В каком-то смысле эта статья - продолжение рассуждений, начатых в эссе "Тьма и свет в человеческом познании" и "Эволюция хаоса". Мы пойдём в несколько неожиданном направлении и поговорим о множественности миров и теории мультивселенной, для чего вспомним несколько фантастических книг и даже одно музыкальное произведение.
Когда мы говорим о логическом пространстве возможного, возникает вопрос, где и как оно «существует», проще говоря, каков его онтологический статус. Мы называли это пространство областью тьмы, поскольку для познающего разума оно, в отличие от действительности, пребывает не на поддающемся эмпирическому восприятию «свете». Но тьма – это лишь образ, метафора, возникающая из невозможности дать ясное и чёткое описание этого пространства и решить вопрос о степени реальности его существования. Между тем, вопрос этот имеет давнюю историю, проходящую через тысячелетия развития философии и науки.
Что такое, например, платонизм, как не учение о реальном существовании возможного в качестве неких интеллигибельных идей, воплощающих все возможные формы и состояния вещи, и реализующейся в одной из множества конкретных, несовершенных, но узнаваемых воплощений? Узнаваемых в том смысле, что по несовершенному воплощению мы можем узнать совершенный идеал, существующий вне эмпирически данного мира. Другой вариант – средневековый реализм, постулирующий надмирное существование общих понятий – универсалий. По сути, тех же идеальных форм вещей, зафиксированных в их понятиях.
И в этом смысле идея вещи, содержащая её форму и зафиксированная в понятии, – это множественный интегрированный объект, образующий целостность, единство благодаря вмещению в себя всей совокупности возможных состояний вещи или системы. Но в нашем мире в данный момент времени воплощено только одно из её возможных состояний, а остальные скрыты где-то далеко вовне его – в том, что мы называли хаосом. Идея – как многогранник, повёрнутый в наш мир всегда только одной гранью, но там, в невидимых глазу сферах, состоящий из множества граней, единство которых и образует многогранник как таковой. Хотя эта аналогия неудачна тем, что грань многогранника сама по себе не является многогранником. Поэтому для более верного уяснения сути дела нам лучше обратиться к самоподобной фрактальной фигуре, каждая часть которой повторяет целое в миниатюре.
Но что если представить, будто логическое пространство возможного не является прибежищем хаоса, а существует в полном смысле этого слова, т.е. всё гипотетическое и правда является реальным, но не в нашем, и даже не в сугубо интеллигибельном мире, а в каких-то похожих на наш, но параллельно существующих мирах? Тогда получится, что существует некое количество миров – от двух до бесконечности, – в которых находят своё одновременное воплощение все возможные состояния вещей или систем. Теория мультивселенной появляется неизбежно, стоит нам представить гипотетическое реальным, а всё возможное – одновременно действительным. Например, в теории Хью Эверетта системы в своей эволюции не выбирают для реализации один из множества аттракторов, а реализуют их все сразу. Как если бы витязь, оказавшийся на распутье, не выбирал один из трёх путей, а пошёл по всем трём, и в тот же момент где-то вовне нашей реальности создалось два дополнительных мира. Сколько возможных развитий событий – столько и миров. Сад расходящихся тропок…
Интересную версию многомирья представил в романе «Анафем» Нил Стивенсон – поликосм. В книге описана философия протесизма, согласно которой существует некое пространство чистых идеальных форм – так называемый Гилеин теорический мир, оказывающий причинное влияние на наш, а точнее, мир романа. В этой философии «умственные понятия» рассматриваются как несовершенные отражения идеальных форм Гилеиного мира. Для разработки протесизма Стивенсон использовал математический платонизм, развиваемый Гёделем и другими философами и математиками. Но, в отличие от настоящего платонизма, протесизм не делит всю реальность только на две области – мир чистых форм и мир их несовершенных воплощений: строго говоря, доказать, что мира всего два, не проще, чем то, что их двадцать или миллион. Поэтому протесизм допускает существование неопределённого множества миров, причинное взаимодействие между которыми можно представить в виде ориентированного ациклического графа. Информация «течёт» по этому графу от одних миров к другим, и нет оснований утверждать, что наш мир последний в этой цепи. Да, на предыдущий мир, выступающий для нас источником форм, мы не можем оказывать обратного влияния (поэтому граф ациклический), но для какого-то следующего мира наша действительность вполне может быть областью чистых форм.
Соответственно, для передачи информации от одного мира к другому и для её восприятия на принимающей стороне обитатели миров должны обладать некой воспринимающей способностью, иначе объяснить появление в нашем сознании абстрактных идей из другого мира затруднительно. Поэтому вовсе неслучайно Стивенсон в качестве одного из источников своих идей о механизмах восприятия упоминает физика и математика Роджера Пенроуза и его теорию об активности мозга как квантовом процессе. И уж тем более неслучайно, что сам Пенроуз тоже, как и Гёдель, считает себя математическим платоником – видимо, апелляция к Платону неизбежна для любого мыслителя, признающего реальность идеальных объектов без обращения к религии.
Хотя, конечно, здесь может возникнуть обвинение в парадоксальности: называть идеальные формы реальными – значит, противоречить самому себе, ведь если форма, идея или понятие воплощены в реальности, они по определению уже не идеальны. В «Анафеме» эта проблема решается путём введения иерархии между мирами: есть миры более «Гилеины», и есть менее. Это значит, что чем дальше от начала ориентированного графа, тем форма более конкретна и, соответственно, несовершенна. В каком-то смысле эта конструкция похожа на теорию сотворения мира путём эманаций, к которой, помимо прочих, пришли неоплатоники в стремлении логически развивать учение Платона в сторону космологии. В эманационистской картине мира каждая следующая ступень света, проистекающего из божественного первоисточника, теряет в идеальности и совершенстве по сравнению с предыдущей.
