Эссе # 6. Полная интерпретация романа «Нарцисс и Златоуст».

Герман Гессе

Многие знают, что в романе «Нарцисс и Златоуст» важное место занимает концепт аполлонического и дионисийского начала. В первую категорию попадает Нарцисс, во вторую — Златоуст. Но это лишь малая толика из того, что Гессе заложил в свою книгу.

Для того, чтобы понять роман полностью, нам нужно внимательно исследовать другие аспекты книги.

В своём эссе я хочу проанализировать текст не только через идеи Фридриха Ницше, но и через древнегреческую поэтику, психоанализ Карла Юнга, символизм пейзажных описаний, философию Гераклита и Фомы Аквинского, — такой взгляд приоткроет для нас тайные двери книги, воссоздаст цельную картину мира и объяснит её суть.

1 глава

Гессе начинает историю с каштана, который стоит перед полукруглой аркой входа в монастырь Мариабронн. Мы постепенно узнаём, что дерево завёз один римский паломник и что оно по-своему очаровывало каждого человека в монастыре, будь то школяр, послушник или настоятель.

Каштан — как дерево — символизирует приход и уход, цикл жизни и смерти. В христианской традиции — если мы обратимся к монографии «Античные и христианские символы» Натальи Поповой — «чистоту, сдержанность, победу над плотскими желаниями». Арка, рядом с которой растёт дерево, символизирует небесный свод, что подчёркивает и усиливает христианский аспект дерева.

Между тем каштан — личный символ Златоуста. Когда мальчик приезжает в Мариабронн вместе со своим отцом, он сразу замечает дерево и любопытствует, как оно называется. В семнадцатой главе — когда его вызволит из темницы настоятель Иоанн, — Златоуст вновь приедет в Мариабронн и первым делом подойдёт к своему каштану.

Каштан и Мариабронн занимают особую роль в композиции романа: они образуют параболическую структуру текста. С первой по четвёртую главу автор повествует об отвлечённых вещах: о настоятелях, о способностях Нарцисса, о том, как Златоуст учится, уходит в деревню и познаёт себя. С пятой по шестнадцатую главу развиваются ключевые события романа, достигая вершины параболы: Златоуст странствует, изучает мир, любит женщин, убивает Виктора, становится художником, защищает Лене, проходит через чуму, соблазняет любовницу графа, — в этих главах преобладают порыв, трепет, динамика! Затем, с семнадцатой по двадцатую главу парабола медленно идёт вниз, к тому уровню, откуда начиналась. Златоуст — как персонаж — рождается в Мариабронне, и в Мариабронне он умирает. Гессе любил такие истории. Один из ярких примеров параболы в мировой литературе — Притча о блудном сыне. В романе «Демиан» от лица рассказчика он писал:

«Сколько угодно было историй о блудных сыновьях, с которыми именно так и случилось, я читал их со страстью. Возвращение в отчий дом и на путь добра всегда бывало там замечательным избавлением, я вполне понимал, что только это правильно, хорошо и достойно желания, и все же та часть истории, что протекала среди злых и заблудших, привлекала меня гораздо больше, и если бы можно было это сказать и в этом признаться, то иногда мне бывало, в сущности, даже жаль, что блудный сын раскаялся и нашелся. Но этого ни говорить, ни думать не полагалось».

В первой главе Гессе показывает нам настоятеля Даниила и Нарцисса. Читая, мы узнаём, что Нарцисс — очень способный и умный мальчик, у которого есть необычный дар: он умеет постигать человеческую судьбу, видеть путь человека и то, что ему предначертано. Исток этого навыка можно найти и у другого схожего персонажа, — у Макса Демиана.

«Это свойство, — медленно проговорил Нарцисс, — способность чувствовать сущность и предназначение, не только мои собственные, но и других людей. Это свойство вынуждает меня служить другим, повелевая ими».

Немного позже в Мариабронн приезжает Златоуст. Он сильно выделяется среди всех своей искренностью, эмоциональностью и детской наивностью. Златоуста привлекает молодой учитель Нарцисс, его благородные манеры и его голос… Видимо, всё это так сильно захватило Златоуста, что он решил уснуть на уроке Нарцисса, — Гессе как бы слегка намекает, что учёба и наука не для нашего мальчика.

Позже Златоуст подерётся со своими однокашниками. Всё это автор описывает перед нами для того, чтобы мы прочувствовали весь контраст между их характерами, — между аполлоническим и дионисийским началом.

2 глава

Златоуст хочет завоевать внимание Нарцисса. Он решает, что нужно хорошо учиться, — и страдает из-за этого, ибо идёт против своей сущности.

Проходят дни. Один из школьных товарищей — мальчик по имени Адольф — предлагает Златоусту сходить в «деревню», чтобы развлечься. Изначально герой хочет отказать ему, но, стесняясь, всё же соглашается и вечером они сбегают из монастыря.

«Незаметно затерялся он вместе с Адольфом под липами в широком темном дворе, внешние ворота которого к этому часу уже были закрыты. Товарищ провел его в монастырскую мельницу, где в полумраке, под несмолкающий шум колес легко было незаметно ускользнуть. В полной темноте они выбрались через окно на влажный скользкий штабель деревянных брусков, один из которых надо было вытащить и перекинуть через ручей для переправы. И вот они уже вне монастыря, на тускло поблескивающем тракте, теряющемся в лесу. Все это было волнующим, таинственным и очень понравилось мальчику.

На опушке леса стоял еще один ученик, Конрад, а после долгого ожидания к ним присоединился, тяжело шагая, и верзила Эберхард. Юноши вчетвером шли по лесу, над ними с шумом взлетали ночные птицы, несколько влажно-светлых звезд показалось в разрывах спокойных облаков. Конрад болтал и шутил, иногда и остальные смеялись вместе с ним, но все же над ними витало жутковато-торжественное ночное настроение, и сердца их бились быстрее».

Я предлагаю ненадолго задержаться на этом фрагменте. Здесь мы впервые видим, как Златоуст переходит через реку, — в каком-то смысле переходит Рубикон, ведь «деревня» надломит его душу. Река — один из главных символов всей книги. Она знаменует время, течение жизни, созидающие и разрушительные силы природы. Река — это широко распространённый символ двадцатого века: к примеру, Томас Вулф написал большой роман «О времени и о реке», а Джеймс Джойс в экспериментальном романе «Finnegans Wake» построил первое — и последнее — предложение вокруг реки («Riverrun»). Вместе с этим здесь играет роль древнегреческая поэтика, в большей степени философия Гераклита и его знаменитое выражение: «Все течёт, все меняется». «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку»». В произведении Златоуст часто преодолевает реку, зачастую именно в те моменты жизни, когда он проходит через что-то важное, через какое-то жизненное потрясение. В десятой главе — что подтверждает эту мысль! — мы прочитаем: «Ему подумалось, что он, как и любой другой человек, плывет по реке жизни, постоянно преображаясь, и в конце концов перестает существовать, тогда как созданный художником образ всегда остается неизменным».

Но в этом фрагменте есть ещё кое-что примечательное. Уже к тому времени Гессе стал придавать именам огромное значение. Само название «Нарцисс и Златоуст» говорит про это.

Как зовут мальчиков, с которыми уходит главный герой? Адольф, Конрад и Эберхард.

Имя Адольф состоит из слов «adal» (благородный) и «wolf» (волк), что вместе означает «благородный волк».

Имя Конрад произошло от слов «kuon» (храбрый, смелый) и «rad» (совет), что вместе соединяется в «смелый советник», «честный советник».

Имя Эберхард тоже состоит из двух слов: «eber» (дикий кабан) и «hard» (твёрдый, сильный), что вместе означает «твёрдый, сильный кабан».

Имена мальчиков связаны с их манерами и повадками. К примеру, Эберхард — верзила с тяжёлым шагом, Конрад — самый красноречивый; а Адольфа, как я думаю, можно соотнести с образом степного волка, ибо благодаря ему Златоуст впервые открывает тайные потребности и желания своей души, — желания женской любви, ласки, эмоций и приключений.

Но вернёмся к «деревне». Оказавшись там, Златоуст и его товарищи входят в дом, где путников встречает девушка с яблочным вином.

«Там была девушка, сухопарая крестьянка, она пожала пришельцам руки, за ее спиной из темноты показалась другая девушка, совсем еще дитя с длинными темными косами. Адольф принес гостинцы, полкаравая белого монастырского хлеба и что-то в бумажном свертке, Златоуст предположил, что это немного украденного ладана, свечного воска или чего-нибудь подобного. Девочка с косичками вышла, пробравшись без света за дверь, долго не появлялась и вернулась с кувшином из серой глины с нарисованным на нем голубым цветком. Кувшин она протянула Конраду. Он отпил и передал дальше, все пили, это было крепкое молодое яблочное вино».

Их встреча — в широком смысле — отдалённо напоминает лёгкое пиршество в честь Диониса. Это ни в коем случае не обряд, не вакханалия и тому подобное, — хотя яблочное вино, робкие ласки товарищей по отношению к служанке и слабое пламя лампы всё же могут символически подтолкнуть к таким мыслям. Я думаю, что сцена создана для того, чтобы показать, как Златоуст впервые соприкасается со своим дионисийским началом, как он познаёт тайные мечты своего сердца и заведомо тщетно старается их подавить.

Но почему тщетно? Всё из-за того, что на творчество Германа Гессе очень сильно повлиял Новалис, представитель йенского романтизма. В его произведении «Генрих фон Офтердинген» фигурирует голубой цветок, символ высшей женственности, любви и тернистого пути для достижения поэтического идеала.

Как Вы помните, девочка с косичками приносит кувшин с вином, на котором запечатлён голубой цветок, — именно поэтому на символическом уровне у Златоуста не было шанса противостоять ей.

Как итог, она дарит ему свой поцелуй, — а затем переворачивает внутренний мир нашего героя. Он бежит обратно, в Мариабронн, где его направляют в больницу.

3 и 4 главы

Нарцисс и Златоуст подружились. На плечи Нарцисса выпала участь духовного наставника, наподобие того, как Демиан был вожатым для Синклера.

Так проходят дни. Но однажды Нарцисс — при помощи своего знаменитого умения — постигает душу Златоуста.

«Нарцисс больше не сомневался в природе тайны друга. За всем этим стояла Ева, праматерь. Но как могло случиться, что в этом красивом, здоровом и цветущем юноше пробудившееся чувство пола натолкнулось на столь ожесточенную вражду? Должно быть, не обошлось без демона, без тайного врага, которому удалось расколоть этого великолепного человека изнутри, посеять раздор между ним и его изначальными склонностями. Стало быть, демона нужно найти, подвергнуть заклинанию и сделать видимым, тогда с ним можно будет справиться».

На протяжение всего романа Златоуст ищет свою маму. Образ мамы совмещает в себе три ипостаси: аниму Златоуста, ветхозаветную Еву и Великую Мать (Богиня-мать, Мать-земля). Вы, скорее всего, уже догадались, что это прямое заимствование ипостасей госпожи Евы из романа «Демиан».

Ветхозаветная Ева и Великая Мать знаменуют полноту человеческой жизни: сок любви, фейерверк эмоций, торжество жизни и смерти, радости и горя. Река — мы её уже разобрали — это часть царства символов, которые принадлежат Еве и Матери-Земле. Вместе с этим, в категорию и царство Великой Матери входят аспекты и атрибуты Артемиды, Персефоны, Геи и Деметры, чьи функции зачастую носили такой же характер, как у неё. Древнегреческие взгляды — философские, религиозные, поэтические, мифологические — занимают в романе особое место, о чём мы поговорим немного позже.

