Мою жизнь можно условно разделить на три неравные части.
1) Детство и юность, когда почти всё хорошо, почти все тебя любят. И дальше, наверное, почти всё будет хорошо. Приятно было вспоминать об этом времени. Когда я писала, моё сердце “болело нежностью”. К сожалению, нельзя рассчитывать на то, что вся оставшаяся жизнь будет безоблачной.
2) Следующий период – зрелость – начинается с того времени, когда в моей жизни появился Юра. В мыслях я снова с ним, он всегда рядом. Зрелость – это взросление, начало реальной жизни. Уходят иллюзии, беззаботность, приходит опыт – и хороший, и плохой.
3) Третья часть – эмиграция. Это – крутой поворот жизни, всё незнакомо, всё – сначала. К тому же у нас обычные трудности эмиграции шли как бы рядом, по касательной. Потому что главное – это борьба со страшными болезнями, сначала у меня, а потом – у Юры. Борьба непрерывная и всепоглощающая.
С Юрой мы познакомились на одном из семинаров в ВТО. Но встречаться в обычном смысле, ходить на свидания начали гораздо позже.
Я запомнила этот день – 9 мая. Была свадьба моей сотрудницы – пышное и многолюдное армянское застолье. Я устала от шума и ушла пораньше. С Юрой мы случайно встретились на улице и договорились вечером тихо посидеть в “Ротонде” на Театральной и поесть мороженое. “Ротонда” стала нашим любимым местом.
Сейчас, кажется, её больше нет.
Я говорила, что когда мы начали встречаться, наши друзья активно обсуждали, как долго мы, такие разные, продержимся. Не просто обсуждали – заключали пари. И только умница Лариса говорила: “Бросьте глупости! Они поженятся.” Лариса была самая старшая в нашей компании, она преподавала философию и разбиралась в жизни лучше. Но даже она не знала, что спорить надо не о сроке до свадьбы, а о том, состоится ли она вообще. Дело в том, что родители не хотели нашей женитьбы. Именно поэтому мы встречались нереально долго – 2 года и несколько раз за это время “навеки” расставались. Юру знакомили с богатыми невестами в Ростове и в Одессе, от которых он неизменно возвращался ко мне. Во время таких вынужденных пауз я тоже пыталась переключиться, но тоже ничего не получалось. К примеру:
Моя подруга Света хотела перевестись из Ростовской консерватории в Ленинградскую. Ей помогал аспирант из Болгарии – Лучезар. Кстати, Света в дальнейшем сделала неплохую карьеру, используя выгодные для себя браки. Она стала проректором Московского института Гнесиных и ещё раз вышла замуж, теперь – за известного пианиста. Они уехали куда-то в Скандинавию и открыли там музыкальную школу. После этого Светкины следы теряются, никто из наших друзей и знакомых ничего о ней не знает. Но тогда, в 1969-м мы провели зимние каникулы в Питере.
Был страшный мороз, около минус 30, очень много снега. Мы жили в общежитии консерватории – Лучезар помог. Многие студенты уехали домой на каникулы и мы заняли свободную комнату. Лучезар занимался переводом Светы, организовывал консультации и прослушивания. А в свободное время мы гуляли по городу, согреваясь в музеях и кинотеатрах. К нам присоединились студенты из тех, кто не уехал домой. Очередей в музеи, даже в Эрмитаж, тогда не было – приходи и смотри. Небольшая очередь была в кинотеатре, где шёл итальянский документальный фильм о Микеланджело.
Согласие на перевод было получено. Успех мы отметили в финском пригороде Ленинграда – Куоккале, сейчас – Репино, в усадьбе “Пенаты”. Всесильный Лучезар договорился со сторожами, они затопили для нас печи и разрешили остаться. Тогда это была просто старая усадьба посреди векового хвойного леса. Конечно, она охранялась, все знали, что это – «Пенаты», дом Репина, но официального статуса музея ещё не было.
После возвращения в Ростов всё вернулось в прежнюю колею, то есть, мы с Юрой вернулись друг к другу. Компания моих школьных друзей как-то незаметно распалась. А Юрины сокурсники после нескольких лет “свободного плавания” и после армии снова сблизились. Женат из них был только Волынский. Моя мама начала вести среди меня воспитательную работу: “Он на тебе никогда не женится. У них крепкая дружба старых холостяков, прочные старые связи. А если даже и женится, всегда будет уходить от тебя к прежним друзьям и женщинам. А ты будешь сидеть дома с ребёнком. Не забывай, он – восточный человек”. У Канзбергов была другая песня: “Куда ты лезешь со своим носом в эту казачью семью?”.
Мы вежливо выслушивали наших родителей и тут же выкидывали всё из головы.
В нашей компании мы со Светой были самыми младшими. Остальные уже давно закончили ВУЗы. У Валерия, который был искусствоведом в музее Изобразительных искусств, было очень необычное хобби. Его близкий друг, биолог из университета – Женя, был герпетолог, специалист по пресмыкающимся. Свободное время друзья проводили в донских степях, изучая змей, иногда даже приходилось отлавливать их для террариума. Оказывается, в этих местах водились и кобры. Широкое распространение в нашем узком кругу получила история о том, как на маму Валерия свалилась змея, которая отдыхала на карнизе между комнатами. Когда мама задела портьеру, змея упала ей на плечи. По легенде, мама брезгливо сбросила её с себя со словами: “Натаскал дряни в дом”. Как было на самом деле, никто не знает. Конечно, ядовитую змею никто бы домой не принёс. Хотя теперь чёрте-чего только не держат в квартирах.
Лариса преподавала философию в мединституте. Несмотря на такую серьёзную специальность, она была лёгкой, энергичной и инициативной. Именно она приглашала в наш клуб авторитетных лекторов. В то время был очень популярен ансамбль старинной и средневековой музыки “Мадригал”. Это был первый подобный ансамбль. Там пели сёстры Лисициан – родственницы знаменитого баритона. Солисткой с прекрасным низким голосом была Елена Давыдова. Руководителем был Волконский, потомок русских аристократов, композитор, который писал экспрессионистскую музыку, в таком стиле как Эдисон Денисов или Альфред Шнитке.
Именно Лариса договорилась с артистами “Мадригала” о неформальной встрече после концерта. Эта встреча состоялась в просторной родительской квартире Валерия, искусствоведа и сына генерала. “Мадригальцы” оказались очень живыми и симпатичными. Этот вечер, вернее, ночь (потому что музыканты пришли после концерта) запомнилась надолго. Возвращались мы домой на поливальных машинах, вспоминая Высоцкого: “Метро закрыто, в такси не содють”.
Вскорости Волконский с Давыдовой эмигрировали в Швейцарию.
Среди Юриных институтских друзей был крутой армянин Грант и его брат Роберт. Если говорят, что “Ленинград – город маленький”, то Нахичевань – ещё меньше. Младший брат Гранта и Робика, Алик, учился со мной в одном классе и меня приглашали в этот богатый армянский дом на дни рождения. Их отец поставил вопрос перед братьями жёстко: жениться на армянке, немедленно родить внуков, а иначе – лишит наследства. Младшие братья послушались и жили спокойно. Но Грант не мог поступиться принципами, ему не нравились армянки. Этот гордый орёл уехал в Ереван и нашёл там русскую женщину. Через много лет я увидела её. Ничего похожего на его любимый славянский тип, не говоря уже о том, что Грант в сто раз лучше неё говорил по-русски. Даром только наследства лишился.
С Юрой мы в очередной раз расстались. Но так как жили близко друг от друга, иногда случайно встречались на улице, или он ждал меня у ворот на 13-й линии. Это было тяжело. В конце концов я ему сказала, что он, как сердобольный владелец собаки отрезает ей хвост по частям. Надо решать: или – или. И он решился. Теперь у ворот меня поджидала Цина. Она привела меня домой к Юре и сказала: “Ну что ж, женитесь.”
Мы были рады, нам было не до “цирлих-манирлих”.
Почти всегда родителям кажется, что дети делают что-то не так, якобы родители лучше знают, как надо, потому что они опытнее и пр. и пр. Лучше бы они больше доверяли своим детям – ошибиться может каждый. Часто бывает, что родители просто ревнуют, им кажется, что их ребёнок будет любить кого-то чужого больше чем их и они начинают придираться к этому “чужому”. В нашем случае к родительской ревности прибавилась фантазия на национальную тему. Да, национальный вопрос – один из самых сложных. Но ведь речь идёт о конкретном человеке, с ним надо договариваться, находить точки соприкосновения. Самое трудное – разобраться, насколько этот человек порядочен, предан, бескорыстен. Просто “включить голову” и присмотреться, как он ведёт себя в той или иной ситуации. Проанализировать, нравится ли тебе его поступок и сделать свой вывод. Как правило, родители не видят этой “большой внутренней работы”, все ситуации складываются без них.
