих тому, что в них запихнуто образованием, потому что "все верят, и я буду, чё я, дурак что ли". Доверять таким людям и опираться на их суждения показалось мне странным, и тогда я понял, что вообще ориентиров в жизни не имею. А на что ориентироваться, если во что ни вглядись, оно оказывается не таким, как я увидел сперва? Если же вглядеться ещё, то станет ясно, что и последующая моя оценка не верна. И чем больше я вглядывался в то, что, казалось бы, должно быть незыблемым, тем больше я видел в том месте пустоту.
И когда кромешная пустота чуть не сожрала меня, я рванул на Алтай. Это было безумное решение, потому что сулило одни только проблемы даже при хорошем исходе. Стоит отметить, что ориентиры я искал не только снаружи, но и внутри себя, но там словно метель, и всё такое текучее, что найти надёжный ориентир никак не выходило. Как на воду пытаться опереться, которую, к тому же, штормит.
Однако я поехал туда, где меня ждали приключения с печальным исходом, потому что в глубине себя я чувствовал, что хочу этого. И это непросто охота вроде охоты скушать шоколадку, это было.. это была не только охота, но и чувство, что всё будет хорошо. Чувство, что если я соглашусь на авантюру, то всё правильно сделаю. И что особенно удивляло, так это то, что это чувство жило очень-очень близко с чувством любви к близким. А если даже на это нельзя опереться... И я поехал.
Чувство не подвело. И оказалось, что ориентир, отталкиваясь от которого я точно могу достичь счастья - внутри меня. Тогда исследование внутреннего мира стало самым важным в моей жизни, ведь от того, как точно я владею тем, что происходит в моём сознании, зависит насколько больно или приятно мне будет жить. А ещё я очень крепко ухватился за то чувство в себе, которое знает, что верно, а что нет. Спустя несколько лет, познакомившись с Сократом через произведения Платона, я с изумлением обнаружил описание то ли этого чувства, то ли на него похожего - даймона.
Чувство говорит мне, что волшебство есть. Сейчас мне не требуется таких больших усилий, чтобы увидеть, что то, на что я пристально смотрю, является чем-то иным. Хоть это пока что касается чаще всего сознания - как моего, так и других людей.
Но недавно я увидел, как дышат горы и почувствовал на себе их взгляд. Они живые. Чудеса вокруг и они сокрыты лишь моей уверенностью в том, что мои знания о мире точны. Но ведь во мне живут не только мои знания, и состояний чужих там хватает. Откуда?
