"Буллинг и кибербуллинг" - слова, которые в Лицее показались бы дикими. Но это не значит, что не было самого явления - школьной травли. Была, да такая, что один из вверенных элитной школе недорослей, Вильгельм-Людвиг Кюхельбекер, попытался... покончить с собой. Даже это у вечного неудачника не получилось но, к счастью, товарищи поняли, что зашли слишком далеко.
Над чем смеялись? Ну если нелепым казалось всё - от фамилии, глухоты, карикатурно длинных роста и носа, худобы, нервозности - и до экзотических увлечений? И кому из этих красивых-здоровых- богатых мальчишек можно было объяснить, что в детстве Вильгельм был очень даже красив - но тяжёлая болезнь...
Учился, судя по отметкам, средне, но - удивительно: учителя советовали ему "снизить нагрузку". Пренебрегал предметами, ему не интересными, но усиленно занимался тем, что в программу не входило! Самостоятельно выучил английский и древнегреческий. Способность к языкам была замечена сразу при поступлении: экзаменаторы удивились, что "природный германец" владеет русским лучше своих русских товарищей.
Родители товарищей радели о совершенном владении французским - дети росли на руках у гувернёров, "мадам да мосье". А у Вильгельма родители-немцы мудро решили: чтобы преуспевать в России, надобно, чтобы язык стал родным. Окружили сыновей, Вилли и Мишу, русскими нянями - и оба сразу заговорили по-русски. А языком родителей Вилли заинтересовался только в шесть лет - и освоил его за год легко и без принуждения.
После смерти отца семья осталась без средств, и решение определить Вильгельма в открывающийся Лицей было принято главным образом потому, что все расходы казна брала на себя. А порекомендовал его туда Егор Антонович Энгельгардт, будущий директор Лицея, дядюшка Вильгельма по матери.
Ему было четырнадцать - старше многих одноклассников. И серьёзнее. С самого начала писал ближней и дальней родне - просил присылать книги французских просветителей. Делал выписки, составляя своё собственное руководство к жизни - "Словарь". "Тот, кто шествует по следам великих людей - может почитать их своими предками. Список имён будет их родословною". "Тирания похожа на петлю, которая суживается сопротивлением. Нет середины: или терпи... или борись с твёрдым намерением разорвать петлю или удавиться."
Когда Вильгельм начал писать стихи? Наверное, ещё до Лицея. Кратко - не умел, неизменно получались утомительно - длинные поэмы. Вполне оригинальные, они выглядят переводами с какого-то неизвестного языка: начинающий стихотворец как будто нарочно избегает "обыкновенных", органичных для русского уха размеров.
Ветер по сучьям дерев пробегает; листья валятся
И под ногою шумят; по синему озеру лебедь
Одинокий плывет: везде запустение; птицы
В рощах умолкли...
Всюду и холод и блеск. Обнаженны древа и покрыты
Льдяной корой. Иду - не хрустит у меня под ногою
Светлый, безжизненный снег: бежит по сугробам тропинка
В белую даль.
От стихов этих веет античной древностью! Преподаватели оценили, товарищи - нет. Смеялись...
Но - не уважать не могли. Потому что престижно здесь было ЗНАНИЕ, а начитанность и разносторонность "Кюхли" были очевидны всем. Прозвали "живым лексиконом". Преподаватели с интересом наблюдали: во что всё это выльется? Вот Вильгельм, единственный в Лицее, заинтересовался поэзией Востока, потом увлёкся рисованием... "Живой ум - без цели и направления"!
Сам Вильгельм считал, что цель и направление ему подсказал Дельвиг. Сдружился и с Илличевским, которого считали лучшим лицейским поэтом. А вот с Пушкиным и его "ближним кругом" общность интересов сблизила лишь к концу лицейского курса. Может быть, дело здесь в честолюбии?
Когда Пушкин так отличился на экзамене перед Державиным, Дельвиг искренне за него обрадовался, и решил, что свои стихи, специально написанные к экзамену, читать не будет. А Кюхля свои попытался прочесть. После Пушкина! Его не дослушали, сказали: "Довольно". Обидели...
Окончив Лицей с серебряной медалью, Вильгельм Карлович стал преподавателем русской словесности в Благородном пансионе.
Вступает в масонскую ложу - и одновременно в Общество любителей русской словесности, занимается разработкой программ для "школ взаимного обучения"... Возмущенный ссылкой Пушкина, пишет стихи, которые привлекли к нему внимание правительства - "Поэты":
Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей.
Что крики Филина и Врана?
Лети и вырвись из тумана,
Из тьмы завистливых времен.
О други! песнь простого чувства
Дойдет до будущих племен -
Весь век наш будет посвящен
Труду и радостям искусства;
И что ж? пусть презрит нас толпа:
Она безумна и слепа!
Поначалу внимание было даже лестным: для поездки в Германию и во Францию обер-камергеру Нарышкину был нужен человек, способный вести переписку на трёх языках.