Жизненный опыт? Книги и даже фильмы могут многое подсказать. Иногда обстоятельства выстраиваются в целую цепочку недоразумений и выставляют нас (или наших друзей) в каком-то ложном свете. Как в кино. Но в кино обычно к концу всё разъясняется. А в жизни требуется больше времени, чтобы разобраться.
Идём дальше. Свой собственный бесценный опыт мы приобретаем в общении и всё-таки невольно оцениваем: нравится – не нравится, хороший – плохой.
Как проводят время молодые? Танцуют на вечеринках, гуляют и т.д. Хочется, чтобы рядом были хорошие весёлые люди. Но разве все ведут себя одинаково? Некоторых “особо оригинальных” уже больше не зовут. Не все одноклассники входят в число приглашенных и не все приглашенные становятся близкими друзьями. Но наверняка есть и те, с которых хочется брать пример. Почему? Может, они лучше танцуют, или их все всегда слушают? А может, они, для того, чтобы остаться на высоте, унижают других? Надо разобраться.
Отступление в отступлении.
Моя жизнь несколько раз круто менялась. Кажется, уже всё было. Но вот внезапно отключили интернет, и я оказалась не только без компьютера, но и без телефона, без телевизора, без радио и сразу же ощутила пустоту вокруг. И поняла: большинство людей боится этой пустоты и поэтому не выпускает из рук мобильник. Но всё-таки друзей мы себе находим не в соцсетях, а в настоящей живой жизни, где всегда возникают конфликты. Можно понять, кто есть кто. Или, как говорили в наше время, кто есть ХУ?
Предположим, самый близкий друг определился. Ты выделяешь его из всех остальных, он – лучше всех. Не спеши доверять ему на 100%, всё может очень быстро измениться. За нарушение доверия придётся расплачиваться разочарованием, душевным спокойствием, репутацией, а может, и чем-то большим. Удары по больному месту, удары от своих – самые тяжелые. Прислушайся к себе: не осталось ли какого-либо осадка на дне души? Кто его друзья? Насколько поступки твоего друга похожи на поступки его друзей? Если тебе не нравятся его друзья, не сближайся с этим человеком – в критическую минуту он поступит, как они.
Конечно, ошибок, разочарований никому не избежать. Но нужно и разочарования анализировать, чтобы ещё раз не наступить на грабли. Хотя...
Наконец, самое главное чувство – уважение. Подумай, относятся ли с уважением к твоему настроению, уважают ли твои убеждения или говорят, что это – ерунда, что с настроением считаться не стоит, а твоё мнение, твои убеждения – неправильные. Что ж, иногда бывает и так, но не всегда же. Надо уметь объяснить свою позицию, а иногда и уступить. А здесь нужно вспомнить ещё одно правило – о “Золотой середине”. Если ты всё время уступаешь, с тобой перестают считаться. А если постоянно настаиваешь на своём – оглянись, не похож ли ты на капризного ортодокса. Если ты часто будешь настаивать, может быть, тебе уступят просто, чтобы не ссориться, но из отношений уйдёт главное – они перестанут быть живыми. Поэтому объясняй, почему ты так думаешь, убеждай.
Как дочь командира, приведу ещё один довод: В армии приказы не обсуждаются, а быстро исполняются, потому что ситуация стрессовая, дорога каждая секунда, а командир отвечает за всё.
Но у нас, слава богу, не война, всё время приказывать нельзя. В мирной жизни и отношения другие.
Бывают люди, которые, кажется, всегда знают, как надо. Они легко становятся руководителями. Но даже если он - сильный лидер, но относится к твоим желаниям без уважения - уходи от него.
Итак, 3 главных критерия.
№1 – уважение. Уважают ли твои убеждения или относятся к ним пренебрежительно?
№2 – Золотая середина.
№ 3 – доверие. Возникает, если два первые пункта совпадают..
Мы с Юрой знакомы были давно, оказывались в разных ситуациях и видели реакцию друг друга в сложных обстоятельствах. Поэтому и доверяли друг другу безусловно. Жизнь сама создаёт стрессовые ситуации, поэтому так важно знать, что близкие всегда тебя поддержат. Многие пытались вмешиваться в наши отношения, но мы были уверены друг в друге. Даже пресловутый национальный вопрос не навредил.
Между прочим.
Насмотревшись на нас, Костюковы решили, что Вике тоже надо выйти замуж за еврея. И сразу же ошиблись. Выйти замуж по-настоящему – значит, прежде всего, найти настоящего друга. Высоцкий пел о случайных друзьях: “И не друг, и не враг а так…” А будет ли он евреем, или армянином, или русским – жизнь покажет.
Очень живучими оказываются стереотипы. Например, евреи – хорошие мужья. А что, все русские – плохие мужья? А дедушка Слава, а Володя Игнатенко? Или так: все евреи – богатые. А русские что – все бедные? Или: все русские – безнадёжные алкоголики.
Не хочу даже комментировать.
Возвращаюсь к Вике. Она нашла себе еврея. И снова всё пошло не так – он был уже женат. Вика поверила обычному в таких случаях трёпу, что он жену не любит и собирается разводиться, но забыла при этом прописную истину: “Обещать – не значит жениться”. ( Это устойчивое выражение применяется во всех случаях, когда речь идёт об обещаниях.)
Не знаю, каким он был семьянином, но видно, Вику своей семьёй не считал: встречался с ней тайком, с друзьями не знакомил, из квартиры с ней никуда не выходил.
Получается, надо было не только на национальность смотреть. Наверняка были
детали, своеобразные “знаки”, к которым надо было приглядеться. Наши религиозные предки, которые привыкли во всём полагаться на бога, говорили: “Дьявол прячется в деталях”. И поэтому придавали деталям такое значение.
Вику, конечно, жалко. Не знаю, чем кончилась эта история.
Да что там Вика! Часто опытные зрелые люди не видят дальше собственного носа. Лариса рассказала мне о своей подруге Ольге. Это она вытащила Ларису в Норвегию, познакомив с будущим мужем. Сама Ольга оказалась в Норвегии в 90-е, после окончания консерватории, не найдя работы в Ростове. Будучи хорошей пианисткой, стала работать концертмейстером в консерватории Осло, а со временем, привыкнув к новой жизни, ещё и в издательстве – переводила английскую фантастику. Вполне самостоятельная и самодостаточная женщина, которая, между прочим, неплохо зарабатывает. Говорят, что наши недостатки – это продолжение наших достоинств. 20 лет она прожила в гражданском браке с неким Гуннаром. С ними в большом доме жил его взрослый сын от первого брака. Ольга была довольна своей жизнью и ничего менять в ней не собиралась.
Так бы, может, всё и продолжалось, но их третья подруга поругалась со своим гражданским мужем, он выгнал её из дома и она оказалась на улице. Ольга сказала: “Ну! Со мной такого не случится! Я выйду замуж за Гуннара”. А Гуннар отказался жениться. Тогда она его тактично спросила: “А если с кем-то из нас что-то случится и ты умрёшь, смогу ли я остаться жить в этом доме?” На её тактичный вопрос он ответил: “Не знаю, спроси у сына”. Она спросила. Сын ответил: “Конечно, я не возражаю, но не знаю, согласится ли мама?” Тут даже для Оле стало всё понемногу проясняться. Оказывается, Гуннар до сих пор женат. Хотя супруги жили каждый своей жизнью, официально разведены не были. И “в случае чего” жена вряд ли захочет оставить Ольгу в доме. Тогда Ольга решила взять кредит и купить собственную квартиру. Но в банке ей сказали: “Вам скоро на пенсию, такую большую сумму дать не можем”. Она взяла, сколько дали и теперь экономит на всём, чтобы накопить на квартиру. Не говоря уже о том, что отношения испорчены.
Возвращаюсь в нашу семью.
Итак, мы с Юрой поженились. Нельзя сказать, что наши родители были счастливы, приходилось “притираться” друг к другу.
Наконец, родился наш сын. Он был таким замечательным малышом, что его все сразу полюбили. Дедушка Слава бросил курить, хотя курил всю жизнь, с 8-ми лет.
Цина сказала свою знаменитую фразу”. С ребёнком обязана возиться мать жены.” Приходится признать, что в большинстве случаев так и было.
А в стране наступило время самых плохих отношений с Израилем. Все ругали израильского агрессора и целовались с палестинцами. Юру должны были призвать в армию на переподготовку как офицера. Он уже готовился, но на медкомиссии внезапно выяснилось, что у него одна рука короче, чем другая на 1,5см и из-за этого он не может находиться в армии. Кстати, разная длина рук не помешала ему служить срочную службу в ракетных войсках целых 3 года вместо положенных 2-х лет. Интересно, что много лет подряд, каждый раз, когда НИИТМ выходил на обязательную майскую или октябрьскую демонстрацию, Юре давали нести плакат “Позор израильским агрессорам.” Вставил свои, как у нас говорят, 3 копейки Костя. Он оформлялся на работу в Госплан, и еврейский родственник мог испортить ему анкету. Я поняла это по тому раздражению, которое появилось у Кости в общении с нами.
