(из сборника "Запретные повести")
С У Б Б О Т А
Каждую ночь Хозяин вынашивал разные планы на завтра. А днём жизнь шла по-своему - непланово. Так получилось и в этот раз. Когда в серости рассвета истлели в небе Стожары и подёрнулись дымкой, как пеплом, Хозяина и его друзей разбудили егеря. 3 часа! Поднялись умываться. Солнца ещё не было, но небо на востоке уже заалело. От реки несло сырой свежестью, на волнах под дальним берегом покачивались тёмные комочки уток. Берег был, словно оторочен серым мехом по верху - пушились камышовые метёлки. От воды поднимался лёгкий парок, и в нём медленно растворялись и камыш, и утки, и шалаш, в котором продолжали ночевать шофёры. Было зябко, в реке что-то чмокало, булькало, кричала где-то сонная птица, а за спиной орали в деревне далёкие горластые петухи.
От прогоревшего костра тянуло густым запахом наваристой ухи - егеря расстарались. И сразу же, у всех, проснулся волчий аппетит, какой-то азарт появился в душе и волнение. Волнение передалось и собакам. Всё происходило по заведённому ритуалу.
И вдруг обнаружился изъян: сели к котелку, а Хозяин... не может сесть. Как ему сидеть на земле при таком животе и ногах-тумбах? Пришлось егерям срочно копать яму возле костра. Мужики здоровые, справились быстро. Хорошее настроение было спасено: Хозяин опустил ноги в яму и сидел теперь, как на стуле.
Перед ухой, как водится, ударили по коньячку. Время ещё терпело, завязался тёплый разговор:
- Шо там - мы! Рази живём? - воскликнул Хозяин, отставляя ложку. - От грузины, те - живут! Был я в них. Шо делают - не передать! Властью там й не пахнет. Там сэкрэтарь - не то, шо в нас. Хан! И гарем е. Только по-другому называется. - Хозяин добродушно рассмеялся. - Вмеют, гады, жить!
- Шо верно, то верно! - поддержал Хозяина Шитик. - Весь Кавказ такой. Про них даже анекдот интересный есть.
- А ну, какой? - заинтересовался Хозяин. - Давай.
- Та злой он. Может, не надо? - мялся Шитик.
- Ты же говорил, интересный!
- Та интересный, обхохочешься. Но - злой.
- Ладно, тут усе свои, давай! - разрешил Хозяин.
И Шитик, поправив пальцем усы, начал:
- Собралася, значит, на выпивку целая компания: от, как у нас. Ну, й один грузин и говорит, обращаясь к имениннику, - именины были... - Дальше Шитик стал говорить с кавказским акцентом, подражая грузинскому тамаде: - "Дарагой Резо! Я паднимаю этот бакал и... предлагаю всем выпит! Но ни за то, что ти - имеешь 3 дачи и 5 лубовниц. У нас тоже ест лубовницы и дачи. И ни за то, что ти сумел нажит миллион казёних дэнег - ми тоже умеим их там брат. И ни за то, что ти пристроил управлят тваим районом всех сваих родствэников - ми сваих не забиваем тожи. Я предлагаю выпит этот бакал ни за то, что у тебя 4 "Волги" и 6 классов образования. А за то я предлагаю выпит, что ти, Резо - настаящий камунист!" - закончил Шитик.
Сначала, пока Хозяин и остальные слушали, ещё не зная концовки, все они только улыбались умению Шитика подражать цветистой кавказской речи и точному акценту. Но, когда, наконец, последовал сам тост, издевательский и неожиданный, вся компания заржала от удовольствия с такой силой, что вскочили и залаяли псы. Особенно сильно и искренно хохотал Хозяин. Он то хватался за свой огромный живот, готовый треснуть от неожиданной натуги, то откидывался на спину, ложась на траву и выпучив глаза на невинное, светлеющее небо, то поднимался снова и ржал, как молодой жеребец, так, что на глаза наворачивались толстые слёзы и заволакивали весь похабный мир, в котором он жил и радовался.
- От гады, от гады, а! - восклицал он восторженно. - Вмеют же отак, той, сочинить! - И вдруг стал серьёзен: - Но ты, Николай, той... ниде больш его не россказуй, пойнял! Анехдот - действительно, той, мать твою у задницу, не наш! С душком анехдот!