Анима — это женская часть души главного героя. Златоуст забыл её благодаря отцу, ибо тот готовил сына к святой жизни, чтобы искупить грехи его матери. Бинарные оппозиции отец/мать, дух/материя, разум/инстинкт, мысль/чувство, Аполлон/Дионис будут преследовать нас в течение всего произведения. Дух — удел Нарцисса, материя — Златоуста. Нарцисс живёт разумом, Златоуст — своими инстинктами. Для Нарцисса жизнь — путь к Богу, для Златоуста — к Великой Матери, которая состоит из разных архетипов, — путь к язычеству. У Нарцисса преобладает аполлоническое начало: самоограничение, спокойствие, чувство меры, хладнодушие; у Златоуста — дионисийское: хаос, опьянение, экстаз, трепет, — однако Златоуст ещё ничего об этом не знает: он забыл своё детство, — он забыл свою Маму.

Между тем Златоуст начнёт рисовать и полюбит церковное пение, «прежде всего песнопения в честь Девы Марии», — а уже в будущем Богородица станет неотъемлемым образом в его творчестве.

В четвёртой главе Нарцисс пробудит Златоуста. Изначально Гессе преподносит их разговор в форме платоновских диалогов:

Златоуст: «Ты софист, Нарцисс! На этом пути мы не станем друг другу ближе».

Нарцисс: «Мы ни на каком пути не станем друг другу ближе».

Златоуст: «Не говори так!»

Нарцисс: «Я говорю серьезно. Наша задача не в том, чтобы стать ближе друг другу, как не сближаются солнце и луна, море и суша. Мы оба, милый друг, солнце и луна, море и суша. Цель не в том, чтобы слиться друг с другом, а чтобы познать друг друга и научиться видеть и уважать в другом то, чем он является: противоположность и дополнение другого».

Цель Нарцисса — пробудить Златоуста. Тема «пробуждения» в творчестве Германа Гессе очень распространена. Сперва Нарцисс — чем-то напоминая Сократа из диалогов Платона — начинает издалека:

«Видишь ли, — сказал он, — я превосхожу тебя только в одном: я бодрствую, в то время как ты бодрствуешь только наполовину, а иногда и вовсе спишь. Бодрствующим я называю того, кто рассудком и сознанием познает себя самого, свои самые задушевные и самые безрассудные побуждения, инстинкты и слабости и умеет с ними считаться. Научиться этому — вот смысл твоей встречи со мной. У тебя, Златоуст, дух и природа, сознание и мир грез очень далеки друг от друга. Ты забыл свое детство, оно взывает к тебе из глубины твоей души. Оно будет до тех пор мучить тебя, пока ты его не услышишь… Но хватит об этом. В бдении, как уже сказано, я сильнее тебя, в этом я превосхожу тебя и могу быть тебе полезен. Во всем остальном, милый, ты превосходишь меня, точнее, так будет, когда ты обретешь самого себя».

А затем он бьёт в суть Златоуста:

«Натуры, подобные твоей, наделенные сильными и нежными чувствами, одухотворенные, мечтательные, полные поэзии и любви, почти всегда превосходят нас, людей духа. У вас материнское происхождение, вы живете полной жизнью, вам дана сила любви и способность к сопереживанию. Мы же, люди духа, хотя часто по видимости руководим и управляем вами, живем жизнью урезанной и сухой. Вам принадлежит полнота жизни; сок плодов, сады любви, прекрасное царство искусства — все это ваше. Ваша родина — земля, наша родина — идея. Ваша опасность в том, чтобы не утонуть в мире чувств, наша — чтобы не задохнуться в лишенном воздуха пространстве. Ты художник, я мыслитель. Ты спишь на груди матери, я бодрствую в пустыне. Мне светит солнце, тебе светят луна и звезды, твои мечты — о девушках, мои — о юношах…»

Нарцисс — упиваясь своим красноречием — поражает друга прямо в сердце. Какие-то определённые слова — если верить Гессе — задели его больше всего, — но автор не говорит читателю напрямую, какие именно, открывая поле для дискуссий. Я всё же склонен думать, что это слова из предпоследнего предложения: «Ты спишь на груди матери, я бодрствую в пустыне». Ибо Златоуст будет много скитаться, ночевать на улице, любить женщин на природе, — вся его жизнь построена вокруг Великой Матери, её природы и символизма.

После речи друга Златоуст теряет сознание, думая о смерти, и перерождается, подобно Фениксу.

«Когда Златоуст пришел в себя, было темно. Голова казалась пустой и кружилась. Он чувствовал, что лежит в постели, но не знал, где он, да и не думал об этом, ему было все равно. Но где он был до этого? Откуда возвратился, из каких далеких переживаний? Он где-то побывал, очень далеко отсюда, что-то увидел, что-то чрезвычайно важное и великолепное, но в то же время ужасное и незабываемое — но он все забыл. Где он был? Что возникло перед ним, такое громадное, такое мучительное, такое блаженное, и снова исчезло?

Он внимательно вслушивался в себя, в те глубины, где сегодня что-то стронулось с места, что-то произошло — что же это было? Из глубины поднимался сонм бессвязных образов, он видел собачьи головы, три собачьи головы, он ощущал запах роз. О как же больно ему было! Он закрыл глаза. О какая ужасная была боль! Он снова уснул».

Мысли о смерти и собачьи головы отсылают нас сразу к нескольким богам: Анубису, Гермесу и Шолотлю, — каждый из них имеет отношение к «царству мёртвых», у каждого есть атрибут собаки. Но, как мы убедились, в романе преобладает древнегреческое мироощущение, поэтому заострим внимание только на Гермесе.

Собака — один из атрибутов Гермеса. У него есть функция: провожать души умерших в царство Аида. В греческом языке даже есть слово «психопомп» (греч. ψυχοπομπός — «проводник душ»). Это слово использовал Карл Густав Юнг в своих открытиях, чтобы обозначить посредника между сознательным и бессознательным, — а с юнгианством, как Вы помните, Герман Гессе очень хорошо знаком. Нарцисс пробудил Златоуста, но цена оказалось слишком высокой, — юноша почти умер. «Он где-то побывал, очень далеко отсюда, что-то увидел, что-то чрезвычайно важное и великолепное, но в то же время ужасное и незабываемое — но он все забыл». На древнегреческом уровне Златоуст побывал — или почти побывал — в царстве Аида; на юнгианском уровне он увидел своё бессознательное в лице позабытой мамы.

Запах роз рядом с собачьими головами напоминает вновь про образ Новалиса, — символ великой женственности. Вместе с этим роза символизирует тернистый путь Златоуста: чтобы дойти до её сердцевины, нужно преодолеть острые шипы, затем множество слоёв бутона, — которые напоминают Эмпирей с иллюстраций Гюстава Доре, — и только потом окажешься в центре, в её лоне. Роза — это ещё один важный атрибут в арсенале Матери-Земли, наравне с её рекой.

Златоуст вновь засыпает, и вновь просыпается, увидев образ мамы. Иногда, если речь идёт про Еву или Великую Матерь, слово «Мать» написано с большой буквы, а если о земной — с маленькой.

«Проснувшись опять, он в стремительно ускользающем царстве сновидений успел увидеть этот образ, снова обнаружил его и вздрогнул, будто в порыве мучительного наслаждения. Он видел, он стал зрячим. Он увидел Ее — Величественную, Сияющую, с яркими полными губами и блестящими волосами. Он увидел свою Мать. И в то же время ему показалось, что он слышит голос: «Ты забыл свое детство». Чей это голос? Он прислушался, задумался и вспомнил. Это был Нарцисс. Нарцисс? И в одно мгновение внезапно все снова встало перед его глазами: память вернулась, он знал. О мама, мама! Горы хлама, океаны забвения ушли, исчезли; царственными светло-голубыми очами на него снова взирала утраченная, несказанно любимая».

Потом к юноше зашёл отец Ансельм, они вместе пригубили пару бокалов вина, поговорили, — и старик ушёл спать.

5 глава

В начале пятой главы читатель узнаёт истории — которые мальчику рассказывал отец — о матери Златоуста. В её характере и поведении мы наблюдаем точно такой же дионисийский трепет, как у её сына:

«Она была танцовщица, красивая, необузданного нрава женщина, благородного, но недоброго, языческого происхождения; отец Златоуста, по его рассказам, вытащил ее из позора и нищеты; он крестил ее и дал религиозное воспитание; женившись на ней, он сделал ее уважаемой женщиной. Но она, после нескольких лет покорности и упорядоченной жизни, опять вспомнила свои старые занятия и фокусы, чем вызвала всеобщее неодобрение, она соблазняла мужчин, целые дни и недели проводила вне дома, прослыла ведьмой и в конце концов, после того как муж много раз разыскивал ее и возвращал домой, исчезла навсегда».

Мировоззрение Златоуста — благодаря Нарциссу — вновь меняется: от образа отца он переходит к образу матери:

«Я больше отнюдь не стремлюсь к вашему духу. К духу и учености я отношусь так же, как относился к своему отцу: мне казалось, что я люблю его и ничем от него не отличаюсь, я принимал на веру все, что бы он ни сказал. Но едва вернулась моя мать, едва я узнал, что такое любовь, как образ отца рядом с ее образом вдруг стал маленьким, унылым и почти опротивел мне. И сейчас я склонен к тому, чтобы считать все духовное отцовским началом, противоположным материнскому и враждебным ему, и относиться к нему с несколько меньшим уважением».

Нарцисс обновил внутренний мир нашего героя и, вместе с этим, — обновил их дружбу. Тему внутреннего мира, который нужно постоянно обновлять через борьбу, Гессе детально — но на подтекстовом уровне — описал в романе «Демиан».

«Послушай, Златоуст! Мы славно дружили с тобой, у нашей дружбы была цель, теперь она достигнута, ты пробудился от спячки. Надеюсь, на этом дружба не кончится; надеюсь, она опять обновится и будет все время обновляться и вести к новым целям. В настоящий момент цели не видно. Твоя цель неопределенна, и я не могу ни вести, ни сопровождать тебя к ней. Спрашивай свою мать, спрашивай ее образ, прислушивайся к ней! Моя же цель вполне определенна, она здесь, в монастыре, она требует меня ежечасно. Я могу быть твоим другом, но не могу любить тебя. Я монах, я дал обет. Прежде чем получить сан священника, я на несколько недель откажусь от преподавательской работы и предамся посту и духовным упражнениям. В это время я не буду говорить о мирском, и с тобой тоже».

Если в предыдущих главах мы могли лишь представлять, насколько Нарцисс и Златоуст разные по своей сути, то сейчас их характеры и умонастроения наглядно простираются перед нами.

Нарцисс — человек духа, разума и теологии. Он последователь философии Аристотеля и Фомы Аквинского. Гессе, да и сам Нарцисс, часто это подчёркивают. Это видно по их диалогу из семнадцатой главы, где Нарцисс скажет:

«Это философское понятие, по-другому я не могу его выразить. Для нас, учеников Аристотеля и святого Фомы, это — наивысшее из понятий: совершенное бытие. Совершенное бытие есть Бог. Все остальное, что существует, существует лишь наполовину, частично, находится в становлении, смешано, состоит из возможностей. Но Бог не смешан, он един, он не состоит из возможностей, он — сама действительность. Мы же преходящи, мы в становлении, мы состоим из возможностей, для нас нет совершенства, нет полного бытия. Но там, где мы переходим от потенции к деянию, от возможного к сущему, мы частично приобщаемся к подлинному бытию, становимся чуть-чуть ближе к совершенному и божественному. Это и значит: осуществить себя».

В это фрагменте можно найти всё: онтологию, которая идёт от Аристотеля к Фоме Аквинскому о противопоставлении акта и потенции, взгляд о том, что совершенное бытие есть созерцание Бога и, согласно итальянскому философу, «обычный человек, пока он пребывает в состоянии этой земной жизни, не может созерцать Бога в Его сущности».

Я думаю, что не стоит нагружать моего дорого читателя философией Фомы Аквинского и приводить его цитаты, чтобы показать, насколько Нарцисс почитает его мысли, — во многом из-за того, что Нарцисс отрыто называет себя его учеником.

