Исполнилось 115 лет Леониду Ильичу Брежневу, возглавлявшему СССР в роли партийного, а затем и государственного лидера с 1964 по 1982 год.
В последние годы его жизни и первое десятилетие после его смерти над Брежневым было принято издеваться — шамкающий старикашка-маразматик, вечно обвешиваемый наградами, так что скоро звездочки будут цеплять на спину, он казался символом «застоя» и деградации советской системы.
Время заставило всё переоценить. «Старикашка» Брежнев умер в возрасте в котором сейчас Трамп и был младше Байдена (который, кстати, будучи сенатором с Брежневым встречался). А состояние «застоя» (длившееся жалких 18 лет, на три года меньше, чем длится уже путинская эра) оказалось для советской системы наилучшим. Все толпы ностальгирующих по «лучшему в мире мороженому» — это продукты именно брежневской эпохи, даже если восхищаются Сталиным (впрочем, именно при Брежневе Сталиным разрешено было опять восхищаться).
Порой брежневская эпоха, особенно первая её декада, года до 1975, начинает казаться ностальгирующим настоящей сказкой. И это не случайно — СССР, наконец-то, поймал за хвост кусочек «славного тридцатилетия» — эпохи, длившейся на Западе с 1945 по 1973 годы — экономический подъем, социальное государство, распространение многочисленных бытовых удобств, легкое, гедонистическое отношение к жизни, воспринимаемой как награда за пережитые ужасы войны.
Брежнев в СССР воплощал в себе именно эту философию и был активным творцом этого стиля жизни. Из «строителя социализма», который идет на немыслимые лишения ради «светлого завтра», он решил сделать советского человека пользователем этого социализма, который получает свою награду здесь и сейчас. Не ставя под сомнения никаких основ советской системы, не пытаясь её реформировать, Брежнев попытался сделать так, чтобы эта система предоставляла некоторый комфорт и не причиняла совсем уж мучительных неудобств. В этом генсек был вполне единомыслен со своим политическим соперником премьером А.Н. Косыгиным так же ставившим на первое место «рост благосостояния трудящихся».
Колхозники получили нормальные пенсии, а русская деревня ("Нечерноземье") значительные инвестиции. Советская промышленность начала расширять производство "товаров народного потребления". Своеобразным символом успешности этого процесса может служить рассказ Сергея Довлатова "Креповые финские носки", в котором два контрабандиста закупают большую партию дефицитных в СССР финских носков, но их бизнес-план подрезают успехи советской промышленности:
— Все магазины завалены креповыми носками. Причем, советскими креповыми носками. Восемьдесят копеек — пара. Качество не хуже, чем у финских. Такое же синтетическое дерьмо... Кто мог ждать такой подлянки от социалистической экономики?! Кому я теперь отдам финские носки? Да их по рублю не возьмут! Знаю я нашу... промышленность! Сначала она двадцать лет кочумает, а потом вдруг — раз! И все магазины забиты какой-нибудь одной хреновиной. Если уж зарядили поточную линию, то все. Будут теперь штамповать эти креповые носки — миллион пар в секунду...
Важной частью этой стратегии товарного насыщения был импорт - от мебели и зеленого горошка из стран СЭВ, вассалитет которых, наконец-то, начал приносить некоторые выгоды, до целых производств итальянского "фиата", превратившегося в "Жигули" и запуска в СССР производства "пепси-колы". Снимок Брежнева, шутящего с работницами Новороссийского завода "Пепсиколы", может служить одним из символов эпохи.
Благоприятные экономические позиции для полуинтеграции СССР в мировой потребительский рынок стало превращение его в крупнейшую нефтяную державу, произошедшее в результате открытия сначала Волго-Уральской, а затем Западносибирской нефтегазоносной провинции. Нефть и газ были и дешевым энергоносителем, многократно увеличивавшим эффективность советской экономики, и выгодным экспортным товаром. При этом вся риторика о некоей "нефтяной игле" на которую якобы "подсел" Советский Союз - полный бред. Разумеется, все страны экспортеры нефти в этот период пользовались рыночной конъюнктурой к своей выгоде.