На минуту воцарилось неловкое молчание, даже собаки успокоились и легли. Хозяин взял ложку, зачерпнул ухи, хлебнул, обжигаясь, и, что-то подумав, заговорил, опять обращаясь к Шитику:
- Да, Николай! Когда ты, той, запретишь старухам семачки продавать на вулицах, га? Безобразие ж, сам пойнимаешь! Шо ф тибя, милиции не фатаит, чи шо? Сколько ж раз тебе говорить - позорят же эти старухи нас!
- Та боремся, Васыль Мартынович! Боремся, а они, кляти, як с-под земли растуть.
- Проследи, Николай, проследи. Ну, шо, Дмитро, ещё по одной? Наливай!..
Матрёнин налил в стаканы коньяку, вспомнил про своё:
- Васылий Мартыныч! А какой французский фильм завезли на просмотр: у-ум!.. - причмокнул он губами. - Такие есть места, такие лакомые кусочки, доложу я вам! - Матрёнин закатил глаза.
- Ты ищё, той, не вырезал? - спросил Хозяин. И поглядев на стакан на свет, выпил из него.
- А вот, как вы сами посмотрите - во вторник прикажу завезти - так сразу и вырежем: дам команду.
- А може, той? Совсем ё у нашои области не показувать, га? Народ же ж ищё несознательный! А тут тибе, наверное, той, чуждая идеология, усякое безобразие?
- Можно и так, - согласился Матрёнин.
- О! - поднял палец Хозяин. - Так и сделай!
- Учту, учту, Васылий Мартыныч, не в первый раз! - пообещал Матрёнин и тоже допил свой коньяк.
Некоторое время они хлебали уху молча, восторгаясь ею восхищёнными причмокиваниями, крутили от удовольствия головами. А потом Хозяин, довольный расторопными егерями, приказал:
- Налей, той, и хлопцам.
Матрёнин налил, позвал егерей:
- Ребята, коньячку с нами!..
Егеря завтракали в стороне. Подошли, степенно приняли от Матрёнина стаканы и, не поморщившись, выпили.
- Благодарствуем, - сказал Кузнецов, старший.
- За вашу вдачу! - вернул пустой стакан Нечипоренко, и вытер тыльной стороной кулака пшеничные усы.
- Прысажуйтэсь, хлопци. Закусить, - предложил Хозяин.
- Не, у нас - своя снедь, - отговорился Кузнецов. - Да и вы, однако, кончайте. На места будем вас ставить.
Егеря пошли в шалаш за ружьями, а Хозяин рассказал друзьям похабный анекдот и громко смеялся. В животе у него булькало, колыхалось.
Шитик, отсмеявшись, тут же вспомнил пример из жизни:
- А от у меня - не анекдот! Зимой дело было. Секретаршу мою, Надюшу, знаете? Так от... Кто-то шепнул моей жинке, шо я из ней... Ну, сами ж понимаете... ха-ха! Ну, и не стало мне от бабы моей проходу. Конец работы, она тут, как тут. Никуда не денешься, шо тебе милиционер на посту! Шо делать? Ладно. Устраиваю Надюшу в нашу спецлечебницу. Кладут её там в отдельную палату. И сам через 2 дня лёг. Палаты рядом, конечно. Цветной телевизор, кино: всё честь по чести. Ну, и это... с Надюшей у меня - тоже всё честь по чести. Живём, как на том тебе курорте. Врач мой - всё знает. Не ходит, не заглядывает: здоровые ж! Совсем я тут успокоился, спим уже всю ночь вместе. А своя палата - пустует...
И шо ж вы думаете? Однажды ночью... - Шитик долго смеётся, интригуя слушателей. Наконец, выпаливает: - Однажды ночью, выхожу я от Надюши, за малым делом, и встречаю в коридоре... кого ж, вы думаете?
- Ну? - поощряет Хозяин, задержав у рта ломоть окорока.
- Свою... самую первую секретаршу, Вальку! Работала у меня 2 года назад. Оказывается, работает теперь в райкоме. Легла с гриппом.
- Я думал, с тобой! - острит Матрёнин и смеётся.
- Ну й шо? - не выдерживает Хозяин.
- Я - и эту!.. - радостно заканчивает Шитик. - Только уже в своей палате. Точно, как у вашему анекдоте.
Хохотали долго, пустились было в свои аналогичные воспоминания, но позвали егеря: пора.