На родине предков Вильгельм познакомился с Гёте - однокурсником своего отца по университету. Гёте живо интересовался развитием литературы в России - и о Пушкине он, очевидно, впервые услышал от Кюхельбекера. Самого же Вильгельма в Европе интересовала прежде всего "Вооруженная свобода - борьба народов и царей".
В Париже Кюхельбекер был приглашён прочесть несколько лекций в литературно-научном обществе. Позволил себе говорить то, что думает о русском образе правления - и о гении народа, создавшего столь великий язык. Не может быть, чтобы возрастающий гений не добился более достойной жизни!
Возмущенный Нарышкин выгнал своего секретаря - в Россию пришлось добираться самому. Столь вольнодумного поэта на государственную службу не приняли. К счастью, друзья нашли ему место у Ермолова на Кавказе. Скольких же вольнодумцев пригрел за свою жизнь Ермолов...
К этому времени относится и знакомство с Грибоедовым, которое переросло в близкую дружбу. Страсть Кюхли "проповедать вольность" везде, где можно и нельзя, Грибоедов использовал как штрих к образу Чацкого.
Вернулся в Петербург с несколькими пьесами, ни одна из которых не попала в печать. "Талант его развился, да имя его под запретом".
В тайное общество вступил буквально накануне восстания. На Сенатской площади обратил на себя всеобщее внимание неловкостью - и решительностью.
Следствие припомнило ему всё: от лицейских стихов до парижских лекций. Приговор - отсечение головы, милостиво заменённый одиночным заключением на двадцать лет.
Шлиссельбург, Ревель, Свеаборг... Когда в 1827 году Кюхельбекера переводили из Шлиссельбургской в Динабургскую крепость, на станции Залазы к нему вдруг кинулся с объятиями проезжий... Пушкин! Едва узнал заросшего арестанта! Охрана их растащила с ругательствами и угрозами. Вильгельм потерял сознание.
Заключение было не совсем одиночным - когда император по пути в Германию и обратно проезжал через Динабург, Кюхельбекера брили наголо, приковывали к тачке и выводили на работу - показать. Но он писал - и передавал написанное на волю. Дельвиг публиковал! Без подписи - но имя автора в кругу "любителей словесности" секретом не было.
Десять лет спустя, в начале 1836 года, Пушкин получил от Кюхли счастливое письмо: отправляют в ссылку, в Баргузин! После одиночки и ссылка - счастье, тем более, что в Баргузине брат Миша! В конце того же года ещё более счастливое письмо: "Женюсь!" Юная бурятка, Дросида Артенёва, по словам самого Вильгельма, "чужда поэзии" но впрочем, "добрая и внимательная".
Проза жизни, безденежье, попытка поправить дела собственным огородом - и неурожаи... всё это отнюдь не способствовало творчеству. Весть о гибели Пушкина привела в отчаяние. Написал одно из самых трагических своих стихотворений - "Участь русских поэтов".
Начали мучать неотвязные мысли о смерти:
Они моих страданий не поймут,..
Я думал: кончится борьба с судьбой,
И с нею все земные испытанья;
Не будет сломан, устоит борец,
Умрет, но не лишится воздаянья
И вырвет напоследок свой венец
Из рук суровых, — бедный я слепец!
Судьба берет меня из стен моей темницы,
Толкает в мир (ведь я о нем жалел) —
А мой-то мир исчез, как блеск зарницы,
И быть нулем отныне мой удел!
"Слепец" - не метафора, Кюхельбекер действительно почти ослеп... Но сумел поправить свои дела частными уроками - учил детей местных офицеров.
Перевели в Ялуторовск - в последний раз в жизни оказался Вильгельм в кругу друзей и единомышленников. Пущин, Басаргин, Бригген... с ними "Виленька" встретил свой последний, 48-й день рождения. Грустный получился праздник: не питая иллюзий насчёт своего состояния, Вильгельм просил друзей позаботиться о его вдове и детях.
Но - новый переезд. В Тобольск. Здесь тоже были старые друзья - Вольф и Анненков, здесь появился и новый друг - Пётр Павлович Ершов. Стараясь хоть чем-нибудь порадовать Вильгельма Карловича, Ершов приходил к нему каждый день - читал ему вслух и писал письма под его диктовку. Одним из последних оказалось письмо Жуковскому: "Я чувствую, знаю, я убеждён совершенно, что Россия не десятками может противопоставить европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учёности и разнообразию сочинений".
Это правда. Литературное наследие Кюхельбекера широкому читателю неизвестно, увы, до сих пор. Его пьесы, переводы, лирика (стихотворений более двухсот), критика, дневники - всё это ещё ждёт благодарных читателей!
А учитывая, что бОльшая часть этого грандиозного наследия создана в одиночной камере и в ссылке - дело жизни Вильгельма Кюхельбекера следует признать настоящим подвигом.