Куда интереснее дело обстоит со Златоустом. У него тоже есть философия, но она сокрыта от читателя и не описывается напрямую, как в случае с Нарциссом. Мы знаем, что в романе есть влияние идей Фридриха Ницше, особенно из его трактата «Рождение трагедии из духа музыки». Если читатель приложит усилия, то с лёгкостью увидит, что в нашем Златоусте можно найти не только дионисийское начало, но и некоторые аспекты ницшеанства в целом. И всё же, я склонен думать, что неправильно рассматривать главного героя только через призму философии Фридриха Ницше, — тогда мы получим чрезмерно однобокий взгляд. Ибо существует ещё один философ, чьи идеи, взгляды и образный тип мышления — который так же присущ Златоусту — способны истолковать всё, что происходит в книге. Удивительное совпадение — а может так и подсчитано, — но этого античного философа любил сам Фридрих Ницше. Его имя — Гераклит.

Выше я приводил пару цитат Гераклита о том, что «всё течёт, всё меняется» и что «нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Вся книга повествует нам о том, как Златоуст меняется, и сложно насчитать, сколько метаморфоз он пережил за весь роман. Между тем в философии Гераклита важен взгляд о борьбе противоположностей, — хотя, справедливости ради стоит отметить, что сам философ мыслил иначе: термин «противоположность» ввёл Аристотель, а Гераклит использовал слова «расходящееся», «стремящееся в разные стороны». Что есть жизнь Нарцисса и Златоуста, их дружба, их разные характеры и умонастроения, если не борьба противоположностей? Прямо сейчас мы входим в иное поле идей Германа Гессе, — в поле борьбы. По Гессе борьба необходима, чтобы обновлять внутренний мир, — я детально описал этот концепт в своём первом эссе о романе «Демиан». Как Иаков боролся с Богом, так и человек постоянно вступает в борьбу с ним. Для чего? Чтобы получить его благословление. Гераклит говорил: «Следует знать, что война всеобща, и правда - борьба, и все происходит через борьбу и по необходимости». У Нарцисса и Златоуста своя борьба: первый борется с разумом, второй — с инстинктами; первый — с Богом, второй — с Матерью-Землёй. Не зря Нарцисс — подтверждая их противоположность! — сказал Златоусту в третьей главе: «Слушай: наша дружба вообще не имеет иной цели и иного смысла, кроме как показать тебе, до какой степени ты не похож на меня».

Гераклит видел в изменчивости, в борьбе противоположностей нечто стабильное, соразмерное. Такой взгляд подходит Златоусту, так как в тринадцатой главе он скажет:

«Ведь всякая жизнь обогащается и расцветает благодаря раздвоенности и разладу. Что значили бы рассудок и трезвый расчет, не будь на свете упоения, что значило бы чувственное наслаждение, не стой за ним смерть, и что значила бы любовь без вечной непримиримой вражды полов?»

В некоторых фрагментах книги главный герой рассуждает о жизни и смерти, о том, что всё рано или поздно умрёт, — этим он невольно обнаруживает идею кругооборота, — нечто похожее выразил Гераклит в образе «мирового пожара».

Итак, мы ещё сильнее убедились, что Нарцисс — это дух, отец, разум, аполлоническое начало, философия Фомы Аквинского; в то время как Златоуст — это материя, мать, инстинкт, дионисийское начало, философия Гераклита. Ко всему этому Гессе ещё добавил свой либерально-индивидуалистический взгляд из романа «Демиан», но сделал его более зрелым и не таким высокомерным.

О чём это я? Поначалу Нарцисс стоит выше Златоуста, — ему не составит труда направить друга к христианскому Богу. Нарцисс — это руководитель по природе, в какой-то степени даже правитель. Он и сам говорил про это в первой главе, в диалоге с настоятелем Даниилом: «Мне кажется, я знаю, что прежде всего я предназначен для монастырской жизни. Мне кажется, я стану монахом, священником, помощником настоятеля и, может быть, настоятелем. Я не стремлюсь к должностям, но на меня будут их возлагать». Ниже он добавил: «Не будь я рожден для монастырской жизни, я бы стал судьей или государственным деятелем».

Нарцисс — это не философ и теолог в привычном смысле, ибо автор наделил его функцией вожатого — такая же роль была у Демиана! — чтобы в дальнейшем пробудить и направить Златоуста к своей судьбе.

Фома Аквинский — разделяя взгляды Аристотеля — считал, что люди объединяются для того, чтобы достигать блага. Государство — такое же объединение, которому нужен хороший правитель. Фома Аквинский признавал лучшей формой правления монархию, худшей — тиранию. В его тексте «О правлении государей» написано:

«Итак, если, как было сказано, тот, кто имеет попечение о конечной цели, должен руководить теми, кто имеет попечение о направляющихся к цели, и направлять их своей властью, то из сказанного становится очевидным, что обязанностью царя является как подчинение тому, что относится к обязанностям священнослужителя, так и главенство над всем тем, что относится к мирским делам, направляя их властью своего правления. <...> Поскольку целью жизни, которой мы ныне живем, следуя добродетели, является небесное блаженство, к обязанностям царя относится, таким образом заботиться о благой жизни множества, чтобы она была достойна обретения небесного блаженства, а именно, чтобы царь предписывал то, что ведет к небесному блаженству и препятствовал бы, насколько это возможно, тому, что является губительным для этой цели. <...> Итак, царю, сведущему в законе божием, прежде всего следует заняться тем, чтобы подчиненное ему множество жило благой жизнью, а эта забота состоит из трех частей: во-первых, чтобы он установил в подчиненном множестве благую жизнь; во-вторых, чтобы установленное сохранял; в-третьих, чтобы его улучшал».

Я уже сказал, что Нарцисс — это не философ и теолог в привычном смысле. Он ещё соединил в себе руководителя, преподавателя и даже своеобразного царя. Нарцисс может с лёгкостью деформировать истинную сущность Златоуста, чтобы сделать из него несчастного монаха или мистика. Но, поступив как мудрый преподаватель, — благодаря либерально-индивидуалистической позиции Германа Гессе, — он решил раскрыть природную, истинную сущность своего друга.

В результате Златоуст пробуждается и создаёт для себя личный источник — Великую Мать.

А к тому времени их монастырская дружба подходит к концу.

6 глава

Отец Ансельм отправляет Златоуста искать зверобой. Юноша берёт Звёздочку — свою любимую лошадку — и уезжает. В поле он наслаждается природой и засыпает на груди Матери:

«Склонив голову на свои травы, которые, увядая, пахли все сильнее, он заснул на солнце. По его башмакам бегали ящерицы, на коленях у него увядали растения, под кленом нетерпеливо ждала Звездочка».

К нему приходит девушка Лиза, — и Златоуст теряет девственность на лоне природы. Это слегка напоминает древнегреческий роман «Дафнис и Хлоя». Немного позже Златоуст говорит, что должен уйти в Мариабронн. Девушка предлагает ещё раз встретиться ночью, а для того, чтобы им было легче найти друг друга, они решают имитировать крик совы.

Сова символизирует мудрость, которую получил главный герой, познавая секреты женщины. Однако её крик — это символ смерти или присутствие смерти, ибо она — хищник.

Любовь Златоуста, если подумать, всегда связана со смертью, она образует противостояние между Танатосом и Эросом: его любовь к Лидии и Юлии грозит виселицей, если про неё узнает рыцарь, его любовь к Лене обрывает чума, властвующая над человеческими судьбами, его любовь к еврейской девушке Ревекке заведомо обречена, ибо та, натерпевшись жестокости, слепо идёт по канату смерти; и, как наивысшая точка, пик напряжение между Танатосом и Эросом — любовь Златоуста к Агнес, пассии графа, которая приводит его в темницу… Любовь нашего героя неразрывно связана со смертью, — она расцветает благодаря ей.

Златоуст, тем временем, едет обратно в Мариабронн. Он хочет попрощаться с Нарциссом перед тем, как покинет монастырь. Он находит друга в келье.

Нарцисс не сердится, что его потревожили, — хотя ему предстоят ночные бдения. Он спокойно слушает друга и его историю о сегодняшнем приключении:

«Я был в поле за монастырем, заснул на жаре, а когда проснулся, моя голова лежала на коленях красивой женщины, и я сразу почувствовал, что это пришла моя мать, чтобы взять меня к себе. Нет, я не считал эту женщину своей матерью, у нее были темно-карие глаза и черные волосы, моя мать была белокурой, как и я, и выглядела совсем не так. И все же это была она, это был ее зов, весточка от нее. Словно из грез моего собственного сердца возникла вдруг красивая чужая женщина, положила мою голову к себе на колени, улыбнулась мне, как цветок, и была ласкова со мной; уже во время первого ее поцелуя я ощутил, как что-то плавится во мне и причиняет странную боль. Все желания, когда-либо испытанные мной, все мечты, все сладостные страхи, все тайны, дремавшие во мне, разом проснулись, все преобразилось, обрело очарование и смысл. Она показала мне, что такое женщина и какие у нее есть тайны. За эти полчаса, проведенные с ней, я стал на много лет старше. Теперь я много знаю. Совершенно неожиданно мне стало ясно и то, что я не останусь больше в монастыре ни на один день. Я уйду, как только наступит ночь».

Златоуст говорит сразу про трёх мам: про земную, праматерь Еву и Богиню-мать.

Он прощается с Нарциссом, уходит из монастыря, кричит «по-совиному» и встречает Лизу.

«Какое-то время они молча пробирались по темному лесу, то по мягкому, упругому мху, то по твердым корням деревьев, иногда сквозь редкие высокие их кроны над ними светлело небо, иногда было совсем темно; ветки кустов били его по лицу, колючки ежевики впивались в одежду. Она же всюду находила дорогу, редко останавливалась, редко замедляла шаг. Долго шли они по лесу и наконец вышли к нескольким далеко отстоящим друг от друга соснам, перед ними открылось бледное ночное небо, лес кончился, они вступили на луг, терпко запахло сеном. Они перебрались вброд через маленький, бесшумно текущий ручей, здесь, на лугу, было еще тише, чем в лесу: ни шелеста кустарника, ни шума вспугнутых ночных животных, ни треска сухих сучков».

Они ищут ложе для любви и располагаются на стоге сена, отдаваясь чувствам. Лес символизирует Великую мать, в психоанализе — бессознательное. Символику леса отлично описал Керлот:

«Сложная символика леса связана на всех уровнях с символикой женского начала или Великой матери. Лес — место изобилия растительной жизни, свободной от всякого контроля и воздействия. А поскольку его листва закрывает солнечный свет, он также противополагается власти солнца и считается символом земли. <...> Так как женское начало принято отождествлять с бессознательным в человеке, лес также рассматривается как символ бессознательного».

Это прекрасный фрагмент книги! Златоуст ещё плохо стоит на ногах, плохо знает свою Мать, плохо знает себя. Лиза же, напротив, предстаёт как актуализированная личность, — она — часть Матери-земли, «весточка от неё», цель которой — помочь герою познать себя. Маленький ручей, через который они вместе переходят, подчёркивает важность всех событий для Златоуста, — он уходит из Мариабронна, уходит от влияния Нарцисса, и не один, а вместе с женщиной!

Здесь впервые Гессе объясняет, почему многих девушек так и тянет к Златоусту: он показывает им их очарование, — а такая способность есть далеко не у каждого мужчины:

«Восторженно, глазами и губами тянулся он к нежным теням, любуясь и целуя их; она замерла, словно завороженная, с опущенным взором и торжественным лицом, казалось, ее красота в это мгновение впервые открывалась и ей самой».

7-8 главы

Утром девушка рассказывает, что у неё есть муж, и покидает нашего героя. Златоуст — опечаленный такой развязкой — странствует по лесу, встречает животных и слегка философствует.