Утки появились перед самым восходом солнца, когда рассвет окровавил воду, а лёгкий ветерок налёг на камыши и пригнул все их метёлки. Хозяин сидел с егерем в лодке и стрелял по его указке. Но... мазал. Видя такое, егерь Кузнецов убил для него трёх уток-гнездовок. Он знал все места, где укрылась от врагов птица, и подгребал лодку в густые заросли камышей прямо к гнёздам. Утята и утки были заповедные, непуганые, смотрели на них круглыми, непонимающими глазами. Да и охотничий сезон ещё не начинался, не гремело нигде.
После каждого выстрела Клык радостно выпрыгивал из лодки в воду и, отфыркиваясь, плыл к убитой птице, утопившей голову. Хозяин, когда тот возвращался, подхваливал его, гладил, помогал влезть в лодку. Егерь молчал.
- Шо молчишь, Володя? - спросил Хозяин, счастливо улыбаясь. - Охота ж какая! А красиво как, посмотри!
- Я же говорил вам, останетесь довольны, - ответил Кузнецов, удивляясь перемене в лице Хозяина: оно было человеческим. - Мы для вас... и рыбки ночью взяли. Килограммов по 20 выйдет, отборная!
- Спасибо, Володя, молодцы! И охота, той, выдалася!
"Чего же ей не выдаться, прямо на гнёздах бьём!" - подумал егерь. Но ничего не сказал - грёб дальше.
Взошло солнце, вода забликовала. Было тихо. И только то там, то тут - бух, бух! Трудились "охотники", заповедные.
Перед самым отъездом, когда уже и ружья, и дичь были уложены в "Волги", а шофёры сидели на своих местах, вышла небольшая заминка. Расшалившиеся псы кувыркались, гонялись по берегу друг за другом и неожиданно бросились на колхозниц, жавших серпами траву. Откуда взялись бабы тут, в заповеднике, где косить траву строго запрещено, было непонятно. Понятно лишь, что бабы нарушили запрет, и их обнаружили собаки. В трубный гоночный лай вплелись женские визги и крики.
Егеря кинулись на голоса и увидали в зарослях камыша отбивающихся от псов женщин. Откуда колхозницам было знать, что собаки эти - охотничьи, и бросаются просто из весёлого азарта, желая поиграть. Крестьянки оглашено вопили, и псы ещё азартнее продолжали вокруг них прыгать, прижимая морды к земле, а затем с лаем вскакивая.
- Да замовчить же вы! - закричал на женщин Нечипоренко. - Воны ж охотничьи, нэ тронуть!
- А-а, так ото ваши собакы?! - взвилась высокая баба, что была к егерю ближе других. С серпом в руке она пошла на Нечипоренко, как Матросов на амбразуру. - Гады! Собакы людэй шматують, а вам, хучь бы шо?
За высокой и другие двинулись с серпами к егерю - собак уже не боялись. И тогда Нечипоренко испугался сам, и крикнул собакам:
- Штурман, Клык, фас! Узять их!
Кобели с лаем ринулись к женщинам вновь, одну сбили с ног.
- А-а-а! - истошно заголосили женщины, бросаясь врассыпную, словно партизанки, окружённые немцами.
Собаки нагоняли их, рыча, хватали зубами за юбки. Колхозницы, насмерть перепуганные, теряли платки, вскакивали, бежали дальше. Теперь их было видно и Хозяину, и его подвыпившим друзьям. Не понимая, что происходит, они хохотали.
- От тикають бабы, га! - восхищённо крутил головой Шитик. - Усе рекорды побьють!
Но тут Хозяин первым сообразил, в чём дело, закричал, чтобы травлю прекратили, и егеря вернули собак назад. Настроение у всех было испорчено, в машины садились молча, впихивая туда взбудораженных, дрожащих от азарта, собак.
Потом шофёры газанули, и Кузнецов с Нечипоренко остались одни - кончилась охота. Старший егерь угрюмо сказал:
- Что же ты, Фёдор? Сдурел, что ли!
- Извини, Володя. Сам не знаю, как вышло. Она же на меня с серпом!..
Кузнецов не знал, что ещё сказать, зло вспомнил:
- На старух с семечками ополчился! Да разве им прожить на свою пенсию, без семечек-то?