Нам хотелось пожить отдельно от родителей (честно говоря, им тоже). Мы пытались уйти на частную квартиру. Я договорилась с родственниками Костюковых.
У них была 12-ти метровая комната в 3-х комнатной квартире на Театральной, в железнодорожном доме. Это была многоходовая операция. Квартиры ещё не были приватизированы, и можно было потерять её, если соседи скажут, что хозяин здесь не живёт уже 6 месяцев. Тем более опасно было “извлекать прибыль”, т.е. пускать квартирантов. Значит, нужно было договариваться со многими соседями. Дом ведомственный, все хорошо знают друг друга и чужих видят сразу. Короче, нам удалось прожить там 3 месяца. Мы вернулись к родителям.
Время шло. Боря подрастал. Мы с Юрой работали.
Я работала в Чалтыре. Дорога в одну сторону занимала 1,5 - 2 часа. Но это ещё не всё. Последний автобус обратно, в Ростов, уходил в 19-35. Общеобразовательные школы занимались в одну смену. В этом Чалтырь на десятилетия обогнал Ростов. Но для музыкальной школы ( а, главное, для меня лично) это было плохо: начинать работу можно было не раньше 13-ти часов и
заканчивать не позже 19-ти. Часто последний автобус нарушал расписание и уходил из-под носа. Тогда приходилось ловить попутные машины на трассе. Хуже всего было зимой – скользко, холодно, неспокойно. На концерты, родительские собрания и пр. надо было приезжать в выходной.
Много сил отнимали эти поездки. В транспорте меня укачивает. Да ещё эти старые разболтанные пригородные автобусы, в которых всегда воняло бензином. Перейти на работу в Ростов не удавалось. Я проработала в Чалтыре 9 лет. Совершенно случайно мне помог Рафик Иофис. Я перешла в Александровку, во вновь открытую школу (что важно) и была ему бесконечно благодарна. Но те 9 лет не прошли даром (ничто в жизни не проходит даром): я приобрела бесценный опыт межнационального общения, который пригодился мне в Германии.
Всё это было потом. Сейчас время проходит как-то очень быстро, мелькают дни, недели и годы. А тогда эти 9 лет длились и длились.
Нам, конечно, хотелось жить отдельно от родителей. Но в то время это удавалось лишь немногим.
И вот, прямо по пословице “не было бы счастья, да несчастье помогло”, у бабушки Баси в Одессе умирает муж, третий по счёту. Израиль Борисович срочно едет за ней в Одессу и начинается эпопея с обменом квартиры. Тоже срочно, потому что в Одессе родственники не дремлют. Почти год длились поиски подходящего варианта, оформление документов. Наконец, мы въехали в комнату на Садовой и все увидели, что жизнь – прекрасна.
Следующий эпизод – печальный. Израиль Борисович был заместителем управляющего банком. Банк начал строить дом для сотрудников и И.Б. рассчитывал получить квартиру в этом доме ( для нас). По мере строительства стало ясно, что сохранить квартиру на 14-й линии и получить ещё одну, на 4-й, не удастся. Квартиры были бесплатными, борьба за них была нешуточной. Тогда И.Б. решил отказаться от квартиры на 14-й и претендовать на новую квартиру на 4-й. Он выбрал для себя лучшую, забыв, что он не директор, а заместитель. Лучшую квартиру на 2-м этаже, самую удобную и просторную, занял директор (она для него и строилась, а может быть, весь дом для этого был задуман).
Израиля Борисовича обвинили во всех грехах, исключили из партии и уволили. Этого он пережить не смог и умер от скоротечного рака поджелудочной железы в октябре 1974-го.
Это была первая смерть близкого человека в нашей новой жизни. Басиного третьего мужа мы не знали и поэтому о нём не думали. Но Бася очень тосковала. Только теперь я по-настоящему её понимаю.
В Одессе она жила в двух шагах от знаменитого Театра и Приморского бульвара. Они каждый вечер выходили посидеть на этом бульваре, подышать морским воздухом в компании приятелей. Их дом, внешне респектабельный, когда-то (до революции) удобный, был превращён в коммуналку и внутри не ремонтировался, по-моему, никогда. На нижнем этаже было 3 квартиры. Одна комната освободилась
- соседи то ли съехали, то ли умерли. В эту комнату уже никого не подселяли. Тогда Бася и оставшаяся соседка сделали из этой комнаты сарай – то есть держали там уголь для топки печей.
В Ростове Басе не нравилось. Она вспоминала высокий потолок в своей комнате, ей не хватало воздуха, мебель казалась неудобной. Понятно, никакой “хорошей мебели” у неё в Одессе быть не могло. Сидя в чистоте и уюте, в квартире с центральным отоплением и горячей водой на 14-й линии в Ростове, Бася вспоминала об Одессе и тосковала по своей прошедшей жизни.
Теперь я на многое смотрю иначе. У Баси начиналась болезнь Паркинсона. Эта болезнь имеет много общего с той, что была у Юры: каждая по-своему ведёт к неподвижности. В больнице, где вместе с Юрой были и больные с “Паркинсоном”, стулья и кресла были очень высокими (на высоких ножках), чтобы легче было садиться и вставать. Возможно, говоря о “хорошей мебели”, Бася имела в виду именно свои высокие стулья.
Я любила Басю и она очень хорошо ко мне относилась. Но главное - я понимала, что она помогла нам, отказавшись от того, что было ей близко и привычно. Она никогда не хотела жить с Циной, потому и вышла замуж в третий раз в 78 лет. В Одессе оставались дети её второго мужа, которых она, собственно говоря, вырастила. Она могла бы её жить у них или они помогали бы ей в её любимой и прекрасной комнате на ул. Некрасова.
Юра рассказывал, что каждое лето в Одессу на море приезжала вся родня. В большой комнате жили у Баси и спали вповалку на полу около 30-ти человек - дети, внуки, племянники. Вся эта орава молодых и крепких родственников с утра уходила на пляж, а Бася - на базар, на Привоз. Никто не помогал ей тащить неподъёмные сумки, готовить на всех и убирать. Она безропотно всё терпела и жалела бедных людей, которые живут, не видя моря.
Кстати, для сравнения.
1974-й. Чёрное море близко, но семейный отдых с ребёнком – дело не простое. Лучше всего – иметь путёвки. Многие так и делали. Всё надо планировать заранее. Это правильно, но невыполнимо. В Юрином престижном институте (с копеечными зарплатами) можно было заказать путёвку, только если уверен, что отпуск состоится по графику. Тут возникает 2-я проблема. Все хотят идти в отпуск летом, но лето – одно и короткое, а народу много. Поэтому график составляется на год, а в отпуск идут, когда можно выкроить время. А у Юры, к примеру, отпуск по графику в феврале. На февраль нам путёвка ни к чему. Поэтому свободные дни выкроить можно, но на путёвку рассчитывать нельзя. Не только на путёвку, но и на железнодорожные билеты, которые всегда были в дефиците, а уж летом тем более. Кассиры на вокзале и в аэропорту были большими людьми. Потом у нас тоже был знакомый кассир – мать Ларисы Спицкой. Она помогала Юре с билетами, когда он (один или со всей бригадой) ехал в командировку. Но это было уже позже, когда я перешла в Александровку и мы с Ларисой подружились.
Случайно Юра узнал, что родители одного из сотрудников, Виталика, держат пансион на море, недалеко от Туапсе. Большой дом с удобствами, сад (фрукты), пчёлы(мёд), коровы(свежее молоко).Конечно, на деле всё оказалось несколько иначе: старый деревянный дом в сыром абхазском климате уже разваливался, воды практически не было, мы жили в проходной комнате, но кто тогда обращал на это внимание?
Хозяева набрали столько народу, что были не в силах управиться и требовали от нас помощи. После еды надо было убрать и помыть посуду в тазу холодной водой (горячая – дорого). Эту воду из-под посуды ещё телёночек попьёт, значит, надо мыть без мыла. Мы, конечно, пробовали мыть под краном, но от холодной воды жир застывал и забивал трубы. Наша хитрость сразу раскрылась, видно, мы были не первыми. В саду надо было собирать чёрную смородину, потом перебирать, перекручивать на мясорубке и перемешивать с сахаром. Мы теряли прекрасные дни на море, перебирая эти бесконечные вёдра смородины. У мужчин была мужская работа – они постоянно возились с машиной, что-то чинили, меняли. Помню, намучились, когда вставляли лобовое стекло – без инструментов, не имея навыков и т. д. При том, что за пансион мы платили большие по тем временам деньги.
В тот год нас везде сопровождала симпатичная и необычная песенка:
“Мы вам честно сказать хотим:
На девчонок мы вовсе не глядим.
они всю жизнь нам разбивают сердца,
От них мучения нам без конца”...
Мы привыкли к этой песенке. Даже маленький Боря напевал её. Оказалось, что исполняет её ансамбль “Цветы”, руководитель и автор – очень молодой Стас Намин. Всё это я вспомнила, потому что недавно узнала: слава Стаса Намина, который в 16 лет выделялся талантом, не была случайной и быстротечной. Сейчас он – руководитель высокопрофессионального “Театра музыки и драмы” в Москве.