«Быть медведем и любить медведицу совсем неплохо, по меньшей мере куда лучше, чем сохранить рассудок, язык и прочее и жить с этим без любви, в печали и одиночестве».

Он ложится спать и его мысли трансформируются в сновидение:

«Затем он заснул, и ему снились звери и люди, он был медведь и, лаская, сожрал Лизу. Посреди ночи он проснулся в сильном испуге, не зная отчего, почувствовал, как бесконечно тоскливо сжалось сердце, и, растерянный, надолго задумался».

На подсознательном уровне главный герой переживает, что мог навредить и даже погубить девушку своей любовью, ибо в начале главы она сказала: «Златоуст, тебе нельзя идти со мной. Мне пора возвращаться к мужу; он побьет меня, потому что меня не было всю ночь. Я скажу, что заблудилась. Но он, конечно, не поверит». Медведь — согласно Керлоту — «атрибут жестокого и грубого человека, символ опасного аспекта бессознательного». Если мы соединим воедино совиный крик и медведя, то получим неприятный исход: любовь со Златоустом либо сильно навредила Лизе, либо погубила её.

Скитаясь, Златоуст находит крестьянский дом и проводит там немного времени. Вечером он уйдёт спать к стогу сена. К нему нагрянет жена крестьянина, чтобы предаться любви.

В восьмой главе Златоуст попадает в замок рыцаря, где соблазняет его дочерей — Лидию и Юлию. Но их любовь оторвана от телесного, — она не удовлетворяет сексуальную жажду главного героя, из-за чего тот страдает.

«Иногда Златоуст и сам удивлялся, что давно не сбежал отсюда. Жить так, как он сейчас жил, было трудно: быть любимым, но не иметь надежды ни на дозволенное и продолжительное счастье, ни на легкий успех, к которому он уже привык в своих любовных похождениях; жить с вечно распаленными, неутоленными желаниями, к тому же в постоянной опасности. Почему он остался здесь и терпит все это, эти запутанные отношения и чувства? Разве эти переживания, чувства и муки совести не для тех, кто привык к оседлой жизни, кто не ведая тревог сидит в теплой комнате? Разве он, человек без дома и без претензий, не имеет права уклониться от этих нежностей и сложностей и посмеяться над ними? Да, такое право у него есть, и он был глупцом, пытаясь найти здесь нечто вроде родного угла и расплачиваясь за это такой болью и таким душевным смятением. И все же он делал это и страдал, страдал в охотку и втайне был счастлив. Любить так было глупо и тяжело, непросто и утомительно, но это было чудесно. Чудесна была сумрачно-прекрасная печаль этой любви, ее несуразность и безнадежность; прекрасны были эти тревожные ночи без сна; все было чудесно, достойно восхищения — и страдальчески поджатые губы Лидии, и нотки безнадежности и покорности в ее голосе, когда она говорила о своей любви и тревогах. Всего за несколько недель на юном лице Лидии появилась и стала привычной эта печать страдания, которую ему очень хотелось запечатлеть пером на бумаге, и он чувствовал: в эти недели он и сам стал много старше, не умнее, но опытнее, не счастливее, но все же зрелее и душевно богаче. Он больше не был мальчиком».

Их разрушительный, деструктивный треугольник любви Гессе описал ближе к концу главы, когда Златоуст, Лидия и Юлия лежат втроём на одной кровати. Он пытается склонить к соитию то одну, то вторую девушку, но терпит неудачу за неудачей, постепенно выпуская свою тёмную сущность.

«Душа моя, мы понапрасну мучаемся. А как счастливы могли бы мы быть все втроем! Давай сделаем то, чего требует наша кровь!»

Утром Лидия рассказывает всё отцу, но не говорит ничего про Юлию, сохраняя её честь. Рыцарь выводит главного героя со двора, милосердно щадит его жизнь и прогоняет со словами: «Ну, иди, и да простит тебя Бог!»

Но Златоусту не нужен христианский Бог, — у него есть своя, личная Богиня — Великая Мать, и она прокладывает для него иную, языческую дорогу. Это парадигмальный стык романа, его «расходящееся», — стык между Фомой Аквинским и Гераклитом Эфесским, между Царствием Небесным и Царствием Земным, между Авелем и Каином, между христианской нравственностью и потусторонней нравственностью Абраксаса.

9 глава

Рыцарь — как добродетельный христианин — прощает Златоуста и оставляет его в живых. Из-за этого читатель видит в образе рыцаря всепрощающую, сильную личность, ибо мужчина проявил милосердие там, где не каждый смог бы это сделать, — особенно в эпоху Средневековья. Именно поэтому нас так поражает первая сцена девятой главы, когда мы видим, как сексуальное неудовлетворение влияет на главного героя: он подумывает убить всадника, который едет к нему, чтобы передать вещи от Лидии.

«На мгновение у него мелькнула мысль: "Вот будет славно, если мне удастся прикончить этого всадника; тогда у меня была бы лошадь и весь мир у моих ног!" Но он засмеялся, когда узнал всадника: это был молодой конюх Ганс, паренек с водянистыми светло-синими глазами и добродушно-смущенным мальчишеским лицом; чтобы убить этого славного малого, надо иметь каменное сердце.

Этот фрагмент — как противостояние между христианской и потусторонней нравственностью — отсылает нас к разговору между Синклером и Писториусом из романа «Демиан».

«Я испуганно возразил:

– Но нельзя же делать все, что тебе заблагорассудится! Нельзя же убивать человека, потому что он противен тебе.

Он придвинулся поближе ко мне.

– При каких-то обстоятельствах можно и это. Только обычно это ошибка. Да я и не хочу сказать, что надо просто делать все, что вам придет в голову. Нет, но эти фантазии, в которых есть свой смысл, вы не должны делать вредными, отмахиваясь от них и морализируя по их поводу. Вместо того чтобы распинать на кресте себя или другого, можно с торжественными мыслями пить из чаши вино и представлять при этом таинство жертвоприношения. Можно и без таких действий относиться к своим порывам с уважением и любовью. Тогда они обнаружат свой смысл, а смысл в них во всех есть… Когда вам снова взбредет в голову что-нибудь совсем безумное и греховное, Синклер, если вы захотите убить кого-то или совершить какое-нибудь гигантское непотребство, подумайте на миг, что это в вас Абраксас так фантазирует!»

От молодого конюха Златоуст получает вязаную поддёвку, окорок, золотой дукат и нож.

Странствуя, главный герой попадает в деревню. Он присутствует во время родов и познаёт, глядя на женщину, что «боль и желание могут походить друг на друга как две капли воды». Затем он утоляет своё жгучее вожделение с какой-то женщиной — ради неё Златоуст задержался в этой деревне ещё на одну ночь — и встречает странствующего ваганта — Виктора.

Виктор — это «тень» главного героя. Согласно Карлу Юнгу, архетип тени «персонифицирует собой всё, что субъект не признаёт в себе и что всё-таки — напрямую или же косвенно — снова и снова всплывает в его сознании, например, ущербные черты его характера или прочие неприемлемые тенденции».

Виктор — образ Златоуста, который не повстречал на своём пути Нарцисса и мастера Никлауса, — первый открыл ему дорогу в мир Великой Матери, второй — в мир искусства.

В одной из своих реплик Виктор намекнёт, какая участь ждёт скитальца с течением времени:

«Ну, разумеется, Златоустик, тебе, возможно, и везло, ты такой молоденький и смазливый, и вид у тебя невинный, талон на постой да и только. Бабам ты нравишься, а мужики думают: Господи, да он же безобидный и никому не причинит зла. Но видишь ли, братец, человек стареет, на лице появляются борода и морщины, на портах дыры, и вот ты уже гадкий и нежеланный гость, и вместо молодости и невинности глаза твои говорят о голоде; тут уж волей-неволей ожесточишься и кое-чему научишься, а иначе мигом очутишься на свалке и собаки будут поднимать над тобой ногу. Но, сдается мне, ты не долго будешь бродить по миру, у тебя чересчур нежные руки и чересчур красивые кудри, ты снова заберешься куда-нибудь, где жить полегче, в теплую супружескую кровать или в славный сытый маленький монастырь, а то и в отменно натопленный кабинетик».

В одну из ночей Виктор пытается обокрасть нашего героя. В итоге Златоуст убивает ваганта ножом и продолжает своё путешествие во время снежной бури. Буря символизирует душевные переживания юноши, его ницшеанскую — и в какой-то степени гераклитовскую — борьбу с самим собой. В добавление к этому, буря говорит нам о том, что мир покинула Персефона — одна из функций Великой Матери в поэтике романа, — из-за чего взвыл ураган.

В порыве безумия, преодолевая холод и голод, Златоуст разговаривает с Нарциссом:

«Ты боишься, Нарцисс, тебе жутко, ты что-то заметил? Да, почтеннейший, мир полон смерти, она сидит на каждом заборе, прячется за каждым деревом, и вам не помогут стены, которые вы возводите, не помогут опочивальни, часовни, церкви, она заглядывает в окно, она ухмыляется, она каждого из вас знает вдоль и поперек, среди ночи вы слышите, как она хохочет под вашими окнами и называет вас по именам. Пойте же ваши псалмы и зажигайте свечи на алтарях, творите вечерние и утренние молитвы, собирайте травы в аптеках и книги в библиотеках! Ты постишься, друже? Проводишь ночи без сна? Она поможет тебе, костлявая, она отберет у тебя не только сон, но и все остальное, вплоть до костей. Беги, дорогой, беги скорее, там в поле уже гуляет старуха с косой, беги да смотри не растеряй своих косточек, они так и рвутся разлететься в разные стороны, уж с нами-то они не останутся. Ах, наши бедные косточки, ах, наше ненасытное брюхо, ах, наш жалкий мозг под черепом! Все хочет разлететься к дьяволу, на дереве сидят вороны, словно попы в рясах».

Наш герой не учитывает, что для Нарцисса, как для религиозного человека, земная жизнь, или настоящее — это только начало. Златоуст же живёт сегодняшним, и только сегодняшним днём. Нарцисс — апологет грядущего, Златоуст — апологет преходящего. Для Нарцисса бесконечное заключено в грядущем; для Златоуста бесконечное заключено в том, чтобы всем сердцем отдаться преходящему.

Скитаясь, он оказывается в доме, где недавно держал лучину над роженицей, проводит там несколько дней и уходит, когда погода на улице становится мягче. Персефона возвращается; Великая Мать обретает целостность; Златоуст принимает тёмную сущность.

10 глава

Главный герой вновь переродился, подобно фениксу. Вместе с ним переродилась и природа вокруг, которая прославляет Великую Мать:

«Снова поплыли по рекам льдины, снова из-под прелой листвы пахнуло фиалками, снова настали красочные времена года, и Златоуст вбирал в себя ненасытными глазами леса, горы и облака, странствовал от двора к двору, от деревни к деревне, от женщины к женщине, сидел иногда вечером, охваченный беспокойством, с болью в сердце, под окном, за которым горел свет и в красноватых отсветах уютно и недосягаемо сияло то, что зовется на земле счастьем, родиной и миром».

Златоуст приходит в село, ищет приют в доме пастора, рассказывает тому историю своей жизни — умалчивая и приукрашивая некоторые подробности — и проводит вечер за хорошей едой. Спустя время он приходит в монастырь, где исповедуется священнику. Эти маленькие фрагменты показывают нам, как главный герой обновляет свой внутренний мир и принимает свои тёмные желания на уровне действительности. В «Нарциссе и Златоусте» — в отличие от романа «Демиан» — символический мир не замещает мир действительности, а существует с ним бок о бок, дополняя его.

В этом же монастыре главный герой находит статую Божьей Матери, которая поражает его. Он узнает от священника, что её сделал некий мастер Никлаус, и отправляется искать его. Златоуст довольно быстро находит скульптора и набивается к нему в ученики. Мастер даёт ему задание: нарисовать что-нибудь на листе бумаги, — и Златоуст воссоздаёт образ Нарцисса.

