В споре о соотнесении любовной лирики и биографии поэта читатель, знакомый с книгой «Пушкин в зеркале мифов», может припомнить рассуждение её автора В.М. Есипова:
«Нам же трудно представить себе, чтобы человек, всегда живший столь полнокровной жизнью, как Пушкин, чтобы человек, обладавший пушкинским темпераментом, переживавший реальные (а не вымышленные) увлечения, любивший реальных (а не воображаемых) женщин, дравшийся на настоящих дуэлях, не пренебрегавший в дружеском кругу ненормативной лексикой, столь обогащающей иногда нашу интеллигентскую речь, повторяем, нам трудно себе представить, чтобы такой человек, «размышляя о предстоящей женитьбе, о решительной перемене своей судьбы», вспоминал в прощальном любовном стихотворении не ласки реальной женщины, а ласки некой «идеальной возлюбленной».
Всё вроде бы так. Опровергать мысль, что поэт вспоминал ласки реальной женщины, а не некой «идеальной возлюбленной», было бы смешно. Конечно, вспоминались ему ласки реальной женщины. Вопрос только: какой именно, и только ли одной?
Куда оригинальнее и продуктивнее мне видится гипотеза литературоведа В.Э. Вацуро об элегии «Простишь ли мне ревнивые мечты…» (1823), посвящённой всё той же Амалии Ризнич. Он нашёл сходство пушкинского текста с мотивами элегии французского поэта Мильвуа «Беспокойство». И счёл, что Пушкин, обнаружив сборник с этим произведением, созвучным его недавним мукам ревности, захотел… посостязаться с автором-французом в модном жанре поэзии. Чего-чего, а чувства ревности у него было в избытке и не только в отношении Ризнич.
Впустую гадать, насколько написанные им строки соответствуют жизненной правде. Это не парадокс и не странность, это нормальное явление: чем больше поэт отстранялся от конкретных реалий, а его возлюбленная «превращалась» в свою романтическую тень, тем художественно совершеннее становились стихи. Каковы тогда в Одессе были их отношения? Одни уверяют, что молодые люди были близки. Другие клянутся, что мучительная, страстная, отравленная ревностью, «как чёрный сплин, как лихорадка, как повреждение ума», любовь Пушкина к Амалии была лишь платонической. Что для нас меняет это в стихах Пушкина — понять невозможно.
Дальше можно последний тезис приводить применительно ко множеству стихов о любви, в написании которых «повинны» женщины, чьё счастье и одновременно несчастье заключались в том, что судьбе было угодно свести их с Пушкиным. Но мы вернёмся, что намеревались ранее сделать, к Керн, той, кому поэт собственноручно вручил листок со стихотворением «Я помню чудное мгновенье...» (традиционное, по первой строке, название эпохального стихотворения Александра Сергеевича «К***», обращённого, по общепринятой версии, именно к ней).
Впервые «К***» было напечатано в 1827 году в альманахе «Северные цветы», издававшемся Дельвигом. То есть прошло достаточно времени, почти два года, прежде чем Пушкин решил его опубликовать. История отношений Пушкина и Керн растиражирована, наверное, ничуть не меньше 24-х строк самого стихотворения. Познакомились в 1819 году в Петербурге в доме президента Академии художеств Оленина, жене которого Анна Петровна приходилось племянницей. Произвела ли Анна Керн на юного поэта неизгладимое впечатление? Принято писать, что было именно так. Что ж, пишущим знать лучше.
Затем Михайловское, 1825-й год. Тут, «в глуши, во мраке заточенья», произошла их новая встреча. Тогда Керн гостила у своей тётки в имении Тригорское по соседству с Михайловским. Других соседей у Пушкина не было. Владелица Тригорского — двукратная вдова Прасковья Александровна Осипова (урожд. Вындомская), по первому мужу Вульф, — правила здесь женским царством, состоявшим из барышень и молодых дам (её дочери от первого брака — Анна Николаевна и Евпраксия Николаевна; её падчерица — Александра Ивановна Осипова; её племянницы — Анна Ивановна Вульф и Анна Петровна Керн; если не считать ещё двух младших дочерей П.А. Осиповой, совсем маленьких девочек). Исключение составлял сын хозяйки Алексей Николаевич Вульф.
Среди живущих в Тригорском царили, надо признать, совсем не монастырские законы. Пушкин купался здесь в девичьей влюблённости Анны Вульф, заботливой нежности Осиповой, весёлой фривольности Керн… Знакомые с бальным этикетом начала XIX века могут успокоиться. Правило, будто танцевать большое количество танцев за один вечер с одной дамой могут позволить себе только родственники (муж с женой, братья с сёстрами) и жених с невестой, в Тригорском не работало. Полагать, что это может бросить тень на репутацию вашей дамы, а вам, как честному и благородному человеку, придётся на ней жениться, не приходилось. С каждым днём, проведённым в соседнем имении, Пушкин убеждался всё больше, что патриархальные сельские нравы вовсе не строги: даже серьёзный роман с тригорской барышней не повлечёт за собой брачных уз. В результате за время жизни в Михайловском Пушкин заведёт романы почти со всеми обитательницами Тригорского: и с хозяйкой, и с её дочерью, и с племянницами, и с падчерицей.
Конечно, в четвёртой главе романа в стихах идёт речь об Онегине. Но, как писал сам поэт, «в 4-ой песни Онегина я изобразил свою жизнь в деревне...»:
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад был отдохнуть.
Желающие вникнуть в подробности, когда, за кем, в каком порядке волочился Пушкин, наезжая погостить в Тригорское, легко получат соответствующую информацию в изданиях, коим нет числа. Мне же хочется прежде всего упомянуть ту, память о которой сохранилась в двух всем известных строчках в «Евгении Онегине»:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей...