Продолжение.
Конечно, перемывая косточки нашим хозяевам, мы подсчитывали, сколько они на нас заработали. Но и только. Моральное удовлетворение мы получили, когда хозяйский сын захотел увезти в Ростов пианино (ещё трофейное, немецкое). Приехал фургон перевозки. Но хозяин решил сэкономить на грузчиках. Наши мужчины кое-как снесли пианино с 3-го этажа по узкой лестнице. А грузчики, которые потеряли свой заработок, в машине не прикрепили груз, как полагается, и уехали по крутой горной дороге. В Ростов привезли одни щепки.
Ещё один эпизод. Мать Виталика, кроме прочего, работала паспортисткой. Однажды её срочно вызвали и прислали за ней машину. Она уехала, а невестка Вера быстро стала мыть полы в доме. Это очень плохая примета: убирают и моют только вслед за покойником. Потом, когда хозяйка вернулась, скандал был такой, что мы уже собрались искать новую квартиру.
Конечно, доходы с пансиона доставались Виталику и не только деньгами. Самым большим дефицитом было, как всегда, золото и ещё – ковры. В Ростове очередь в ювелирном была огромная, в магазине не помещалась. Люди хватали всё подряд, не обращая внимание на фасон и размер. Кассиром в магазине работала Катя, жена Робика Канзберга. С большим трудом мы смогли выпросить у неё так называемую “армянскую” цепочку. В очередь на ковры люди записывались, потом несколько месяцев ходили “ на перекличку”. Записывались в очередь и на книги ( предисловия и комментарии к собраниям сочинений писали выдающиеся учёные), тоже ходили на перекличку, а потом выкупали по одному тому, стараясь не пропустить время выхода из печати.
На Кавказе, да ещё и не в сезон отпусков, всё можно было купить свободно и выбрать то, что нравится.
Поразмыслив, Юра с Кузнецовым и Кудриком решили привезти ковры из командировки. В то время они ездили в Белоруссию, а там, так же, как и на Украине, и на Кавказе было всё то, чего и близко не было в России. Эта поездка была не просто рискованной, а опасной. Они везли много: себе, родственникам и начальству. Все обусловленные сроки прошли, у них явно что-то случилось. Но звонить было некуда – мобильников не было. Мы в Ростове перезванивались только друг с другом и страшно за них боялись. Слава богу, всё кончилось хорошо. Потом ещё долго обсуждали их приключения.
Мы теперь жили отдельно от родителей, с ними отношения улучшились. Мы занимали комнату в двухкомнатной квартире. Вторую комнату занимала Клава с дочерью Олей. С ними мы прожили 7 лет, чем сильно удивляли соседей по дому. Клава была неплохая тётка, но иногда приводила мужиков. Назавтра она уходила на работу, оставляя мужика в квартире, а мы с Борей боялись выйти из своей комнаты. Однажды один мужик, пьяный, стал к нам ломиться…
Короче говоря, большую квартиру на 14-й, где жили Цина с Басей, мы стали разменивать. Это дело длинное и трудное, но нам повезло: нашими партнёрами были очень приличные и бескорыстные люди, никто не выпендривался, все шли, если надо было, на компромисс. В результате Цина с Басей получили 2 маленькие комнаты на 6-й линии, Клава – в этом же доме изолированную комнату, а мы заняли всю квартиру на Садовой. Это был фантастически хороший вариант. Потом мы бесконечно ремонтировали эту старую квартиру, счищали стёклышком масляную краску с паркета (Клава покрасила паркет краской), но всё это было ерундой.
Когда Юра уезжал в командировку, Цина приходила к нам ранним утром – в 6.30 или в 7 – смотря по сезону. Она молча ходила по квартире, заглядывая во все углы. Боря ходил за ней следом и спрашивал: ”Бабушка, что ты ищешь?” Ничего и, главное, никого не найдя, она уходила, не оставаясь на завтрак.
Маленькое отступление.
Сейчас я вспоминаю прошедшее как бы издалека. Русская поговорка:” Всё, что ни делается, всё к лучшему” звучит парадоксально, часто вызывает протест, но в нашем случае – это так. Мы с Юрой, не раз расставаясь, как казалось, навсегда, хорошо помнили то чувство внутренней опустошённости, которая не восполняется ничем и никем. Поэтому чем больше было препятствий, тем сильнее мы привязывались друг к другу. Трудности укрепляли нас в убеждении, что мы правы. Наверное, у родителей были какие-то свои представления о том, как должны поступать их дети. Но мы были уже взрослыми и жили своей жизнью. Я даже благодарна родителям и судьбе за эту закалку, даже Цине за её бесконечные придирки. Это была школа жизни. Правда, приходилось расставаться с иллюзиями. Что ж, или жизнь, или иллюзии.
У бедной Цины тоже были комплексы. Родственники знали о ней, конечно, всё. Но после нашего переезда в Германию бывшие ростовчане уверяли меня, что Цина преподавала русский язык и литературу в каком-то техникуме. Якобы она сама им говорила. Это – мягко говоря – фантазия. Чтобы преподавать в техникуме, надо было иметь высшее образование, а у неё было 8 классов.
Это так, между прочим.
У меня есть любимая сказка( привет из детства от бабушки Шуры!), о том, как дети пошли в лес за ягодами. Все уже набрали полные бидончики, только у одной девочки кувшинчик оставался пустой – не видит она ягод. Тут появился волшебный старичок и говорит: ”Давай меняться, я тебе дам дудочку, а ты мне – кувшинчик. Как только ты подуешь в дудочку, ягоды сразу покажутся.” Подула девочка в дудочку, и вся полянка от ягод покраснела. Она кричит: ”Дедушка, скорей дай мне кувшинчик – ягоды собирать”. “Ну, давай опять меняться”. Но без дудочки все ягоды сразу под листики спрятались. “ Дедушка, мне нужны сразу и дудочка, и кувшинчик”. Старичок и говорит: “Хитренькая ты, девочка. Нельзя сразу получить и то, и другое. Выбрать надо что-то одно.”
Так что я, как бабушка Шура, начинаю видеть второй, взрослый смысл сказок. В жизни приходится выбирать: либо дудочка, либо кувшинчик. Тут напрашивается ещё одна метафора: игра на дудочке – музыкальном инструменте – это нечто возвышенное, даже простые вещи расцвечиваются разными красками. А кувшинчик– символ всего бытового, приземлённого, неизменно-повседневного. Может, кому-то и повезёт обладать и тем, и другим.
И еще одна, только не сказка, а история вполне обыкновенная. Каждому с детства знакомы строчки: «Где это видано, где это слыхано7».Это – стихотворение Киплинга в переводе Маршака. Краткое содержание: дедушка с внуком едут верхом на осле по улице аула. За ними из окон наблюдают жители и комментируют эту обыденную ситуацию вслух. Каждому что-то не нравится. Дедушка в безудержном стремлении всем угодить перепробовал разные варианты и наконец доходит до абсурда. Он уже не только вместе с внуком идет пешком рядом с ослом, он взваливает осла себе на плечи и несет его.
Выводы легко сделает даже ребенок.
Только в одном наши с родителями мнения полностью сходились: у нас совершенно замечательный сын и внук.
Практически всё время он оставался на 13-й .Я – или на работе, или по ученикам бегаю. Денег не было совсем. Юрину зарплату мы отдавали Цине “за питание”, моя - копеечная – целиком уходила на дорогу в Чалтырь.
Мои родители уже поняли, что у нас всё хорошо и оставили нас в покое. Наверное, вспомнили, что сами тоже поженились без “ благословения”. Но самое главное – мы опять были семьёй. Центр волнений теперь сместился на Борю, который часто болел.
Всё это было как будто недавно: и то, как едва научившись ходить, он подобрал с земли и съел какую-то гадость. Потом долго и тяжело болел, лежал один в больнице, и т.д. Как поскользнулся на мокром полу, упал и открылась неукротимая рвота. Как подавился вишней и чуть не задохнулся,… не говоря уже об обычных простудах.
Когда в очередной раз вызвали врача (врача вызывали всегда на 14-ю, для четных и нечетных линий были разные поликлиники. На 14-й она была вроде получше),пришла молодая врачиха, Рита. Она оказалась моей знакомой, с которой мы подружились в спортлагере. После смены за ней приехал муж-мотоциклист, тоже будущий врач, с компанией своих друзей. Они взяли меня с собой и мы поехали сначала в Сочи, а потом на мотоциклах же домой. Это было романтическое путешествие с песнями у костра. Мы знали все известные песни Галича, Высоцкого, Окуджавы, Визбора. В моде были авторские песни и блатные, которые появились после Гулага. Мы ехали на самых шикарных в то время “Явах”.Сейчас мне страшно даже вспомнить об этой скорости на крутых дорогах. Короче, наше путешествие было незабываемо.