Никлаус не спешит рассказывать главному герою, что он думает о рисунке. Они идут обедать в другую комнату, где Златоуст видит дочку мастера — красавицу Лизбет.

После застолья Никлаус скажет, что хочет ещё немного отдохнуть. Расстроенный Златоуст уйдёт во двор, найдёт там источник и откроет читателю символизм реки:

«В темном зеркале источника он увидел свое отражение и подумал, что этот Златоуст, который смотрел на него из воды, давно уже не монастырский Златоуст или Златоуст Лидии, да и лесным бродягой он уже больше не был. Ему подумалось, что он, как и любой другой человек, плывет по реке жизни, постоянно преображаясь, и в конце концов перестает существовать, тогда как созданный художником образ всегда остается неизменным.

Быть может, думал он, корень всякой культуры и всякой духовности — страх перед смертью. Мы страшимся ее, нас приводит в ужас мысль о бренности бытия, с грустью мы снова и снова видим, как увядают цветы, опадают листья, и в сердце своем ощущаем уверенность, что и мы бренны и скоро увянем. Когда мы, будучи художниками, творим образы или, будучи мыслителями, ищем закономерности и формулируем мысли, мы делаем это, чтобы хоть что-нибудь спасти от великой пляски смерти, хоть что-нибудь запечатлеть из того, что будет жить дольше, чем мы сами».

Златоуст видит во всём влияние Матери. Искусство — для него — это попытка запечатлеть Её образ и печать, — печать жизни и смерти. Девушки, с которыми он пьёт из чаши любви, помогают ему выйти по ту сторону бытия, по ту сторону жизни и смерти, — они помогают запечатлеть бесконечное в преходящем, обогатить свой внутренний мир. Он черпает эти экзистенциальные мысли благодаря мастеру Никлаусу, который предумышленно — или, быть может, неосознанно? — не рассказывает Златоусту, что из него выйдет достойный художник, а методично растягивает время, даёт главному герою поглубже исследовать себя, — что-то похожее делал Писториус с Эмилем Синклером. Он помогает птице вылупиться из яйца.

11 глава

Жизненный опыт Златоуста перевоплощает образ матери, исток его сущности, ибо жизнь — это река, в которой, как мы уже убедились, «всё течёт, всё меняется».

«Лицо это уже давно не было таким, каким оно, после разговоров с Нарциссом, однажды снова явилось ему из забытых колодцев памяти. Дни странствий, ночи любви, времена, когда он томился тоской, когда жизни его угрожали опасность и смерть, постепенно изменили лицо матери, сделали его выразительнее, глубже и многограннее; это уже не был образ его собственной матери, из красок и черт этого лица мало-помалу возник безличный образ Матери, образ Евы, матери человеческой. Но этот внутренний образ, бывший когда-то воспоминанием о его собственной матери, символом любви к ней, непрерывно менялся и рос. К первоначальному образу добавлялись черты цыганки Лизы, черты дочери рыцаря, Лидии, и еще многие женские лица; но не только лица женщин, которых он любил, входили в этот образ, его изменяли и придавали ему новые черты всякое потрясение, любой опыт и любое переживание. Ибо образ этот, если бы Златоусту удалось когда-нибудь сделать его зримым, должен был изображать не конкретную женщину, а саму жизнь в облике Праматери. Часто ему казалось, что он видит его, иногда он являлся ему во сне. Но об этом лице Евы и о том, что оно должно было выражать, он не смог бы сказать ничего, разве только что в нем должно воплотиться внутреннее родство наслаждения жизнью с болью и смертью.

Мысли Златоуста подтверждают, что в книге присутствует концепт Эроса и Танатоса, жизни и смерти. И если жизнь — в мировоззрении нашего героя — это начало, а смерть — это конец, то первое сильно зависит от второго, ибо не может существовать начало без конца, как и наоборот. Однако за первым циклом последует второй, за ним — третий, и пойдёт другая, модернизированная цепь всего сущего, — так и происходит со Златоустом: образ матери подходит к своему концу, он умирает, перерождается и становится совокупностью образов в едином, чем-то большим, цельным и всеохватывающим, — он становится логосом. Гераклит говорил: «Если вы прислушаетесь не ко мне, но к логосу, мудро будет в нем пребывая сказать: все едино». И не зря ближе к концу главы мы найдём схожие мысли у Златоуста!

«Смерть и сладострастие идут рука об руку. Любовь и наслаждение можно назвать матерью жизни, но ею же можно назвать могилу и тлен. Матерью была Ева, она была источником счастья и источником смерти, она вечно рождала и вечно убивала, в ней соединились любовь и жестокость, и чем дольше он носил в себе ее образ, тем больше он становился для него парадигмой, священным символом.

Он знал не на словах, не в сознании, а глубинным знанием крови, что его путь ведет к матери, к наслаждению и смерти».

Златоуст создаёт скульптуру Нарцисса в образе святого Иоанна Богослова, — некий итог его первой половины жизни, средоточие опыта и мудрости. Искусство помогает забыть о тленности всего вокруг: его руки создают образы, способные пережить многие века, — они даже могут обуздать рок матери! — чтобы являть от поколения к поколению свою идею, и, что немаловажно, — свою тайну. Искусство — как и секс — позволяет Златоусту выйти по ту сторону бытия. Однако оно вносит другое, тяжёлое чувство в жизнь Златоуста, — чувство разлада. Очень примечательны мысли главного героя, когда он смотрит на скульптуру Иоанна:

«Он видел перед собой своего друга Нарцисса, наставника своей юности, который стоял, подняв лицо и как бы прислушиваясь к чему-то, в одеяниях любимого ученика Иисуса, с выражением покоя, преданности и благоговения, напоминавшим едва зарождающуюся улыбку. Этому прекрасному, благочестивому и одухотворенному лицу, этой стройной, как бы парящей фигуре, этим изящным, смиренно воздетым к небу рукам с длинными пальцами были ведомы боль и смерть, хотя они и были полны юности и внутренней музыки; но им были неведомы отчаяние, суета и непокорство. Душа, скрытая за этими благородными чертами, могла быть радостной или печальной, но она была просветленной и не знала разлада».

12-13 главы

Разлад по Златоусту — метание между матерью (Евой) и отцом (Адамом). Как я уже упоминал, в начале тринадцатой главы мы могли прочитать:

«Детская непосредственность бродячей жизни, ее материнское происхождение, ее отвращение к закону и духу, ее покинутость и тайная неизбывная близость смерти давно уже овладели душой Златоуста и наложили на него свой отпечаток. Но все-таки в нем жили дух и воля, все-таки он был художником, и это делало его жизнь богаче и труднее. Ведь всякая жизнь обогащается и расцветает благодаря раздвоенности и разладу. Что значили бы рассудок и трезвый расчет, не будь на свете упоения, что значило бы чувственное наслаждение, не стой за ним смерть, и что значила бы любовь без вечной непримиримой вражды полов?»

В двенадцатой главе Златоуст обдумывает предложение Никлауса вступить в мастерскую, переживает чувство разлада, осуждает город, его оседлый образ жизни и бюргерские замашки. Сперва он решает, что лучше быть художником, который способен обогащать свои произведения тайной, нежели жить, как ремесленник, в мастерской, машинально выполняя кучу заказов.

Затем, рефлексируя, Златоуст осознает, что искусство для него — это средство, которое необходимо, чтобы запечатлеть Маму, её власть и могущество.

«И вот решение было уже близко, ему все стало ясно. Искусство — вещь прекрасная, но оно не богиня и не цель, по крайней мере для него; не искусству он должен следовать, а только зову матери. Какая польза в том, что пальцы его станут еще более искусными? Куда это ведет, видно на примере мастера Никлауса. Это ведет к славе и популярности, к богатству и оседлой жизни — и к оскудению и гибели тех внутренних органов чувств, которым только и доступна тайна. Это ведет к изготовлению милых дорогих игрушек, всевозможных богатых алтарей и церковных кафедр, святых Себастьянов и головок ангелов с красиво вьющимися локонами, по четыре талера за штуку. О, золотой отблеск в глазах карпа и нежный серебристый пушок на концах крылышек мотылька были бесконечно прекраснее, живее, драгоценнее, чем целый зал, набитый такими изделиями искусства».

Златоуст отказывает мастеру Никлаусу, — и тот, обидевшись и разгорячившись, прогоняет его. Наш герой идёт в город и заходит в свою коморку, где всё это время жил. Вечером он прощается с хозяевами дома, чтобы спокойно уйти утром. Но его перехватывает дочка хозяина — с красноречивым именем! — Мария. Она угощает главного героя хлебом и молоком. Он целует её в знак состраданья.

«С усталым от бессонной ночи лицом, вся бледная, но тщательно одетая и причесанная, она угостила его на кухне горячим молоком и хлебом и, казалось, была очень опечалена его уходом. Он поблагодарил и на прощанье из сострадания поцеловал ее в тонкие губы. Благоговейно, с закрытыми глазами приняла она поцелуй».

Тринадцатая глава начинается со странствий Златоуста. В авторской речи — смешанной с мыслями главного героя — Герман Гессе впервые называет его сыном Адама, что отсылает нас к концепту каиновой печати из романа «Демиан». В этом фрагменте — в какой-то степени — можно найти подытоженный нонконформизм и критику мещанства из прошлых работ писателя, — «Степного волка», «Сиддхартхи», «Демиана», — но без того градуса высокомерия и снобизма, как было раньше, — что, безусловно, замечательно!

«Никому не повинуясь, подвластные только погоде и времени года, не имеющие ни цели перед собой, ни крыши над головой, ни какой-либо собственности, подверженные любым случайностям, ведут бездомные свою по-детски наивную и мужественную, свою убогую и насыщенную жизнь. Они — сыновья Адама, изгнанного из рая, братья не ведающего вины зверья. Час за часом берут они то, что посылает им рука с небес: солнце, дождь, туман, снег, тепло и стужу, благополучие и нужду, для них не существует ни времени, ни истории, ни честолюбия, ни того странного кумира развития и прогресса, в которого столь отчаянно верят собственники домашних очагов. Бродяга может быть вежливым или грубым, ловким или неуклюжим, смелым или трусливым, но в сердце своем он всегда дитя, всегда живет так, будто только что пришел в мир, где еще и не начиналась мировая история, всегда руководствуется в своей жизни немногими элементарными побуждениями и потребностями. Он может быть умным или глупым, может в глубине души знать, как хрупка и бренна всякая жизнь, как робко и нерешительно несет все живое свою теплую кровь сквозь ледяные пространства Вселенной, или же он может просто по-детски жадно следовать велениям своего желудка — всегда он будет антагонистом и смертельным врагом имущих и оседлых, которые ненавидят, презирают и боятся его, ибо не желают, чтобы им напоминали о таких вещах, как мимолетность бытия и вечное увядание всего живого, как неумолимая ледяная смерть, заполняющая мировое пространство вокруг нас».

Златоусту под руку попадает паломник Роберт, — и они решают странствовать вместе. Их путь лежит через селения и города, где властвует чума. Она накладывает отпечаток на странников: главный герой видит, как господствует Великая Мать, отнимая жизни людей, — но весь этот фатум лишь углубляет её логос в глазах Златоуста, а также обогащает его, как художника. С Робертом же всё совершенно иначе: чума подавляет меланхоличную натуру юноши, она усиливает негативные черты его характера, — мнительность, ипохондрию, педантичность и трусость. Их взаимоотношения — да и сам Роберт как персонаж — внедрены автором в текст, чтобы подчеркнуть разницу в их природной сущности, — такими же были отношения между Кнауэром и Синклером в романе «Демиан». Гессе показывает, что Роберт — хоть и скитается по свету — не чадо Великой Матери, не сын Адама, а, скорее, такой же оседлый по своей сути бюргер, который до конца не познал свою природу. Немецкое имя Роберт означает «блестящий от славы». Его цель в книге — прославить через свои слабости сильные аспекты Златоуста, показать каждому из нас, каким великим, храбрым и мужественным может быть сын Адама, — показать, как он заглядывает прямо в лицо Матери и даже не подумывает о том, чтобы потупить взор! Их диалог подчёркивает это, ибо — когда Златоуст выйдет из чумного дома — Роберт скажет: «Я на какой-то миг испугался тебя. Мне не понравилось твое лицо, когда ты вышел из мертвого дома. Я подумал, что ты подцепил чуму. Но даже если это и не чума, твое лицо стало другим. Неужели то, что ты там увидел, было так страшно? А Златоуст отвечает ему: «Ничего страшного. Я увидел там только то, что предстоит мне и тебе и нам всем, даже если мы и не заразимся чумой».