Нечипоренко обрадовался, что старший егерь обратил свой гнев не на него, поддакнул:
- Зато грузины на базаре - вагонами продают свои мандарины! Это - можно. А цена какая!..
- Грузины? - подхватил Кузнецов. - От них же навар какой милиции идёт! А что возьмёшь со старух? Эх, жизнь! - Он поднял голову и посмотрел на небо. Пустота над головой, эмалированная голубым, казалась бездонной и одинаково равнодушной ко всем.
А колхозницы в это время сидели вдалеке на обочине просёлочной дороги и, задрав юбки, рассматривали, где порвано, можно ли заштопать. Две из них прикладывали к икрам листы подорожника.
Мимо, на хорошей скорости, прошла первая "Волга". Женщины успели заметить смотревшую на них из-за стекла собаку. У шофёра, видимо, был включён громкий приёмник. Хор Пятницкого грустно прял старинную забытую песню.
Во второй "Волге" собака тоже сидела на заднем сиденье. Тоже слушала музыку, только другую. А в третьей пятнистый пёс, обнажив розовые дёсны, гавкнул, узнав женщин.
Те, как по команде, вскочили, и самая рослая из них, которая шла на Нечипоренко с серпом, воздев к небу руки, сжатые в кулаки, выкрикнула вслед уходящим машинам:
- От вовки! Поихалы, кляти! Ворогы...
Обедали, а потом рыбачили и купались в другом заповеднике. И только под вечер выехали домой.
По выгоревшей серой равнине скользили тени от облаков - степь, далеко видно. А в степи мысли у каждого всегда о своём. Думал о чём-то сокровенном и шофёр Хозяина, на лицо его тоже легла тень, как от облака. Молча привёз своего шефа на загородную казённую дачу и, так и не проронив ни слова, отправился сразу опять в район, за Лидой.
"От молодец, шохверюга! - тепло подумал Хозяин. - Усё понимает!" Ответил на приветствие дежурному милиционеру, попросил его перенести рюкзак с рыбой и утками в дом, а сам понёс только ружьё.
Когда всё было уложено в холодильник, приказал:
- Покорми, той, собаку. И збуди повара. Нехай приготовит шо-нибудь. До миня щас гости приедут.
Милиционер и это выполнил. Вернувшись, спросил:
- Разрешите идти на пост?
- Йди.
Постовой ушёл, и Хозяин остался один. Разделся донага, пробултыхал своё тело в ванную комнату. Душ освежил его, привёл в хорошее расположение - теперь можно й Лидку. Той, ждать.
Поглаживая волосатую грудь, прохладный, шерстяной живот, Хозяин взглянул на телефон и, расползаясь в глуповатой ухмылке, придурковато подумал: "От, дура, баба! Сидит щас вдома и думает, шо я, той, охотюся. А я вже охотюся на даче, за Лидкой. А взавтра выйму с холодильника уток, знов их у машину, и домой. З охоты еду. Ха!"
Не ожидая, пока повар наготовит горячего, Хозяин занялся приготовлением лёгкого ужина сам. Достал из холодильника (размером с гараж) осетрину, лимоны, коньяк. В холодильнике было много и другой всячины, чего только пожелает голодная душа. Но Хозяин вникать в это не стал - хотел лишь немного перекусить до приезда Лиды. И ограничил себя тем, что попалось ему под руку. Однако ругался про себя: "От клята привычка: люблю жрать! И чем больш, тем быстрее хочется ищё. Вже опять от проголодався. А с другой же ж стороны, прав и великий Лёня... Живите, говорит, хлопци, пока живётся. Ещё й поговорку отца привёл: "Не откладуй, сынок, работу на завтра, а вот это... - Хозяин со смехом помял свою мошонку, - на старость". Здорово, ий бо! Или ещё от это: "Год за годом идёт, время катится, хто не пьет, не е..т, ох, спохватица!" Верно усё, чё там..."
Перекусив чуть-чуть, он только поджёг себе аппетит и всё чаще поглядывал на часы. Не терпелось...