Конечно, все дети болеют, но родители реагируют поразному. Например, жена Игоря, младшего Марииного сына, тоже Таня, поступала смело. Их дети – близнецы Олежек и Серёжа – оставались в детском саду на пятидневке. И если в понедельник утром они выглядели больными, перед уходом в сад получали порцию лекарств. Выросли они крепкими и здоровыми, во всяком случае окончили Питерскую военную мореходку. Истина, как всегда, проходит по середине. А мы бросались в крайности: то слишком опекали Борю, а иногда – считали взрослым, всерьёз принимая его недетскую рассудительность. Впервые я, скажем так, передоверилась Боре, когда ему было 6 лет. Он с жаром убеждал меня, что очень хочет учиться и умолял поскорее отдать его в школу. Я должна была догадаться, что это означало: ”Поскорей забери меня из детского сада, где мне не нравится воспитательница и воняет тушёной капустой.” Но не поняла. Конечно, мы всей семьёй обсуждали этот важный шаг – поступление в школу. Думали о чём угодно: о том, что он – умный развитый мальчик, давно умеет читать и считать и с учёбой справится. О том, что у него после окончания школы будет лишний год в запасе для поступления в ВУЗ до армии (которую тогда все хотели избежать). И сильно ошибались. Это не тот случай, когда нужно было заглядывать так далеко, а нужно было жить “здесь и сейчас”, сегодняшним днём. Он пошёл в школу в 6,5 лет, а в этом нежном возрасте имеет значение каждый месяц. Его одноклассники были на год старше и гораздо крепче него. Боря очень уставал, дополнительной нагрузкой была музыкальная школа. Болеть он, конечно, не перестал. Врачи говорили, что современная медицина не рекомендует вырезать гланды. В результате запущенный тонзиллит дал осложнение на почки и сердце. Гланды всё-таки пришлось вырезать и по ошибке удалили из носа полипы, которые как раз удалять не надо было. Мы, как всегда, волновались. С благодарностью вспоминаю Менжерицкого, который сказал, что со временем всё само пройдёт. Глядя, как Боря еле волочит ноги, сидит за столом, уставившись потухшими глазами в одну точку, мы с трудом сдерживались, чтобы не забрать его из школы и уже никогда больше туда не посылать. Потом он ещё долго и с удовольствием играл на этой струне.
Однажды Юра должен был для чего-то зайти в школу. Вот что он рассказал.
Была перемена, от шума заложило уши. Кто-то пронзительно визжал и хохотал одновременно. Какого-то малыша более крупные ребята зажали в угол. Юра решил помочь слабому. Когда он подошёл, то не сразу узнал своего сына, потому что визжал именно он.
Ещё один эпизод. Тогда в Ростове орудовал серийный убийца Чикатило. Его поисками занимались не только в Ростове. Никто не знал, как он выглядит, но нашли уже более 40-ка истерзанных детских тел. Среди его жертв был сын наших знакомых Макаровых, они жили на 11-й линии. Сказать, что город был взбудоражен – ничего не сказать. Слухи, один другого страшнее, распространялись со скоростью урагана.
Боря учился в 4-м классе. К 8-ми утра я завозила его в школу (он учился в моей бывшей школе № 1) и ехала дальше в Александровку, на свою работу. У нас тогда был ужасный директор, Лебедев, он нас просто затерроризировал. Итак, едем мы с сыном в троллейбусе, времени, как всегда, мало, я опаздываю. Мы доехали до 13-й, Боря вышел. И вдруг, в последний момент с соседнего сидения буквально срывается один парень и выскакивает вслед за ним..У меня заныло сердце, но я, как загипнотизированная, поехала дальше. На работе всё валилось из рук. Наконец, я наплевала на директора и ушла, чтобы убедиться, что с Борей всё в порядке.
Я пришла к нему в школу. Зоя Фёдоровна, учительница, улыбаясь, поднялась мне навстречу с вопросом: “ Опять заболел? Надеюсь, ничего серьёзного. Ой, что ты так побледнела?”
Я не знала, куда бежать, ноги сами принесли меня на 13-ю. Открываю входную дверь и вижу, что в кухне пьёт чай из блюдечка мой сын Боря.
Немая сцена.
Короче, тот парень, что выскочил вслед за ним – ни при чём. А школу Боря с друзьями в очередной раз прогулял.
Черчилль как-то сказал: “За своих детей мы можем поручиться, пока они ещё не родились.” Это значит, что они – не такие, как мы. Мы не знаем, как они поведут себя в похожих обстоятельствах, потому что они – другие. Может быть, сделают правильнее, потому что обстоятельства изменятся.
Черчилль опять оказался прав – мы плохо знали собственного сына. Он, как Буратино, любил приключения, а мы, как папа Карло, волновались и вздыхали.
Но подозреваю, что и он знал нас, скажем так – не очень хорошо, односторонне. Дети ведут себя в присутствии родителей иначе, чем со сверстниками. О родителях можно сказать то же самое. Юра всегда говорил: “Не понимаю, что значит “воспитывать”, посадить перед собой и читать мораль? Надо просто жить рядом и стараться помогать”.
Насколько нам это удалось - судить Боре. А об ошибках и недостатках сейчас говорить бесполезно – на чужих ошибках никто не учится, все предпочитают делать свои.
Теперь Боря – заботливый отец семейства и сам о себе расскажет лучше и больше. Тем более, что ему придётся продолжить писать семейную хронику. В основном нашу жизнь заполняла рутина: работа – дом, школа – уроки, базар – кухня. Хотя всё-таки были события, которые выбивались из ряда. Однажды к нам пришла Лариса, та самая, преподаватель философии и говорит: “Можете меня поздравить – я вышла замуж.” Ну конечно – ахи, охи, поздравления, пожелания. И, как в известной песне, требование подробностей. Мы узнали, что она вышла замуж за сына своей внезапно умершей подруги. Смерть практически здоровой, 42-летней женщины была шоком для близких. Приехавшая из деревни бабушка взяла на себя заботы о 20-летнем внуке. Помогала, утешала и Лариса. Наконец, вопрос решился кардинально. Бабушка прокляла её страшным проклятием, но Лариса смотрела на жизнь философски. Как она выразилась, они(с молодым мужем) “спасли сезон”. В добром согласии они прожили более 25-ти лет и разошлись, когда их сын окончил университет и написал диссертацию.
Забегая вперёд, расскажу ещё один эпизод, тоже связанный с Ларисой.
90-е годы, разруха и хаос. Закрываются предприятия и институты. Но кое-кто ловит рыбку в мутной воде. Когда-то в нашей компании появлялся некий В. – комсомольский или партийный функционер, который теперь стал успешным владельцем издательства. Лариса пришла к нему и попросила заказ на книгу, которую она напишет для заработка. Он немного поломался, поприбеднялся и сказал: “Напиши книгу о картах таро, сейчас это хорошо идёт”. Лариса написала, а когда книга была отпечатана, В. сказал: “ Возьми тираж и продавай сама.” Она удивилась – так не договаривались. Но делать было нечего – деньги нужны.
Как коммивояжёр, она ходила по квартирам и предлагала книгу. Пришла и ко мне. Я взяла ещё несколько экземпляров и продала у себя на работе.
А про В. узнала ещё одну историю, уже от приятелей из консерватории.
Повторюсь, 90-е, хаос, разруха, библиотеки разграблены и не пополняются, нот нет. Преподаватели из своих архивов, которые собирались годами, перепечатывают на ксероксе ноты для студентов. Случайно В. узнаёт об этом и говорит: “Ну что вы, как не неродные, соберите ваши затёртые сборники, я напечатаю – и вам будет хорошо, и я заработаю”. Напечатал. А когда люди попросили вернуть раритеты, он сказал: “ А я не знаю, где они.” Так и пропали антикварные ноты.
Тем не менее, время шло. Боря учился средненько, успешно демонстрируя неважное самочувствие. Учителя говорили дежурные фразы типа “способный, но ленивый”. Всё ничего, на твёрдую четвёрочку. И вдруг – три двойки по химии, грозит 2 в четверти. Я иду к учительнице, которая ещё мне преподавала. А симпатичная Евгения Наумовна даже не хочет разговаривать - 2 и точка. Выход один: нужен “сильный частный педагог, чтоб Борю вытянуть помог”. Решили обратиться к матери Юры К., бывшего сокурсника нашего Юры (для удобства назову его Георгий.) Отец Георгия был авторитетнейшим врачом-венерологом в городе. Известный любитель женщин Грант, заходя мимоходом в дом, на всякий случай приносил для отца бутылку армянского коньяка, который считался тогда лучшим. Ко времени моего рассказа отца уже не было в живых. Мать – Елена Абрамовна, величественная дама, раньше преподавала химию. Выйдя на пенсию, стала репетитором и готовила учеников даже к поступлению в Мединститут, т.е. была репетитором высокого класса. Она взяла Борю и сказала, что за 4-5 занятий выяснит, в чём проблема. А через месяц объявила: “Не знаю, что там в школе произошло, но этот мальчик не может иметь оценку ниже пятёрки. Репетитор ему не нужен.”