Златоуст находит в городе девушку по имени Лене и зовёт её странствовать. Втроём — вместе с Робертом — они селятся в заброшенном доме, где планируют пережить чуму.

Как Вы помните, в романе есть место для концепта Фридриха Ницше про два начала — аполлоническое и дионисийское. Мы уже убедились, что Златоуст — это инстинкт, трепет и порыв; однако почему главный герой не бежит от чумы? Где его инстинкт самосохранения? Он осторожно, но всё же спокойно ходит по домам, по городам и проводит последние дни с Лене, когда она умирает, продолжая ухаживать за ней. Изначально может показаться, будто он фаталист — наподобие лермонтовского Печорина — н просто ступает по дороге, которую приготовила для него судьба.

Но так ли всё на самом деле?

14 глава

Для Златоуста преходящее — это бесконечное. Смерть усиливает чувство жизни. В его мировоззрении Танатос наполняет Эрос, делает жизнь ярче и прекраснее. Вспомните, ведь главные женщины его жизни — Лидия, Лене и Агнес — стали такими именно потому, что их любовь могла его погубить: они давали Златоусту шанс почувствовать Великую Мать во всей полноте. Чума — это гераклитовский образ мирового пожара, который обновит мир. Даже в любви главного героя есть что-то от огня: его любовь к Лидии — это неутолимый пожар сладострастия; любовь к Лене — пожар, который поглотит девушку на его глазах; любовь к Агнес — последний круговорот, пляска жизни и смерти, дантевский вихрь и мировой пожар, который может забрать их обоих. В пятнадцатой главе Агнес скажет Златоусту:

«От тебя, моя золотая рыбка, я хотела бы иметь ребенка. Но еще больше я хотела бы умереть от тебя. Выпей меня, возлюбленный мой, растопи меня, убей меня!»

«»Von dir, du süßer Goldfisch, möchte ich ein Kind haben. Und noch lieber möchte ich an dir sterben. Trink mich aus, Geliebter, schmilz mich, töte mich!«

Символизм огня играет важную роль в структуре романа. Когда Лене спросит у Златоуста о том, как долго продержится их счастье, он скажет:

«Над этим, моя маленькая Лене, уже ломали головы все мудрецы и святые. Нет счастья, которое длится долго. Но если тебе мало того, что у нас есть, если оно тебя не радует, тогда я тотчас же подожгу хибару и каждый из нас отправится своей дорогой. Пусть все будет как есть, Лене, хватит чесать языком».

В один из дней на девушку нападёт неизвестный. Златоуст убьёт его и освободит Лене от рук лиходея, — но девушка, к сожалению, всё равно заболеет. Малец Роберт из-за этого покинет их, а главный герой будет наблюдать, как его возлюбленная умирает. В конце концов — когда Лене испустит дух — он подожжёт хибару и уйдёт странствовать в одиночестве.

Смерть девушки во многом предопределена видением Златоуста, которое пришло к нему перед тем, как на Лене напали:

«Внезапно, в тот момент, когда он засыпал на камнях, перед ним возникло, словно мимолетная зарница в плывущих облаках, большое бледное лицо, лицо Евы, оно было печальным и хмурым, но вдруг глаза на нем широко раскрылись — огромные глаза, полные похоти и жажды убийства. Златоуст спал до тех пор, пока роса не промочила его насквозь».

Странствуя, Златоуст находит фреску, на которой неизвестный художник изобразил пляску смерти. Он вновь интерпретирует её по-своему, обнажая перед читателем лейтмотив своей жизни, — логос Матери:

«В одном монастыре он увидел недавно написанную фреску и долго ее разглядывал. На стене была изображена пляска смерти, бледная костлявая смерть, танцуя, уводила из жизни людей — короля, епископа, аббата, графа, рыцаря, врача, крестьянина, наемника, — всех увлекала она за собой, и при этом ей подыгрывали на голых костях скелеты-музыканты. Любопытные глаза Златоуста глубоко впитали в себя эту картину. Незнакомый собрат извлек урок из того, что натворила Черная Смерть, и громко произнес горькую проповедь; неплохо понимал свое дело этот незнакомец, он хорошо изобразил увиденное, стук костей слышался в его буйной картине, ужас навевала она. И все же это было не то, что увидел и пережил он, Златоуст. Здесь была изображена неизбежность смерти, строгая и неумолимая. А Златоуст представлял себе другую картину, совершенно по-иному звучала в ней необузданная песня смерти, не стук костей и не суровость звучали в ней, а скорее сладостная и манящая мелодия, которая звала вернуться на родину, к матери. Там, где смерть простирала над жизнью свою длань, она звучала не только так же пронзительно и воинственно, она звучала еще и глубоко, ласково, по-осеннему удовлетворенно, и рядом со смертью огонек жизни горел ярче и задушевнее. Для других смерть могла быть воительницей, судьей и палачом, суровым владыкой, для него она была еще и матерью и возлюбленной, ее зов был зовом любви, ее прикосновение — любовным содроганием».

Далее Златоуст встречает девушку, которая носит имя одной из ветхозаветных праматерей, — девушку по имени Ревекка. Оно означает «берущая в плен», «притягивающая».

«Она оплакивала своего отца, его по приказу начальства сожгли вместе с четырнадцатью другими евреями, но ей удалось бежать, и теперь она в отчаянии возвратилась назад и обвиняла себя в том, что не дала сжечь себя вместе с другими».

Златоуст помогает девушке похоронить отца, устраивает ночлег, охраняет сон девушки, а затем предлагает ей свою любовь, — но Ревекка отвергает его, ибо её жизнь переполнена Танатосом. Она есть влечение к смерти в буквальном смысле.

«Она ничего не хочет делать, что приносит радость, с гневом и злостью сказала Ревекка, она хочет делать то, что доставляет боль, никогда больше не станет она думать о радости, и чем скорее сожрет ее волк, тем лучше для нее».

Её покорность логосу покорила Златоуста. «В ее глазах он увидел смерть, не неизбежность смерти, а желание смерти, приятие смерти, тихую и самоотверженную готовность последовать зову матери-земли». Этим она притягивает главного героя и берёт в плен часть его души, — и преобразует её.

Отвергнутый Ревеккой Златоуст хочет найти мастера Никлауса. По дороге — созерцая господство Великой Матери — он заходит в церковь и исповедуется напрямую Богу:

«Взгляни, Господи, что со мной стало. Я возвращаюсь из мира, превратившись в дурного, бесполезного человека, я растранжирил, как мот, свои молодые годы, от них почти ничего не осталось. Я убивал, я крал, я прелюбодействовал, я бездельничал и ел чужой хлеб. Господи, почему ты создал нас такими, почему ведешь нас такими путями? Разве мы не твои дети? Разве не твой сын умер за нас? Разве нет святых и апостолов, чтобы наставлять нас? Или все это красивые вымышленные сказки, которые рассказывают детям и над которыми смеются даже попы? Я разуверился в тебе, Отче, ты сотворил дурной мир и плохо поддерживаешь в нем порядок. Я видел дома и улицы, усеянные мертвецами, я видел, как богатые запираются в своих домах или убегают, а бедные бросают своих братьев непогребенными, как они подозревают друг друга и убивают евреев, словно скот. Я видел множество невинно пострадавших и безвинно погибших и множество злых, купавшихся в роскоши. Неужели ты совсем забыл и оставил нас, неужели твое творение совсем опротивело тебе и ты хочешь, чтобы все мы погибли»?

15 глава

Златоуст приходит к дому мастера. От его дочери Лизбет — сильно постаревшей и сгорбленной — он узнаёт, что Никлаус умер. Эта новость шокирует главного героя.

«Он неторопливо вернулся к набережной и снова уселся на старое место у реки. <...> Он оплакивал мертвого мастера, оплакивал утраченную красоту Лизбет, оплакивал Лене, Роберта, девушку-еврейку, собственную увядшую, растраченную молодость».

На следующий день его встретила Мария. Она предложила Златоусту кров, — и он не отказался. Хозяева дома рассказали ему, что случилось с Никлаусом и Лизбет: «Никлаус умер не от чумы, чумой заболела красавица Лизбет, она была при смерти, и отец ухаживал за ней до тех пор, пока не умер, он скончался еще до того, как она окончательно выздоровела».

Ниже мы узнаём, почему Златоуст решил задержаться в городе и какое место в его жизни занимает Мария:

«Остался он не ради отдыха. Он остался, так как был разочарован и пребывал в нерешительности, ему были дороги воспоминания о более счастливых временах в этом городе, а любовь бедной Марии действовала на него благотворно. Он не мог ответить ей взаимностью, не мог дать ей ничего, кроме дружеского участия и сострадания, но ее тихое, кроткое обожание все же согревало его. Но больше всего удерживало его в этом месте горячее желание снова стать художником, пусть даже без мастерской, пусть даже в какой-нибудь времянке».

Мария — это очень символичное, священное имя, — и именно сакральный дух девушки не позволяет Златоусту полюбить её так, как он любил женщин в течение всей жизни. На уровне действительности автор аргументирует это иначе: Гессе намекает, что главного героя отталкивает изъян девушки — её больной тазобедренный сустав. А на подтекстовом уровне — помимо её имени — он не способен любить Марию из-за того, что отношения с ней не поведут его к логосу матери, не покажут ему силу Танатоса, — в отличие от любовницы графа по имени Агнес.

Златоуст долго выслеживал Агнес, о которой его хозяева как-то обмолвились: «Граф слишком много требовал от горожан, да и его любовница всем изрядно надоела, эта Агнес, не женщина, а прямо-таки исчадие ада». Имя Агнес — согласно словарю Петровского — «имеет происхождение либо из др.-греч. ἁγνός — "чистая", "непорочная", "невинная", либо от лат. agnus "агнец, ягнёнок". Но, конечно же, её имя — это форма авторской иронии. Здесь важно другое: она — прямое воплощение Великой Матери, всей её многогранности, ибо сразу — при первом диалоге! — она скажет Златоусту:

«Я люблю только таких мужчин, которые, если понадобится, рискуют своей жизнью».

И уже этим вечером Златоуст попадает в замок, чтобы разделить с девушкой её ложе...

16 глава

Шестнадцатая глава начинается с того, что Златоуст — пребывая на холмах гор — ожидает встречи с Агнес. Мы сразу можем понять — если уделим внимание пейзажным описаниям — что их встреча будет роковой:

«Он перешел через реку и через опустевшие виноградники поднялся по крутым террасам на холм, скрылся наверху в лесу и до тех пор не переставал взбираться вверх, пока не достиг последней группы холмов. Чуть тепловатые лучи солнца пробивались здесь сквозь ветки обнаженных деревьев, услышав его шаги, взлетали и прятались в кустах дрозды, они сидели, испуганно нахохлившись, и в зарослях блестели черные бусинки их глаз, а далеко внизу синей дугой текла река и лежал город, маленький и словно игрушечный, откуда не доносилось иных звуков, кроме колокольного звона, зовущего к молитве. Здесь, наверху, были небольшие, заросшие травой валы и холмы, оставшиеся с древних языческих времен, то ли укрепления, то ли могильники».