Родной "Волги" всё не было, и Хозяину ни с того, ни с сего припомнилась одна лекция в городском парке, на которую попал совершенно случайно. Гулял. Шёл мимо открытой площадки лектория и завернул. Седая, худющая старушенция говорила сначала что-то о Ленине, его скромности, а потом как-то незаметно скатилась на НЭП, возродившееся-де с ним мещанство, и заговорила о перерожденчестве. В каждом её слове, в каждой цитате, которых она откуда-то навыписывала, он угадывал недоброжелательство, направленное лично против него. Ушёл, недослушав. Но ощущение было такое, будто наелся дерьма. Точно такое же настроение, почему-то, стало появляться у него и теперь. Только этого не хватало! Вместо коньяка снова придётся капать себе из другой бутылочки.
"А може, той, забарахлил у шохвёра в дороге мотор? - подумал он. - Та нет, никогда ж такого ещё не было! Шо ж тепер й думать, не знаю".
Лида сидела в машине на заднем сиденье скучной.
"Всю дорогу молчит, - отметил про себя шофёр. - Ни вопросов, ни - о себе, как другие".
Он тоже молчал. Сколько перевёз таких вот курвочек на эту дачу! И все взвизгивали, хотели казаться весёлыми. На что-то загадочно намекали, словно ехали не к Хозяину в постель, а к нему. Иные надоедали дурацкими вопросами: есть ли у Хозяина дети? Скупой или нет? А одна, уже пьяная, поинтересовалась, как делает Хозяин своё дело с таким животом! Взял и ответил стерве: "А по-собачьи, сзади". Думал, смутится. А она визжала от смеха, так понравилась ей его формулировка. И повторила это слово раз 5 или 6. И каждый раз укатывалась: ха-ха-ха-ха-ха! А эта - серьёзная. Невесело ей, а едет. Ну, и правильно: с чего веселиться? К старому везут, да ещё и безобразному. А из себя - видная, хоть картину пиши! Что же заставляет таких? Не понимал...
А Лида думала в эту минуту о Горяном. И с сожалением - хороший был мужчина, ласковый, и с ненавистью: ну, и сукин же сын, борову продал! Разве это по-мужски? Разве она заслужила этого? Хорошо хоть не будут теперь видеться. Сам сказал, переводят его в другое место. А в глаза боялся даже смотреть. И всё-таки предложил: "Давай, Лидок, ещё раз, на прощанье". Ну, не сволота после этого все мужики! Так и сказала ему, врезала прямо в бесстыжую рожу. Ничего, проглотил.
Проезжали через знакомое село. Глядя из машины на луну, перешагивающую с крыши на крышу, она неожиданно спросила:
- Как вас звать?
- Зачем вам?
Нелепо всё. Она осеклась:
- Извините...
Он понял, о чём она подумала. Сказал, стараясь утешить:
- Да нет, я плохо о вас не думаю. - Он вздохнул и добавил: - Афанасием Ивановичем меня зовут. - Чем-то она ему всё же нравилась.
- Спасибо. - Он тоже нравился ей: скромный, красивый. Помолчала-помолчала, и вырвалось: - Хуже пытки мне это! А откажись - испортит жизнь.
Он кивнул. Дальше, почти до самого приезда, они молчали, каждый думая о своём. Может, и про жизнь, которую понимали без прикрас. Шофёру, правда, думалось в этот раз веселей. Вот отвезёт её, и домой, отдых...
Машина ехала по шоссе быстро, через переднее стекло хорошо было видно, как с ночного небосклона скатывались звёзды, брошенные головками горящих спичек в темноту Вечности. На душе у Лиды было черно, как в небе. Даже встречный ветер казался ей в тёплой ночи чёрным. Но постепенно это состояние прошло и сменилось от покачивания на неожиданно возникшее желание к этому красивому и мужественному шофёру, который был ещё молодым, здоровым и, наверное, чистым. Чувствуя, что и сама нравится ему как женщина, ненавидя себя за своё продажное ремесло, а ещё больше ненавидя борова, к которому ехала, желая сбить своё отвращение к нему, желая опоздать - может, устанет ждать и уснёт, проклятый? - она негромко спросила:
- Я вам... нравлюсь? Ну, хоть немного.
Он не ответил, только кивнул.
- Сверните куда-нибудь, отдохнём. Не хочу туда...
И опять он только кивнул, не сказав ничего. Проехал ещё метров 500 и, выхватывая светом фар валившиеся набок деревья, кусты, свернул вправо на очередную просёлочную дорогу и погнал по ней к завидневшейся впереди лесной посадке, ныряя в темноту, как в неизвестность судьбы.
Взято отсюда