Но москвичи и без того поняли, что за реку не уйдешь. Сброшенные с обрывов люди поворачивались и лезли вверх, прямо на копья литовцев. На береговом скате с новой силой закипела сеча, но Фома уже не видел, как русские изрубили отборную конную рать Ольгерда, как катились кони и всадники в воду и устилали своими телами берег, как старый Ольгерд, осерчав, сам повел свои рати на упорно отбивающихся москвичей, как едва вытащили князя из битвы.
Фома лежал на мокром песке, и только подрагивание век показывало, что он еще жив.
Жив был Фома и тогда, когда затих шум боя, и вороны сперва с опаской, потом все смелее спускались на трупы и принимались равно выклевывать и русские и литовские очи.
Фома лежал неподвижно. Но вот он почувствовал, что острые когти царапают его лоб. Ворон сел прямо на лицо и нацелился клюнуть глаз.
Дрожь пошла по телу Фомы, и птица, почуяв, что села на живого, испуганно взмыла вверх.
20.ТВЕРДЫНЯ БЕЛОКАМЕННАЯ
Вновь Лука глядел на созданную его замыслом белокаменную твердыню Москвы. Не чаял он, что так доведется увидеть эти башни и стены. И не белыми были они в багровом зареве ночного пожара. И Замоскворечье, и Занеглименье, и Великий торг, и Черторье — все горело. Ветер раздувал пожар, зажженный москвичами, уходившими за каменные стены в осаду, ветер нес красно–черные клубы дыма, ветер трепал гриву пегого конька, на котором сидел Лука. Коню наскучило стоять на одном месте, он переступал с ноги наногу, встряхивал головой, тихо ржал, но Лука будто окаменел, не сводил глаз с Кремля. Рядом на громадном вороном жеребце сидел князь Ольгерд.
— Построил, — бурчал он. — С одной стороны Москва–река, с другой — Неглинка, а за реками круча. Тут и снаряда не подвезешь.
— Не трудись, княже, — откликнулся Лука, — твоим таранам эти стены не пробить.
— А это ты сейчас увидишь, мастер! Со стороны Великого торга подступ гладкий, а ров, вырытый тобой, мы завалили.