Река символизирует перемены, дрозды — грех, соблазн плоти; колокольный звон — по одной из трактовок — символизирует опасность, могильники — смерть. Фактически в этой символической схеме Гессе заключил сюжет всей главы.

Однако, вкупе со всем этим, автор припрятал здесь ещё кое-что интересное: колокол призывает к молитве, — следовательно, мы можем увидеть здесь противостояние смерти и духа. В христианской традиции колокол — священный символ: он может знаменовать небесный свод, присутствие Христа, божественный голос, — Златоусту достаточно пойти этой дорогой, уйти от соблазна плоти, чтобы сохранить свою жизнь. Забегая наперёд стоит отметить, что именно дух — в лице Иоанна — спасёт его от смертной казни. Колокол как бы просит главного героя остановиться, призывает его к молитве, и, хотя Златоуст осознаёт всё это, он выбирает другой путь. Разлад между Дионисом и Аполлоном, между инстинктом и духом, между скитальческим и оседлым образами жизни чувствует сам Златоуст:

«Это же просто позорно — позволять жизни так дурачить нас, не знаешь, смеяться тебе или плакать! Ты или живешь, давая волю чувствам, припав к груди Праматери Евы, — и тогда у тебя будет немало возвышенных наслаждений, но не будет защиты от бренности жизни, ты уподобишься лесному грибу, который сегодня переливается яркими красками, а назавтра превращается в гниль; или же ты пытаешься защитить себя, запираешься в мастерской и хочешь создать памятник мимолетной жизни — тогда ты должен отказаться от радостей, превратиться в простое орудие, и хотя ты будешь служить непреходящему, но при этом засохнешь, лишишься свободы, полноты и радости жизни».

Златоуст приходит к Агнес, но даже и здесь — хотя главный герой не придаёт этому значения — бьёт ключом разлад: с одной стороны, в замок съехались священнослужители, из-за которых он долго не мог попасть внутрь к своей любовнице, с другой стороны — они всё же оказываются наедине, вопреки обстоятельствам, ластятся к друг другу и испивают нектар любви. Это весьма красноречивые фрагменты, ибо мир — от лица Гессе — разговаривает с нашим героем на праязыке, через образы, ситуации и намёки, — но Златоуст ослеп, он ничего не видит или не хочет видеть.

В итоге их ловит граф, а Златоуст прикидывается вором, чтобы не выдавать Агнес.

Его отправляют в склеп. Он знает, что утром — перед тем, как его вздёрнут на виселице — должен прийти священник, дабы исповедать нашего героя, — но ради своей жизни Златоуст готов пойти на тягчайший грех:

«Если не удастся уговорить священника помочь ему, тогда придется воспользоваться тем, что они останутся с ним один на один хотя бы на самое короткое время, и убить его. С помощью табуретки это не составит труда. Задушить его он не сможет, слишком мало силы осталось в руках и пальцах. Значит, надо убить, быстренько натянуть на себя его одеяния и в них выйти отсюда! Пока убитого обнаружат, он уже выберется из замка и убежит, убежит! Мария впустит его и спрячет. Надо попытаться. Это возможно».

17 глава

Утром к Златоусту приходит настоятель Иоанн, он же Нарцисс в молодости. В руках он держит фонарь с двумя свечками. Первое, что говорит старый друг главному герою, это: «Слава Иисусу Христу».

Это очень сильная сцена, которая способна произвести впечатление даже на самого чёрствого читателя, — особенно, если читатель поразмыслит над тем, как она устроена.

Златоуст сидит в склепе, вокруг него — сплошная тьма. Иоанн же, напротив, приходит со стороны света, из мира, где уже властвует солнце. После того, как настоятель упоминает Христа, Златоуст опускает глаза от стыда и бормочет что-то себе под нос. Он мельком замечает, что священнослужитель облачён в мантию, которую в Мариабронне носили настоятель Даниил, отец Мартин и отец Ансельм. Всё это, вкупе со свечами, которые символизируют победу света (жизни) над тьмой (смертью), вкупе с мантиями, которые напоминают об ушедшей юности, вкупе с Христом, Которого распяли за наши грехи, — всё это заставляет главного героя потупить взор: он увидел себя, все свои мерзкие помыслы, всю свою порочность в последние часы жизни и сгорел в пламени стыда. Это подтверждает его волнение, неуверенность, испытующий взгляд и дрожащие руки. Узнав, что перед ним стоит его старый друг, Нарцисс, он почти теряет сознание. Вся сцена показывает нам, как добродетель побеждает порочность своим светом.

«Златоуст был потрясен до глубины души. Весь мир вдруг переменился, и неожиданный спад нечеловеческого напряжения грозил удушить его; он дрожал, голова его кружилась и казалась пустым шаром, желудок свело. Глаза жгли подступившие слезы. Зарыдать и упасть в слезах в обморок — вот то, чего страстно хотелось ему в этот момент».

Златоуст узнаёт от Иоанна, что его помиловали. Настоятель зовёт нашего героя в монастырь, где он сможет — благодаря покровительству старого друга — создать себе мастерскую, чтобы предаваться искусству. Златоуст, не раздумывая, соглашается.

Во время поездки они беседуют и немного философствуют. Я не буду приводить их диалоги, ибо те мысли и взгляды, которые они излагают, мы разбирали в предыдущих главах. Я лишь уточню, что этот разговор демонстрирует разницу между их мировоззрениями, между Дионисом и Аполлоном, между Гераклитом и Фомой Аквинским.

Важно, что в ходе их разговора к Златоусту приходит видение:

«В этот час Златоусту показалось, что жизнь его обрела смысл, что он как бы обозревает ее сверху и отчетливо видит три большие ступени: зависимость от Нарцисса и освобождение от нее — время свободы и странствий — и возвращение, обращение к своему внутреннему миру, начало зрелости и жатвы».

Небольшое видение подтверждает мысль о том, что структура романа построена по принципу параболы. Как раз именно с семнадцатой главы по двадцатую она идёт вниз, вновь к отвлечённым предметам, к статичному повествованию.

Я выразил много мыслей, пока разбирал первые главы романа, — мысли о каштане, о параболе, о блудном сыне и о жизни Златоуста, которая напоминает путь к язычеству. Их можно подтвердить ближе к концу семнадцатой главы благодаря настоятелю Иоанну. Подискутировав со Златоустом и выслушав его, он скажет:

«Ты, похоже, стал язычником. Но этого мы не боимся. А своими многочисленными грехами тебе вряд ли стоит гордиться. Ты жил обычной мирской жизнью, ты, подобно блудному сыну, пас свиней и забыл, что такое закон и порядок. Разумеется, из тебя вышел бы очень плохой монах. Но я приглашаю тебя не для того, чтобы ты вступил в орден; я приглашаю тебя просто побыть нашим гостем и устроить себе у нас мастерскую».

Через несколько дней Иоанн и Златоуст приехали в Мариабронн. Первым делом наш герой заметил свой каштан, — этим и заканчивается семнадцатая глава:

«И вот они въехали в ворота Мариабронна и спешились под чужеземным каштановым деревом. Нежно притронулся Златоуст к его стволу и нагнулся, чтобы взять один из увядших коричневых плодов, валявшихся с лопнувшей колючей скорлупой на земле»

18-19 главы

Златоуст открывает мастерскую и находит себе помощника — Эриха, сына кузнеца. Иногда главный герой рассказывает юноше о своих приключениях — подобно старику — и в один момент замечает, что он действительно очень постарел.

В восемнадцатой главе мало фрагментов, которые стоит разбирать и интерпретировать, — во многом из-за того, что я уже разобрал их в предыдущих главах, — но, чтобы не расстраивать моего читателя, я хочу поделиться другими идеями и мыслями, для которых ранее не смог найти нужного места.

У Мариабронна есть прототип из реальной жизни, где учился сам Герман Гессе, — Маульброннский монастырь. Здесь, обучаясь в юности, он получил тяжелую травму и даже подумывал о самоубийстве, — подробнее узнать об этом можно в его романе «Под колесами».

На этом прототипы не заканчиваются. Как я предполагаю, вымышленный Мариабронн — основанный на реальном монастыре близ Маульбронна — стал предтечей для провинции Касталия из романа «Игра в бисер»: они оба исповедуют принцип иерархии, живут в однотипной «башне из слоновой кости», принимают к себе учеников, восхваляют интеллект и эрудицию… В Йозефе Кнехте — так или иначе — можно найти черты Нарцисса и Златоуста. В конце концов идея разлада — хоть и значительно переработанная — приоткроется ближе к финалу главному герою «Игры в бисер».

Но вернёмся к нашей главе. Златоуст исповедался своему другу и тот наказал главному герою провести месяц в целомудрии и спокойствии, не забывая ходить к утрене и молиться. Златоуст пробовал, но не всегда это получалось:

«Иногда после напряженной работы он не обретал вечером покоя и сосредоточенности, несколько раз забывал о покаянных молитвах, и многократно, когда он пытался погрузиться в себя, ему мешала, причиняя мучения, мысль, что молитва — всего лишь детское желание ублажить Бога, которого вовсе нет или который не в состоянии помочь тебе».

Златоуст делится мыслями с Иоанном, а тот, выслушав своего друга, говорит ему:

«Тебе не должно размышлять над тем, внимает ли Бог твоей молитве или существует ли вообще тот Бог, которого ты себе воображаешь. Не должно тебе задумываться и над тем, что твои старания по-детски наивны. В сравнении с тем, к кому обращены наши молитвы, все наши дела — ребячество. Творя молитву, ты должен раз и навсегда запретить себе эти глупые детские мысли. Ты должен так читать «Отче наш» и хвалу Марии, так отдаваться словам молитвы и проникаться ими, как будто поешь или играешь на лютне, не гоняясь за какими-то умными мыслями и суждениями, а как можно чище выводя каждый звук и каждую ноту. Когда поешь, не думаешь о том, полезно пение или нет, а просто поешь. Точно так же надо и молиться».

Этот маленький эпизод показывает нам, как Иоанн берёт на себя роль психолога, — очень распространённую в творчестве Гессе, — чтобы облегчить участь нашего героя.

«И дело снова пошло на лад. Снова растворилось его неспокойное и ненасытное «я» под просторными сводами упорядоченности, снова благодатные слова сияли над ним и сквозь него, как звезды».

Одухотворённый, не испытывая ночных терзаний, Златоуст создаёт статую настоятеля Даниила, — и она поражает Иоанна своим величием. В следующей главе он скажет:

«Я многому учусь у тебя, Златоуст. Я начинаю понимать, что есть искусство. Раньше мне казалось, что его, в отличие от мышления и науки, нельзя принимать всерьез. Я размышлял примерно так: поскольку человек представляет собой сомнительную смесь духа и материи, поскольку дух открывает ему взгляд на вечность, а материя тянет вниз и привязывает к преходящему, ему нужно устремляться от чувственного к духовному, дабы возвысить свою жизнь и придать ей смысл. Я правда, привычно утверждал, что высоко ценю искусство, на деле же относился к нему с высокомерием и смотрел на него сверху вниз. Только теперь я понял, что к познанию ведут многие пути и что путь духа не единственный и, вероятно, не самый лучший. Да, это мой путь, и я на нем останусь. Но я вижу, как ты на противоположном пути, на пути чувств, столь же глубоко постигаешь тайну бытия и выражаешь ее значительно живее, чем большинство мыслителей».

В следующей главе Златоуст ещё больше примечает свою старость, ибо ему отказывает Франциска, — девушка, за которой он ухаживал. Этот неожиданный опыт сильно опечалил нашего героя. Он продолжает работать над скульптурами, однако лелеет мысль, что вскоре вновь отправится странствовать.

