— Милости прошу, — сказал он, — прене во пляс, как говорят. Прошу. Могу кое-чем угостить.
Был обыск.
Из опрокинутого чемодана вывалились куски мыла.
— Наше, — сказал папа.
— Извините, мое, — отвечал маркиз.
Николаевские сотенки перемешались с какими-то бумажками и чертежами. Оська взглянул на меня, и я посмотрел на него.
— «Письмо к царю», — читал, перебирая бумажки, человек с усиками, — «Карта боя», «План города П.», «Тайный приказ», «Список заговорщиков»… Что это такое? — спросил он у маркиза.
— Не знаю!.. — бледнея, отвечал маркиз, увидев, что дело пахнет хуже, чем мылом.
— Как же это у вас очутилось?
— Не знаю… Честное слово, товарищ. Это все не мое… И мыло тоже… Я ничего не знаю.
Чубарьков подошел вплотную к маркизу. Комиссар обругал его сквозь зубы шепотом, похожим на плевок в лицо.
Вдруг Оська вылез вперед. Я делал ему знаки, я вращал глазами, как бумажный чертик на веревочке. Он не видел!
— Это наше! — сказал Оська. — Пускай обратно отдаст, раз взял.
Чекисты рассматривали чертежи. Они многозначительно переглянулись.
— М?.. — вопросительно произнес один.
— Умгу! — утвердительно отвечал другой.