Эманационизм в данном контексте хорош и тем, что показывает разные ступени движения света (иными словами, содержащей идеальные формы информации) в их единстве. Последняя, самая несовершенная ступень, которой обычно полагают нашу эмпирическую действительность, есть такая же часть единого, как и исходная – самая совершенная. И поэтому по сотворённому – природе – можно постичь творца так же, как по части самоподобной фрактальной фигуры можно постичь её саму. Весь вопрос в глубине, совершенстве, истинности постижения. В контексте неоплатонического и любого другого эманационизма мы тоже можем говорить об интегрированных объектах, полная картина которых более-менее складывается благодаря «собиранию» их конкретных проявлений на разных ступенях объективации. Иными словами, интегрированный объект есть целокупность его объективаций, и такой объект представляет собою единое, способное к внутренней дифференциации на некое логическое множество проявлений – например, степеней абстрактности, или совершенства форм, или стадий эволюции. Но не лучше ли тогда такое множество называть не многообразием (в математике это практически синонимы), а многоединством?
Итак, из наших рассуждений следует такая картина: существует некая сущность, некий объект, который представлен в разных мирах мультивселенной одновременно, но в разном виде. И в каждом из этих миров реализуется одна из гипотетических возможностей бытия этого объекта: то, что реально в нашем мире, в другом будет гипотетическим, и наоборот, то, что нам в нашем мире представляется гипотетическим, в другом мире будет реальным. От мира к миру объект внешне различается, хотя в глубинном смысле представляет собою одно и то же. Если представить, что главное различие – степень абстрактности и конкретности объекта, то мы встаём на позиции платонизма, конструирующего как минимум два мира (другой вариант – один мир, но с большим количеством измерений). Но возможен и вариант, когда объект в разных мирах одинаково конкретен, но с некоторыми особенностями конкретизации.
В этом смысле представляет интерес мультивселенная британского фантаста Майкла Муркока. В его произведениях показано множество миров, существующих параллельно, но сложным образом связанных друг с другом. В большинстве произведений Муркока действует Вечный воитель – герой, принимающий в разных мирах разные обличья и имена – Эрекозе, Элрик, Корум, Хоукмун и т.д., – но выполняющий одну и ту же функцию. Воитель – это герой, защищающий свой мир от вторжения всякого зла, и мир не может существовать без своего героя, он как бы порождает, актуализирует его. Поэтому понять происхождение и суть Вечного воителя проще всего со структурно-функциональной точки зрения, подобно тому, как философы-структуралисты (например, А. Ж. Греймас) рассматривали вслед за В. Проппом морфологию волшебных сказок в поисках структурных инвариантов. И находили их.
В мультивселенной Муркока Вечный воитель – это инвариант, связывающий миры, точнее, показывающий их структурно-функциональную общность. Кроме того, это множественный объект, между конкретными проявлениями которого существует загадочная связь. Например, каждый герой в своём мире может видеть картины воспоминаний другого героя или слышать его зов о помощи. И для объяснения этой связи может пригодиться теория Роджера Пенроуза о мозге как квантовом воспринимающем устройстве, ведь воители связываются с иными мирами не при помощи каких-нибудь магических кристаллов, а непосредственно – картины и голоса возникают у них в мозге без их усилий. Таким образом, Вечный воитель – это единство, распадающееся на множество проявлений, бытующих раздельно, но связанных друг с другом, возможно – благодаря квантовой структуре мира.
Но есть у Муркока ещё одна сущность, связывающая миры, но сама по себе не распадающаяся на отдельные проявления, – это город Танелорн. Он существует вне времени и пространства, выведен из–под действующих в мирах законов, будто бы мультивселенной, уставшей от собственной полиморфности, понадобилось «пронизывающее» миры и эпохи пространство покоя. Но попасть в Танелорн труднее, чем просто путешествовать между мирами, что умеют многие обитатели мультивселенной. И не случайно герои альбома «Где-то далеко вовне» группы Blind Guardian, посвящённого творчеству Муркока, озабочены поиском этого загадочного места. Обретение Танелорна означает чаемое прекращение бесчисленных воплощений в мирах, выход из цепи актуализаций. В этом месте, поёт группа, можно наконец-то «найти самого себя».
Что значит обретение самого себя в контексте наших рассуждений? Полагаю, что финальную интеграцию множественного объекта, собирание воедино его разбросанных по мирам воплощений, тождество логического и реального, возможного и действительного. Ни в каком из миров такого быть не может. Но как существует этот Танелорн, каков его онтологический статус? Имеет ли он сам реальный характер, или только логически-гипотетический? И почему герои песен Blind Guardian, обретя его, снова теряют? С одной стороны, Танелорн зовёт их, но, с другой, они «должны уйти – в любой мир, в любую жизнь».
Как видим, эти вопросы отбрасывают нас в самое начало наших рассуждений: возможно, Танелорн – это «первичный и предвечный хаос, пребывающий в состоянии перед творением». В него попадают после многотрудного бытия в одном из воплощений, и пребывают в собственном многоединстве, включающем всю полноту возможного. Но вот творение происходит, и каждый герой вынужден снова покинуть Танелорн, возвратясь в мир – очередной фрагмент мультивселенной, на структурном уровне нуждающийся в собственном герое. Ведь, как писали мы ранее, «творится всегда фрагмент, и даже тот мир, который представляется нам целым, есть лишь часть, выступающая из тьмы». Как выступает из тьмы и наша фрагментарная экзистенция, тоскующая по обретению целостности в таинственном Танелорне.