Настоятель Иоанн, тем временем, привязывается к Златоусту. Он не хочет отпускать своего друга, хотя и обещал, что не будет удерживать его в монастыре. В душу Иоанна входит новое чувство, которое хорошо известно Златоусту, — чувство разлада.

«С печальной улыбкой вспоминал Нарцисс все те эпизоды, когда он, начиная с ранней юности, направлял и поучал своего друга. Благодарно принимал это друг, каждый раз признавая его превосходство и наставничество. А потом без громких слов выставлял рожденные из бурь и страданий своей истерзанной жизни творения: не слова, не поучения, не объяснения, не призывы, а истинную, возвышенную жизнь. Насколько беднее в сравнении с этим был он сам со своими знаниями, со своей монастырской дисциплиной, со своей диалектикой!

Вокруг этих вопросов кружились его мысли. И как когда-то много лет назад он вторгся в юность Златоуста со своими призывами и увещеваниями и придал его жизни новое направление, так и его друг после своего возвращения глубоко затронул и потряс его, побуждая к сомнению и переоценке. Они были равны; Нарцисс не дал ему ничего, что многократно не вернулось бы к нему обратно».

Глава заканчивается тем, что Златоуст, получив всё необходимое, уезжает из монастыря, чтобы наполнить своё сердце новыми чувствами и переживаниями.

Настоятель Иоанн отпускает друга, испытывая тяжёлую боль, — это отчётливо видно по последнему абзацу главы:

«Нарцисс боролся. Он взял себя в руки, он не отрекся от своего призвания, в своем строгом служении он не поступился ничем. Но он страдал от утраты и сознания, что его сердце, отданное Богу и служению, так сильно привязалось к другу».

20 глава

Златоуст вернулся в Мариабронн, но уже другим человеком. Это был старец, с поседевшими волосами, впалыми щеками и необычным взглядом. Его вид испугал Эриха.

На следующий день настоятелю Иоанну доложили, что старый друг прибыл в монастырь. Оказывается, Златоуст сильно болен и вскоре, как утверждает местный врач Антон, должен умереть. Новость поражает настоятеля, чьё сердце успело привязаться к Златоусту.

Вся глава представляет из себя обрывочные записи — составленные Иоанном и помощником — о путешествии Златоуста и его мыслях перед смертью.

«Когда начались боли? Еще в самом начале путешествия. Я ехал по лесу, свалился вместе с лошадью в ручей и всю ночь пролежал в холодной воде. Там внутри, где сломаны ребра, с тех пор и появились боли. Тогда я был еще недалеко отсюда и мог вернуться, но не сделал этого, это было ребячество, я думал, что покажусь смешным. Я поехал дальше, а когда уже не мог ехать из-за боли, я продал лошадку и долго лежал в одном лазарете».

Ручей нужно интерпретировать таким же образом, как реку. Он знаменует сильную перемену в главном герое, которую я опишу немного ниже, соблюдая хронологию.

Иоанн, «сердце которого горело от любви и боли», поцеловал Златоуста в лоб, чем сильно поразил своего друга.

«Златоуст, — прошептал Нарцисс на ухо другу, — прости, что я не мог сказать тебе этого раньше. Я должен был сказать тебе об этом, когда посетил тебя в твоей темнице, в резиденции епископа, или когда я увидел твои первые скульптуры, или когда-нибудь еще. Позволь сказать мне теперь, как сильно я тебя люблю, как много ты для меня значил, насколько богаче сделал мою жизнь. Тебе это мало о чем говорит. Ты привык к любви, она для тебя не редкость, тебя любили и баловали многие женщины. Со мной все обстоит иначе. Моя жизнь бедна любовью, я был обделен самым лучшим. Наш настоятель Даниил сказал мне как-то, что считает меня высокомерным, быть может, он был прав. Не скажу, что я несправедлив к людям, я стараюсь быть с ними справедливым и терпеливым, но я никогда их не любил. Из двух ученых в монастыре мне милее тот, кто более учен; никогда не любил я слабого ученого вопреки его слабости. И если я все же знаю, что такое любовь, то это благодаря тебе. Только тебя я мог любить, тебя одного из всех людей. Ты не поймешь, что это значит. Это источник в пустыне, цветущее дерево среди диких зарослей. Тебя одного должен я благодарить, что сердце мое не иссохло, что во мне осталось место, открытое для благодати».

Настоятель Иоанн обнажает свою душу и показывает, насколько Златоуст обогатил его жизнь. К тому же, мы наконец-то узнаём, почему юношей — в романе ведь говорящие имена! — его звали Нарциссом. В молодости он был хладнодушным, гордым человеком, который, очевидно, никого не любил, кроме себя и Бога. А теперь — будучи Иоанном — он впервые полюбил человека: «И если я все же знаю, что такое любовь, то это благодаря тебе. Только тебя я мог любить, тебя одного из всех людей». Важно: Златоуст не только открыл для своего друга дотоле неизвестное чувство, но и открыл такое понятие, как «любовь-дружба», которое хорошо описал Фома Аквинский в «Сумме теологии».

«Как говорит Философ, не всякая любовь обладает признаком дружбы, но только та, которая соединена с желанием блага, когда, так сказать, мы любим кого-либо так, что желаем ему блага. Если же мы не желаем блага тому, кого мы любим, а желаем блага только себе (в указанном смысле принято говорить, что мы любим вино, лошадей и тому подобное), то такая любовь является не дружбой, а своего рода вожделением. В самом деле, было бы нелепым говорить о дружбе с вином или с лошадью.

Однако одного желания блага для дружбы недостаточно, но необходима также и взаимность любви, поскольку дружба существует между двумя друзьями и это желание блага основано на своего рода общении.

Таким образом, коль скоро между человеком и Богом существует общение, поскольку Он сообщает нам Свое блаженство, то на этом общении, о котором [в Писании] сказано: «Верен Бог, Которым вы призваны в общение Сына Его» (1Кор. 1, 9), необходимо должна быть основана некая дружба. Та же любовь, которая основана на этом общении, суть любовь к горнему, из чего со всей очевидностью следует, что эта любовь является дружбой человека с Богом».

Это прекрасный и очень искренний момент книги! Ибо Златоуст, улыбнувшись, ответил другу взаимностью:

«Когда ты избавил меня от виселицы и мы ехали домой, я спросил тебя о своей лошади, о Звездочке, и ты ответил на мой вопрос. Тогда я понял, что ты, едва способный отличить одну лошадь от другой, заботился о Звездочке. Я понял, что ты делал это ради меня, и был очень рад этому. Теперь я вижу, что так оно и было и что ты действительно любишь меня. Я тоже всегда любил тебя, Нарцисс, половину своей жизни я добивался твоего расположения. Я знал, что и ты меня любишь, но никогда не надеялся, что ты, гордый человек, когда-нибудь скажешь мне об этом. Теперь ты это сказал, в тот самый момент, когда у меня уже не осталось ничего другого, кроме странствий и свободы, бескрайний мир и женщины бросили меня на произвол судьбы. Я принимаю твои слова, спасибо тебе за них».

В конце концов Златоуст рассказывает полностью о первой поре путешествия, когда он упал в ручей и сломал себе рёбра. Его реплика усиливает многие мысли, которые я высказал в своём эссе: о символах, о Танатосе и Эросе, о Великой Матери, о философии Гераклита, о значении реки… Этот фрагмент показывает нам всё могущество его логоса:

«Когда я сел на своего коня и уехал отсюда, у меня была определенная цель. До меня дошел слух, что граф Генрих снова объявился в этих краях, а с ним и его возлюбленная, Агнес. Тебе, я думаю, это покажется пустяком, да и мне сейчас так кажется. Но тогда весть обожгла меня, и я думал об одной только Агнес; она была самой красивой женщиной, которую я знал и любил, я хотел снова увидеть ее, я хотел еще раз быть с ней счастливым. Я поехал и через неделю нашел ее. Тогда-то, в тот час, и произошла во мне перемена. Я значит, разыскал ее, она была все так же красива, я нашел не только ее, но и возможность показаться ей на глаза и поговорить с ней. И представь себе, Нарцисс: она и знать обо мне больше не хотела! Я был слишком стар для нее, недостаточно красив и весел, она ничего больше не ждала от меня. На этом, собственно, мое путешествие закончилось. Но я поехал дальше, мне не хотелось возвращаться к вам разочарованным и смешным, и, пока я так ехал, силы, молодость и благоразумие совсем оставили меня, потому-то я и свалился вместе с конем в овраг и в ручей, поломал ребра и долго лежал в воде. Тогда я впервые испытал настоящую боль. Еще во время падения я почувствовал, как что-то сломалось в моей груди, и это меня обрадовало, я с удовольствием услышал хруст и был этим доволен. Я лежал в ручье и видел, что должен умереть, но все было совсем не так, как тогда в тюрьме. Я не имел ничего против, смерть больше не пугала меня. Я чувствовал эту ужасную боль, которая с тех пор часто возвращалась, и при этом видел сон или видение, называй как хочешь. Я лежал с жгучей болью в груди, я сопротивлялся и кричал, но вдруг услышал смех — смех, который я слышал только в детстве. Это был голос моей матери, низкий женский голос, полный страсти и любви. Тогда я понял, что это она, что со мной была моя мать, она положила мою голову к себе на колени, разверзла мою грудь и глубоко погрузила пальцы между ребер, чтобы вынуть мое сердце. Когда я увидел и понял это, боль исчезла. И теперь, когда боль возвращается, это уже не боль, не враг; это пальцы матери, вынимающие мое сердце. Она старается изо всех сил. Порой она сжимает пальцы и стонет, как от сладострастия. Иногда смеется и шепчет нежные слова. Иногда она не со мной, а на небесах, и я вижу между облаков ее лицо, такое же большое, как облако, оно плывет и печально улыбается, и ее печальная улыбка высасывает из меня силы и вынимает из груди сердце.

<...> Милый, я не могу ждать до завтра. Мне надо проститься с тобой и на прощанье сказать все. Выслушай меня еще минуту. Я хотел рассказать тебе о своей матери и о том, что она держит мое сердце в своей руке. Много лет я втайне мечтал сделать скульптуру матери, это был самый святой из всех моих образов, я всегда носил в себе этот образ, полный любви и тайны. Еще недавно для меня была бы совершенно невыносима мысль о том, что я могу умереть, не сделав этой скульптуры; моя жизнь показалась бы мне бесполезной. А теперь видишь, как все удивительно с ней обернулось: не мои руки придают ей форму и вид, а она сама делает это со мной. Она берет мое сердце в свои руки, вынимает его из груди и опустошает меня, она соблазнила меня на смерть, и вот вместе со мной умирает и моя мечта, прекрасная скульптура, образ великой праматери Евы. Я еще вижу его, и, будь в моих руках сила, я бы воплотил его в материале. Но она не хочет этого, не хочет, чтобы я обнажил ее тайну. Она предпочитает мою смерть. Я умру с радостью, она сделает мою смерть легкой».

Златоуст за весь роман соединил в себе два мира, — мир отца и матери, духа и инстинкта, в то время как Иоанн пребывал только в одном из них. Второй, иной мир открылся Иоанну благодаря другу, наподобие того, как он однажды показал ему дорогу к Великой матери.

Но что будет дальше? Иоанн — подобно Кнехту — покинет свою обитель? Будет ли он искать свою мать? Сможет ли он принять её так же, как Златоуст принял своего отца? Будет ли он бороться? Будет ли он обновлять свой мир?

Гессе не хочет отвечать на эти вопросы, — значит каждый из нас, читателей, вправе найти свои. Но одно ясно точно: последние слова главного героя поразят Иоанна в самое сердце, точно так же, как однажды молодой Нарцисс поразил юношу Златоуста, чтобы направить его к Праматери.

«Но как же ты будешь умирать, Нарцисс, не имея матери? Без матери нельзя жить. Без матери нельзя умереть».

Группа во Вконтакте

Телеграм-канал

Купить мою книгу