С Георгием мы были просто добрыми знакомыми, близкими друзьями не были. Он держал себя несколько высокомерно, а его жена - казачка вообще носила на голове эдакую виртуальную корону.
Высокомерность не мешала ему «крутиться», т. е. зарабатывать, чем только можно и иметь дело со всякими скользкими типами –- коллекционерами всех мастей, автомеханиками, продавцами автозапчастей и пр. Не он один был такой - недаром большим успехом пользовалась реплика - проклятие из “Бриллиантовой руки”: “Чтоб ты жил на одну зарплату”. Конечно, были люди, которые жили на зарплату. В основном – те, кто работал на крупных предприятиях. У них были льготы ( или не было выбора.)
Надо отдать должное Георгию – голова у него была хорошая. В 90-е, на волне повальной эмиграции он окончил факультет немецкого языка, очень этим гордился
и правильно делал. В Германии он имел огромное преимущество перед остальными.
Его подготовка к эмиграции была многогранной и основательной, квартира превратилась в настоящий проходной двор. И случилось несчастье. Позвонили в дверь. Кто-то из вошедших, конечно, знакомых, потому что Елена сама открыла дверь и впустила их в дом, напал на неё. Её связали, засунули в рот кляп, сломав при этом зубные протезы, и ограбили квартиру.
Видно, не раз бывали в доме, знали, где и что лежит, взяли самое ценное. Елена сразу потеряла сознание, может, это её и спасло – её не пытали и не били. Она выжила. Но случившееся, которое она, конечно, изо всех сил старалась забыть, оказалось слишком тяжелой психологической травмой: наступила деменция.
Неумолимо приближалось время выбора профессии для Бори. Он по-прежнему ничем не интересовался. Поступление в ВУЗ стоило денег, мы, безусловно, готовы были их заплатить, если бы он проявил какое-либо желание. На семейном совете было решено, что раз у него такое слабое здоровье и он ничего не хочет, пусть занимается тем, что как будто даётся ему легче – музыкой. А дальше – видно будет. Он равнодушно согласился.
Между тем Бася окончательно слегла. У неё была болезнь Паркинсона, которая заканчивается полной неподвижностью. Я помогала Цине ухаживать за ней. Однажды, помыв ей голову, я покрыла мокрые волосы косынкой. “Не так”, - сказала Бася ”Повяжи наверх и сделай там бантик.”
Потрясающе! Тяжелобольной женщине, которая уже не поднимается с постели, не всё равно, как повязана косынка на мокрых волосах. Она хочет, чтобы было так, как она любила носить в молодости.
Вскоре она умерла. Ей было 86 лет, как и моей бабушке к моменту смерти.
Боря поступил в музыкальное училище. Было видно, что он учится без всякого интереса. Свой характер он проявил, когда решил на каникулах подработать: устроился на хлебозавод и в разгар ростовской жары работал в цеху, где выпекают пряники. Т.е. мы знали, что если он чего-то не делает, значит, просто не хочет. А если захочет – сделает.
Тем не менее, надо было начинать думать об армии.
Юра, кстати, вспоминал о своей службе в армии очень хорошо. У них не было никакой дедовщины или чего-то подобного. Но он служил после технического ВУЗа, в ракетных войсках, где его образование очень ценили.
Разумеется, мой папа даже мысли не допускал, что Боря не пойдёт в армию. Но когда случился Афганистан, он уже не был так уверен, хотя и считал, что наши войска сделали правильно, войдя туда.
Мика служил на Кавказе, Софа с Гришей с большим трудом это устроили. В конце 80-тых служба на Кавказе считалась большой удачей.
Подошло время и нам вплотную этим заняться. Юра зарабатывал деньги: был или в командировке, или – в субботу и воскресенье – на книжном базаре. Армией занималась я. Цина ходила за мной и уговаривала ничего не предпринимать: “Нас всех посадят, как ты не понимаешь?” Мне помогала моя сотрудница Элла, не буду перечислять других. Всё получилось. Правда, до поступления в консерваторию процесс ещё не был закончен. Провалиться на экзаменах было нельзя.
И вот в разгар этих хлопот и волнений, предварительных прослушиваний и консультаций в консерватории, в ожидании результата в военкомате, скоропостижно, неожиданно умер папа. Это случилось 9-го мая. Он умер во сне. Говорят, бог посылает лёгкую смерть своим любимцам. Пусть так. Но хотелось бы попозже.
Прошли похороны. Костя приехал с Викой и детьми. Он тогда работал в Госплане, курировал какой-то завод в Ростове и договорился, чтобы рабочие с этого завода перекрыли крышу на мамином домике. Мы были благодарны: эту большую работу давно нужно было сделать, но руки не доходили.
Боря успешно сдал огромное количество вступительных экзаменов в консерваторию (на теоретико-композиторский факультет – 11) и поступил. Вопрос с армией тоже разрешился. Но учиться в консерватории ему не хотелось. Гораздо важнее для него (да и для нас) было то, что он встречался с Ирой. Как-то Юра увидел их на улице и сказал мне: ” Ну всё, мать, готовься. Он уже её не отпустит.” И хотя я ещё Иру не видела и не знала, но уже хотела, чтобы они, наконец, поженились и он не должен был бы каждый раз провожать её на Чкаловский и очень поздно возвращаться. В городе, даже в нашем дворе, хулиганья было полно, а на Чкаловском – в наших фантазиях – ещё больше. Часто я выходила встречать его на улицу – дома не сиделось, особенно если Юра был в командировке. Наконец, они с Ирой поженились.
Но неожиданно (опять неожиданно) умерла мама. Она хотела отметить день рождения папы, приготовить обед на всех, полезла за чем-то в погреб. Ступенька на лестнице, видно, подгнила, и она упала с высоты. Инсульт. Около 2-х недель она пролежала в больнице, но сделать ничего было нельзя. Приехал Костя. Мы по очереди дежурили возле неё – Костя и Боря – днём, я – ночью. Похоронили её рядом с папой, там была двойная могила и хороший двойной мраморный памятник.
Кроме понятного в подобных случаях чувства горя и невозвратности потери, я испытала нечто необычное для себя. Раньше родители как бы прикрывали мою спину, рядом с ними я не боялась, точнее, не стеснялась быть слабой и беспомощной. Теперь всё кончилось, за спиной никого нет, я должна сама находить
в себе силы и держаться в любой ситуации. Незаметно наступили ужасные 90-е.
Между тем Боря активно заинтересовался еврейством. Не буду описывать события, связанные с ешивой и пр. Они с Ирой решили уехать в Израиль. Нам с Юрой это не нравилось, но Боря, видимо, стремился избавиться от нашей опеки.
Это было время повальной эмиграции. Кроме того, мы боялись, что его желание заработать деньги сразу натолкнётся на криминал. Таких примеров было много. Сын моей сотрудницы сидел в тюрьме.
Боря с Ирой ходили отмечаться в очереди в ОВИР, иногда даже ночью, в конце концов они уехали и как будто отрезали часть меня.
На работе меня осуждали: как можно было отпустить единственного сына? Кто же спорит – плохо остаться на старости лет без опоры, без детей. Но упереться, повиснуть камнем на шее я тоже не могла. Юра ехать никуда не хотел, да и возраст не тот – на работу уже не возьмут, а до пенсии ещё далеко.
Воспоминания о 90-х у каждого свои. Некоторые даже смогли подняться и стать владельцами предприятий, приобрести капитал. Но большинство людей было просто раздавлено “колесом истории”. Образно говоря, это “ колесо” было видно издалека. Ощущение приближающейся катастрофы пережили специалисты в каждой области: папа видел катастрофу в армии, Юра - в науке и промышленности, я - в образовании. Осмеивалось всё, чем раньше гордились, оголтелая реклама обещала золотые горы, а непривычный к рекламе народ принимал всё за чистую монету. “Преобразователи” опирались на интеллигенцию, которая традиционно была в оппозиции к власти. Для нас с Юрой тоже нашёлся крючок. Мы, как и многие в стране думали, что теперь, когда нет коммунистов, всё будет хорошо. Была ещё одна иллюзия: “там” лучше знают и понимают, как надо. Нам помогут и всё наладится.
Но никто и не собирался с нами дружить. Со всех сторон слышалось, что мы хоть и “добрые внутри”, но “на лицо ужасные” настолько, что надеяться нам не на что.
Люди лишились своих сбережений, так как в одну секунду все вклады оказались замороженными. В нашей семье это коснулось Цины, которая всю жизнь экономила, чтобы накопить денег на старость. Она отказывала Юре, когда он просил одолжить ему на короткое время денег для бизнеса. Деньги были для неё “всем”. Сумма, которую она держала в нескольких кассах была очень приличной – по тем временам и ценам можно было купить 2 машины “Волга” и ещё осталось бы. Она не верила никому, кроме государства, и в один момент потеряла всё. Именно это и стало причиной её смерти, хотя в заключении стоял, конечно, другой диагноз, сугубо медицинский.