Другое дело, что сама конъюнктура была создана во многом искусственно. Брежнев охотно вошел в "сделку Киссинджера", как и арабские нефтяные монархии. Имитация арабо-израильской "войны Судного дня" ведет к имитации нефтяного бойкота арабскими странами, тот приводит к многократному росту цен на нефть, однако большую часть полученной прибыли арабские шейхи отдавали американским банкирам, и ставших основными выгодополучателями схемы. СССР, разумеется, не мог держать колоссальные суммы в американских банках напрямую, поэтому для него был разработан свой вариант схемы: Запад платил СССР за нефть, а советское правительство на эти деньги закупало на Западе зерно в количествах явно превышавших потребности советского потребления. Основная часть нефтедолларов оставалась, тем самым, в руках западной плутократии, но СССР тоже внакладе не оставался, торгуя зерном по всему третьему миру, включая даже злейшего врага - режим апартеида в ЮАР.
Брежнев предпринял дерзкую попытку при помощи личной дипломатии создать своего рода "мировое политбюро", включавшее его самого, президента США Никсона, президента Франции Помпиду и канцлера ФРГ Брандта. Именно усилиями Брежнева в этом кругу была создана атмосфера личной дружбы с поездками друг-другу в гости, одалживанием плавок для бассейна, хвастовством любовницами и решением важнейших мировых дел за рюмкой виски.
Брежнев был настолько настойчив и харизматичен, что западным лидерам было трудно сопротивляться его напору. К тому же генсек был прагматичен и говорил о государственных интересах СССР, о необходимости сохранения мира, а не о коммунистической идеологии. Коммунизм был практически вычеркнут из инструментария брежневской внешней политики, до той степени, что, посещая западные страны, он подчеркнуто не встречался с лидерами коммунистических партий.
Брежнев стремился к созданию своего рода всемирной олигархии с весомой ролью в ней СССР как сверхдержавы. Отбросив идеологему о борьбе капитализма и коммунизма, он пытался вписать СССР в Запад. А еще он искренне стремился к миру. Фронтовой опыт был для него достаточно травматичным, Брежнев искренне поверил в то, что он, и такие как он советские солдаты завоевали мир во всем мире - это была одна из скреп идеологии брежневского СССР.
Он постоянно апеллировал к опыту союзничества с западными державами и к необходимости примирения с Германией, найдя достойного партнера в лице канцлера Брандта. Разумеется, Брежнев был способен на жесткие решения, необходимые, чтобы заставить с собой считаться, как в случае с Чехословакией в 1968, но его базовой установкой всегда оставался диалог.
Пиком брежневского миротворчество стала попытка замены Ялтинской системы международных отношений, основанной на праве победителя, на Хельсинкскую, основанную на принципах коллективной безопасности. И в этом была его основная ошибка. Хельсинкское совещание, призванное стать высшим триумфом брежневской дипломатии, стало началом её краха. Четкое право сильного, завоеванное во Второй мировой войне сменилось некими "общими ценностями", роль глашатая которых взял на себя Запад. При этом территориальные гарантии, данные в Хельсинки, как показали события 1990-1991 годов - ликвидация ГДР, уничтожение Югославии, развал СССР, Запад никогда всерьез не принимал.
Система личных отношений в "Мировом Политбюро" рухнула вместе с уходом в течение 1974 года его участников: умер Помпиду, был сброшен шпионским секс-скандалом Брандт (причем это была провокация ревновавшего главы ГДР Хоннекера), в результате уотергейтского скандала ушел в отставку Никсон. Новые западные лидеры оказались не столь податливы на брежневское очарование, тем более, что у самого Леонида Ильича начались все более серьезные проблемы со здоровьем. А на смену миротворческой прагматике пришла западная риторика о правах человека, как основание для идеологического фанатизма уже с западной стороны.
