— И, полно, Ольгерд Гедеминович, ты стар, да зорок. Как поместье узнать! Сожгли меня москвичи, вот и хоромы, и избы, и кузни новые.
— А мастера?
— Мастеров много старых. Дай бог здравия князю Михайле Александровичу, помог беглых имать.
— А Фомка–мастер здесь? У тебя? На цепи?
— Какое на цепи. Тогда же с москвичами ушел, а намедни, когда московская рать вдругорядь шла град Микулин жечь, Фомка здесь был. Князь Митрий меня не тронул, видно, спешил, а Фомка, вражий сын, мимоходом успел анбар запалить.
Боярыня говорила, говорила, явно заговорить Ольгерда хотела. Но разве его заговоришь, если в голосе дрожь проступает. Пристало ли боярыне скулеть, но, поди ж ты, скулится, ведь хлеб–соль князь так и не взял.
Ольгерд позвал:
— Явнут!
Подошел здоровенный детина, страховидный и зверовидный, как с испуга показалось Паучихе.