Уже в 2000-х, постепенно, по годам, вклады “размораживались”. В 2013-м, когда мы в последний раз были в Ростове, Юра как наследник получил по всем её сберкнижкам аж 13 тысяч рублей.
Закрывались институты и заводы. А те, что формально не закрывались, не выплачивали людям зарплату. Дачи из увлечения превратились в средство существования. Некоторые предприятия вместо денег давали желающим земельные участки. Люди соглашались получить хоть что-то. А потом падали в обморок на солнцепёке, получали инфаркты и инсульты, потому что хотели отдыхать в тенистом саду с уютным домиком, а приходилось доводить до ума кусок целины в чистом поле. Тем более, что занимались этим люди немолодые, без нужных знаний и умений. Молодые стали “челноками” – закупали товар за границей, потом везли обратно и продавали. Их грабили, провоцировали, обманывали сначала в дороге, потом дома – владельцы рынка. Товар везли не только из Польши. Из Турции летели самолётом, а багаж плыл по морю и иногда пропадал в дороге. В Эмираты, конечно, летали. Иногда сами возвращались одним
самолётом, а багаж – другим и тоже пропадал. Я знаю подробности, потому что в нашей музыкальной школе многие преподаватели – или члены их семей – стали челноками. В общем, волнений было много. Приоритеты кардинально поменялись.
В цене была грубая сила, безжалостность и умение получить свою выгоду любой ценой.
Люди тысячами уезжали из страны. В какой-то момент мы с Юрой решили не удерживать Борю с Ирой, пока он не вляпался куда-нибудь и не оказался в тюрьме. Через некоторое время мы с Валей поехали к ним в Израиль, чтобы своими глазами увидеть, как они там живут.
Жили они, конечно, трудно, но мы с Валей не решились уговаривать их вернуться.
А в России бардак и не думал кончаться. Ростов, да, собственно, вся страна превратилась в барахолку. Люди продавали всё старьё из сараев. Конечно, иногда попадалось что-то нужное.
Немного о книгах и бизнесе.
Любовь к книгам мы с Юрой унаследовали от наших родителей. В 50- 60-е годы люди постепенно приходили в себя после множества потрясений, которые им пришлось пережить. А в 60-70-е годы, в «брежневские времена», которые еще называют «эпохой застоя», пытались отвлечься от глобальных проблем революций, войны и мира и занялись устройством собственного дома. Это оказалось трудным делом – то есть, не то, чтобы без этого нельзя было жить, (не хочешь – «живи так».) Но чтобы приобрести что-то, нужно было приложить усилия, «доставать». После многих лет борьбы за выживание и нищеты людям хотелось иметь новую мебель, красивую одежду и пр., но всё это было дефицитом.
И мои, и Юрины родители стали покупать книги. По понятным причинам это были, конечно, классики – русские и зарубежные. Именно тогда в мою и Юрину жизнь вместе с Пушкиным и Гоголем вошли Вальтер Скотт и Диккенс, Джек Лондон и Майн Рид, Дюма и Жюль Верн.
Приобрести книги – как и мебель, посуду – буквально всё, было непросто. Чтобы подписаться на собрание сочинений надо было регулярно заходить в магазин, быть там «завсегдатаем». Наконец, знакомая продавщица по секрету сообщала, что ожидается, может быть, завтра, подписка, например, на Шекспира. Вечером накануне люди шли к магазину, устанавливалась очередь, составлялись списки, номерки писали на руках. Утром собирались до открытия магазина.(А если подписка была особо ценная, то дежурили всю ночь.) Потом уже была официальная очередь (с квитанцией) в магазине. А потом надо было следить за выходом книг из печати – если пропустишь, потеряешь очередь.
С мебелью, коврами, было приблизительно то же самое. Продавцам давали взятки, чтобы записаться в очередь.
Материалы для ремонта – обои, сантехнику и пр. тоже достать было очень трудно и дорого.
Тоже самое – с одеждой и обувью. Магазины были полны , но не тем, что люди хотели бы купить. Женские сапоги, которые стоили в магазине 70 руб., спекулянты продавали по 350. Много лет у меня было всего 2 платья, деньги на них мы одолжили у дедушки Славы.
Возвращаюсь к книгам.
Книги Юра собирал, коллекционировал, привозил из командировок. Здесь уже появляются элементы бизнеса. Лишние экземпляры он обменивал на то, что хотел, или – продавал, а потом покупал то, что хотел на книжном базаре. Там было всё: «Библиотека приключений» и «Библиотека фантастики», собрание сочинений Конана Дойла или Стивенсона. Позднее появились новые серии – «Мастера современной прозы» и много других соблазнительных вещей. В оттепель стали выходить книги, авторов которых мы знали только по именам – Гумилёв, Ходасевич, Берберова, Булгаков. Не говоря уже об иностранных авторах.
Книги стоили очень дорого. Например, однотомник Булгакова с «Мастером» и «Театральным романом» стоил 70 руб., в то время как зарплата 150 руб. считалась приличной. А ещё хотелось купить замечательные детские книги, энциклопедии, сказки в прекрасных изданиях – все усилия и деньги были направлены на это.
Отдельная тема – книги по искусству. Серии «Музеи мира» - 22 альбома, «Города – музеи» - с прекрасными описаниями и комментариями. Сознание, что никогда не побываешь в этих городах и не посетишь эти музеи придавала книгам особый шарм. Ну что ж, «никогда не говори: «Никогда». Человек предполагает, а бог располагает. Невозможно перечислить все любимые книги, вспоминаются альбомы «Русский музей», «Алмазный фонд», «Русский авангард», «Русские сезоны в Париже», «Бубновый валет» и т.д. Книги по музыке, которые в 60-е я свободно покупала в магазинах, теперь тоже переместились на книжный базар. Приходилось покупать, потому что это мне было нужно для работы. Короче говоря, мы вечно сидели без денег, потому что любили книги.
Кто же тогда предполагал, что через 20 лет будет интернет, где каждый сможет найти и прочитать всё, что его интересует? Никто не мог этого представить в самых смелых фантазиях. Юра был одержим идеей – не выходя из дома, найти в книгах ответ на любой вопрос.
В конце 80-х пришлось «притормозить» с покупкой новых книг. Библиотека была в основном сформирована, а деньги требовались для других целей – повседневных.
Мы никогда не ставили целью собирать антиквариат, прижизненные издания авторов и прочие раритеты. Наконец, чтобы зарабатывать на книгах ( как, собственно, и на чём-то другом), надо было сначала вложить деньги, а потом – ожидать прибыль. Кроме того, бизнес всегда связан с риском. Ни того, ни другого Юра себе позволить не мог, да и не хотел. Но по привычке продолжал ходить на книжный базар .
В 90-е Юра начал книги продавать, это стало источником существования, потому что НИИТМ, в котором он проработал много лет, «приказал долго жить», закрылся.. Но продавал он только то, что раньше обменивал на книжном базаре, вторые экземпляры, «дубликаты». Домашнюю библиотеку – изысканную, любовно собранную он продолжал беречь, хотя с отъездом Бори всё потеряло смысл. Жизнь в очередной раз изменилась – дети и будущие внуки теперь далеко.
Юра купил складной стол и каждый день располагался прямо под домом на Садовой. К нему подходили люди, спрашивали, не возьмётся ли он продать их книги. И вот по вечерам, после того, как сумки с собственными книгами были подняты на 5-й этаж, мы с Юрой отправлялись к людям, с которыми он договорился. Одного его я не отпускала. Там он отбирал книги, которые на его взгляд продадутся, договаривались о цене и мы тащились домой с грузом на дедовой тележке (такси – дорого.)
Случались и конфликты, особенно неприятные со знакомыми, теми, кто оценивал свои зачитанные до дыр книги очень высоко, потому что они интересные. А покупатели замусоленные книги брезгливо откладывают и покупать не хотят. Короче, Юру обвинили в том, что он наживается на чужом несчастье (отъезде). Когда он предложил оставить всё и забыть, стало ещё хуже. Ему сказали, что он бросает людей в безвыходном положении. Несколько лет мы с этими людьми не разговаривали, потом как-то рассосалось, «но неприятный осадок остался».
Возле Юры на его торговом месте всегда стояли люди. У него был лёгкий характер, он был хорошим продавцом, знал литературу, помогал в выборе и редко кто уходил без покупки. Однажды пришёл и встал рядом один человек. Он раздражал, но не хотелось нарываться на конфликт. Назавтра он пришёл опять. Выяснилось, что это – руководитель фашистской организации, он стал требовать,
чтобы Юра продавал фашистскую литературу, которая в данный момент печатается в их типографии. А иначе – пошли угрозы. Сначала пропадали целые сумки с книгами – потом Юра их разыскивал в близлежащих подвалах. потом стали звонить среди ночи страшными изменёнными голосами и грозить отобрать родительские квартиры – информация у них была поставлена отлично.