Конец его правления знаменовался нараставшей международной изоляцией СССР. Атака в Польше, ловушка в Афганистане. Призванная стать советским триумфом Олимпиада-80 обернулась скандальным бойкотом. Внутри страны прежние достижения брежневского периода начали восприниматься как само собой разумеющиеся, как часть быта, а новых не было. Наоборот, усугублялся товарный и продовольственный дефицит, росло скрытое коррупционное неравенство, полностью утратилось чувство целеполагания: ради чего живет СССР. Ну а главное - кризис брежневской модели был частью мирового кризиса, наступившего после 1973 года. США загнивали в этот период ничуть не менее эффектно.
Характерной стороной личности Брежнева было отсутствие у него идеологии, прежде всего - коммунистической. Отстранив идеологического позера Хрущева он в аппаратной борьбе смог "передушить" своих молодых конкурентов Шелепина и его группу комсомольцев, выступавших за то, чтобы СССР превратился в глобальную альтернативу США и продвигавших выраженно антизападную, порой даже с элементами русского национализма, идеологию. Собственный коммунизм Брежнева носил, так сказать, компенсационный характер. Его племянница приписывает генсеку такое высказывание: "Ты это о чем, Яша? Какой, ..., коммунизм? Царя убили, церкви повзрывали, нужно же было народу за какую-то идею зацепиться...". Его коммунизм сводился к формуле "не трясти ничего", чтобы дать людям пожить.
Брежнев был скорее западником. Ему нравился западный образ жизни, фотографам он говорил: "Сними меня как будто я Ален Делон". Он добивался подключения СССР к западному миропорядку на позиции его равноправного участника. Его установка сводилась к формуле "Живи и давай жить другим", причем как государственный лидер он относился к её реализации предельно ответственно. Это и отличало его от множества диктаторов, которым великолепно удается только первая часть формулы, но не вторая.
При этом Брежнев был совершенно чужд жестокости. В его период советская система, насколько это было для неё возможно, минимализировала свои насильственные проявления и стала производить устоявшийся порядок. Поток политических репрессий снизился в разы не только по сравнению со сталинским, но и по сравнению с хрущевским периодом. Любимой мерой воздействия на несогласных стали высылка на Запад или лишение гражданства. Что было еще важнее для рядового человека, под руководством одного из ближайших друзей Брежнева и его кума - министра внутренних дел Н.А. Щелокова, советская милиция превратилась в стабильную правоохроанительную систему.
По прошествии лет Брежнев справедливо вспоминается как "добрый царь Горох", который пусть не изменил советскую систему, но сделал её гораздо менее мучительной для русских людей. Существуют некоторые косвенные свидетельства его криптомонархических настроений и личной симпатии к Николаю II, при котором будущий генсек учился в классической гимназии. Брандту он рассказывал антисоветские анекдоты о том, что Брежнев обещает что жизнь будет такой же хорошей, как при царе. Совершенно точно симпатизировал последнему царю друг Брежнева Щелоков, организовавший поиски царского захоронения. Не случайно, что одной из форм антибрежневской фронды стало создание таких откровенно антимонархических агиток, как запрещенный фильм "Агония" Элема Климова, "Нечистая сила" Пикуля, или вполне официально многократно переиздававшиеся под гебешной крышей "Двадцать три ступени вниз" Касвинова.
Часто говорят, что идеей "дать людям пожить" Брежнев погубил советский проект, заведя коммунистический эксперимент в тупик и утопив его в мещанстве. Если это и верно, то только в том смысле, что коммунистическая власть в принципе была античеловеческой и не могла существовать без людоедства сколько-нибудь стабильно, поэтому любая попытка её минимально гуманизировать вела к неминуемому краху. А гуманизация была именно что минимальной - никуда не девались ведь ни дефицит, ни лишение людей базовых экономических и многих гражданских прав (о политических я не говорю), ни гонения на веру (хотя и снизившие интенсивность), ни беспощадная и все более бессмысленная идеологическая цензура.
Но не особо веривший в коммунизм Брежнев сослужил ему парадоксальную службу - советская система ассоциируется теперь не с ленинским террором, не со сталинским ГУЛАГ-ом, не с хрущевским лихорадочным голодным активизмом, а с брежневской относительной стабильностью и благополучием. Люди требуют Сталина, имея в виду, на самом-то деле, Брежнева. Беда только в том, что закончиться это грозит другим Ильичом, Лениным.