Это 25-летняя дочь Осиповой от первого брака Анна Николаевна Вульф. Такое трудно себе вообразить вьяве — Анна влюбилась в Пушкина без памяти, а у него к ней ни нежности, ни страсти. Из адресованных ему писем Анны ясно, что даже состоявшаяся плотская близость не пробудила в нём ответного чувства, не изменила его снисходительно-дружеского отношения. Можно предположить, что Пушкин… испугался необычной для него ситуации, когда не он добивался благосклонности девушки. Можно — что мысль о женитьбе ещё не посетила его. Можно — что мысленный образ той, кто мог бы соответствовать его «идеалу», не накладывался на реальную Анну. Что-то, видимо, в душе его царапало, но выплеснуть свои мысли в стихах оказалось проще, чем сказать девушке напрямую:
Когда б семейственной картиной
Пленился я хоть миг единый, —
То верно б кроме вас одной
Невесты не искал иной.
Скажу без блёсток мадригальных:
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных...
Пушкинские строки замечательны тем, что они позволяют наглядно увидеть, как в них реальное трансформируется в поэтическое, отстранённое от этого самого реального. Дело в том, что пройдёт не так уж много времени, и «семейственная картина» и поиск невесты окажутся для Пушкина очень даже актуальными. Но избрания Анны в подруги дней его печальных не случилось. Более того, Анна стала той «жилеткой», в которую поэт приезжал «поплакаться» в ситуациях неудач на любовном фронте.
Он появлялся у неё в трудную для него минуту — залечивал свои душевные раны осенью 1828 года после «облома» со сватовством к Анне Олениной. Так же было и осенью 1829 года, когда, получив отказ на своё предложение Наталье Гончаровой, Пушкин, пребывающий «в полном отчаянии», заявился незваным гостем в усадьбу «Малинники», где застал Анну одну, и они провели вместе три недели. Помните написанные там два стихотворения («Зима. Что делать нам в деревне?..» и «Зимнее утро»), проникнутые ощущением безмятежного покоя и счастья?
Мороз и солнце; день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры...
Но «блёстки мадригальные» остались блёстками — Пушкин не избрал умную, образованную девушку в подруги дней своих печальных. К слову, стихотворную «красавицу» в жизни вряд можно было назвать красавицей, хотя обаяния ей было не занимать (это опять по поводу реального и словесного). Забегая вперёд, надо сказать, что при жизни она оставалась, пожалуй, самой преданной Пушкину женщиной. История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Но порой вопрос, как сложилась бы дальнейшая судьба поэта, прими он тогда иное решение, нет-нет да и приходит в голову.
А теперь о племяннице Осиповой — Анне Петровне Керн. Её приезд в Тригорское случился в июле 1825 года. Тогда Пушкин узнал, что Керн, бросив мужа-генерала, последнее время жила в свободном браке с незадачливым украинским поэтом Аркадием Родзянко в Лубнах (на Украине). А теперь, похоже, рассталась и с Родзянкой. Иными словами, в понимании Пушкина, она была свободна и доступна.
Волнительный блеск в глазах Александра Сергеевича не остался незамеченным кокетливой гостьей. И то, и другое весьма встревожило Прасковью Александровну, на глазах у которой всё это происходило. Воспрепятствовать Анне Петровне принять приглашение поэта посетить Михайловское она не могла. Но, как считает Вересаев, тогда в Михайловском до интима не дошло. По простой причине: у Керн были в разгаре два других романа — с Алексеем Вульфом и соседом-помещиком Рокотовым. Через год после того, как они с Пушкиным расстались, Керн родила третью дочь, значит, ребёнок этот был не от поэта.
Однако уже тем же вечером Прасковья Александровна распорядилась заложить экипаж и поутру отправила племянницу к брошенному, но ещё не давшему ей развода мужу. Для надёжности Прасковья Александровна даже поехала сопровождать её до Риги, прихватив с собой дочерей Анну и Евпраксию.
Почему Осипова столь решительно пресекла ухаживания Пушкина за Керн и спешно выпроводила её из Тригорского? Гадать можно сколько угодно. Вскоре, как только заметила, что Пушкин принялся нешуточно обхаживать её Анну, она поступила так же с собственной дочерью. Что ею руководило? Анна Николаевна считала, что ревность:
«Вчера у меня была очень бурная сцена с маменькой... она заявила,.. что безусловно оставляет меня здесь <в Малинниках>... и что она не может взять меня с собой <в Тригорское>... — Я в самом деле уверена, как и Анета Керн, что она хочет одна завладеть вами, и оставляет меня здесь из ревности...»
Скорее всего, Анна Николаевна была права. Гонимый, неустроенный поэт с его импульсивным характером и недавно овдовевшая Осипова были каждый по-своему несчастны, оба ощущали себя одинокими, что и сделало их необходимыми друг другу. Физика жизни такова, что в ней притягиваются и люди, имеющие одинаковые «заряды». Насколько близким было это притяжение между Пушкиным и хозяйкой Тригорского? Что нам с того, если это перестанет для нас быть тайной? Во всяком случае, он пожелал скрыть от нескромных взоров, каковы были в действительности их отношения. Все её письма 1820-х годов он уничтожил. От них случайно сохранились только два обрывка. В одном можно увидеть:
«...целую ваши прекрасные глаза, которые я так люблю...»
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 21) повествования "Как наше сердце своенравно!".
Нажав на выделенные ниже названия эссе, можно прочитать:
Эссе 21. Ум Пушкина конфликтует с сердцем, и так всю жизнь
Эссе 20. Для обоих визит «к девкам» входил в сферу бытового поведения