Всё могло произойти. На наших глазах в середине двора на 13-й, в маленьком домике, жильцы которого умерли и никого туда больше не прописывали, поселился мужик. Пришла комиссия из домоуправления и начала его выселять. А он схватил топор, стал им размахивать и кричать: “Не подходи, зашибу! Мне жить негде!”. Комиссия покрутилась немного и ушла. Его всё-таки прописали. Потом он снес этот маленький домик и выстроил на этом месте двухэтажный. Это был Серёжка-мент. Кстати, жить ему было где - у него был большой дом в Александровке.
Подобное происходило сплошь и рядом. К тому же, с одной стороны – наступила полная свобода, а с другой – народ ещё не привык к капитализму. Ещё сильна была память о Советском Союзе: общественное мнение апеллировало к справедливости и считало, что жить надо там, где прописан.
Короче, у нас не было сил бороться с бандитами, мы запаниковали и продали Цинину квартиру. Очень дёшево, такие были цены.
Колька, сосед из 14-й квартиры на Садовой и его жена Света хорошо к нам относились, хотя после того, как они приходили звонить по телефону, пропадали мельхиоровые ложки. Но их друзья не были нашими соседями, не приходили звонить. Они были обыкновенными алкашами, друзьями тех самых фашистов и бандитов. Они воровали у Юры книги, он гонялся за ними по двору и однажды потерял ключи. Юра вообще трепетно относился к ключам. А тут было ясно, кто их найдёт и известно, от какой двери эти ключи. Он искал их везде во дворе и нашёл под забором на детской площадке. Обрадовался, нагнулся за ними, а когда разогнулся – со всего размаха ударился головой об обломок бетонного забора. Пришёл домой весь в кровище, шатаясь. Вызвали скорую, его отвезли в больницу и наложили 6 швов. Возможно, этот удар тоже внес свою нехорошую лепту в его болезнь.
Короче, 90-е годы – тяжёлое время для всей нашей семьи – и для молодых, которые приспосабливались к новым условиям в Израиле, и для нас. Потому что мы тоже оказались в новых, совсем не благоприятных условиях. С больной поясницей Юре было трудно таскать тяжёлые сумки с книгами по лестницам, районное начальство придумывало всё новые поборы за уличную торговлю. Неожиданно навалились проблемы с домиком на 13-й. Грунтовые воды заполняли погреб и подмывали фундамент. Глиняные стены стали оседать. Пришлось укреплять фундамент, обложить дом кирпичом, а для этого нанять рабочих.
Кроме того, разросшиеся деревья могли в любую минуту упасть на дом от сильного ветра. Они росли на территории детского сада. Юра пошёл к заведующей – надо было договариваться о том, чтобы их спилить, но дело повернулось иначе: в детском саду быстро заменили старый деревянный забор кирпичным, а деревья оказались на нашей территории. Т.е. детский сад отступил на метр, потерял немного площади, зато огромные деревья перестали быть его проблемой.
Болела голова и от квартирантов. В квартире жил Али Баба с подругой и огромной собакой. Блох было столько, что к дому просто нельзя было близко подойти. Собаку купали в ванной. Собачья шерсть забила и без того плохую канализацию. Аварийные бригады, которых мы вызывали, говорили, что соединения сделаны нестандартно и они в таких условиях ничего не могут. Выход нашёлся тоже нестандартный: одного мужика, взяв за ноги, опустили в люк и он, почти касаясь головой вонючей жижи, прочистил трубу. Кстати, плата за квартиру расходов не покрывала.
Квартирантов нужно было терпеть, потому что нужны были деньги. Со следующими были проблемы другого рода, но тоже противные. Торговля книгами перестала приносить даже минимальный доход. А квартиранты платили 100$ в месяц.
Юру накрыла мощная волна депрессии. Он перестал есть, спать ( засыпал на полчаса и с криком просыпался от одного и того же кошмара: кто-то звонит в дверь, он открывает её и тут же получает топором по голове.) Он похудел на 12 кг, ему становилось плохо от запаха еды. Стали искать психотерапевта. Нам повезло. Молодая и красивая (что тоже важно) женщина - врач сказала: “Не слушайте тех, кто советует взять себя в руки, перестать нервничать и пр. Надо серьёзно лечиться и принимать специальные медикаменты. Я выписываю: вот это будете принимать по четверти таблетки, вот это – по половине, а это – по 20 капель. Посмотрим на результаты, через неделю я сделаю новые назначения.”
Через полгода она поставила Юру на ноги.
Жизнь становилась всё труднее. В Израиль уже никто не собирался. Неожиданно “открылась” Германия и все думали, что она так же внезапно “закроется”. Поддавшись общей панике, мы тоже решили попытаться. Нужно было собрать огромное количество справок, перевести на немецкий язык, заверить их официально и отвезти в посольство в Москве. А там или вернут “документы на доработку”, или примут и будут “рассматривать вопрос об эмиграции”.
В Москву мы ездили 2 раза. Сначала с нами собирались поехать Волынские, потом они передумали.
Тут подоспела моя операция на щитовидке. Это было очень мучительно: в течение трёх месяцев каждый вторник с вещами и свежими анализами мы шли в больницу - ложиться на операцию. Каждый раз что-то не получалось и мы возвращались домой. Дело в том, что на моё несчастье вышел указ о том, что в областной больнице могут лечиться только люди из области, для жителей города
предназначены городские больницы. А мой врач, к которому мы долго пробивались, оперировал как раз в областной. Анализы старели, я делала свежие (всё за деньги, потому что реактивов из-за разрухи нет), и на следующей неделе всё повторялось. Я взяла на работе отпуск за свой счёт, чтобы не заразиться гриппом, мы оказали “спонсорскую помощь” больнице, но ничего не помогало. Наконец – через 3 месяца – меня приняли, назначили день операции (и остальным четверым, все мы оказались в одной палате). А после операции Юра должен был ночевать с нами и прислушиваться, дышим ли мы, потому что операция - на горле, а наркоз очень плохой.
Тем временем мы получили приглашение на въезд в Германию. Оно действовало до конца года.
Через 2 месяца Эллочка Волынская сообщила мне плохую новость о том, что её подруга, которая вместе со мной лежала в больнице на операции, умерла. Элла была потрясена этим известием и стала просить меня, чтобы я срочно посетила одного известного в городе гомеопата и уже договорилась с ним обо мне.
Я ещё не знала, что этот визит окажет такое влияние на нашу дальнейшую жизнь.
Я не собиралась идти, но не хотела огорчать Эллу – она договорилась также о времени приёма – и я пошла. То, что я услышала, было полнейшей неожиданностью.
Этот гомеопат принимал пациентов в маленьком домике на Новом Поселении. Всё было обставлено достаточно таинственно – я скептически смотрела на тонкие провода с клеммами на конце, которые прикасались к особым точкам на кистях рук. Врач следил за маленькой контрольной лампочкой. Очевидно, от того, в каких случаях она загоралась, и зависел результат.
Наконец, он сказал, что со щитовидкой у меня всё нормально. Но срочно нужно обратить внимание на рак груди. Он даже сказал, что вернёт мне деньги за приём. Я была настолько ошарашена, что не могла сказать ни слова.
Я пошла пешком домой, стараясь прийти в себя.
Я не поверила гомеопату, не могла поверить, но совсем выбросить из головы то, что узнала, тоже не могла. Тем более, что несколько раз была на консультации в онкологическом институте и даже сдавала там анализы. Там работала подруга моей молодости. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что она просто не захотела иметь со мной дела. В то время этот диагноз был однозначно фатальным, без вариантов. Люди, конечно, платили и за операции, и за лечение. Но это был, как говорил Остап Бендер, “легальный отъём денег у населения”. Может – не умели лечить, может – не было реактивов, может – чего-то ещё.
Я пока не знала, что через 3 года эта болезнь настигнет Эллочку Волынскую, что через несколько лет после операции в Ростове приедет лечиться в Германию, уже с метастазами, Лена Кустова.
О чём я только не передумала по дороге домой. Например, о том, что хотя я была папиной дочкой, наши с мамой судьбы были во многом похожи:
1. Прекрасные отношения с мужем и плохие со свекровью.
2. Любимый сын навсегда уехал из дома.
3. Однажды мама мне сказала, что боится умереть раньше папы, потому что без неё он совершенно не сможет. ( А после его смерти сказала, что сделала для него всё, что могла и теперь может спокойно умереть.)
Я поняла, что должна сделать всё, чтобы выжить. Тем более, что я видела Юрину депрессию. И ещё - надо ехать в Германию, пытаться использовать все шансы.
Придя домой, я сказала, что со щитовидкой всё нормально и что можно было никуда не ходить.
Первоочередной задачей стало - уговорить Юру на отъезд. Тем более, что он никуда не хотел ехать, в Германию - меньше всего.
Но всё-таки неуклонно приближался 3-й этап моей жизни - ЭМИГРАЦИЯ.
Татьяна Ткачёва Сентябрь 2017