В еврейском гетто в Варшаве нацисты изолировали от мира почти полмиллиона евреев из оккупированной польской столицы и других городов. Несмотря на разнообразные ограничения, религиозная жизнь там не прерывалась, а в праздниках многие жители гетто видели особый смысл и особую надежду. Соблюдение традиции становилось для варшавских евреев актом сопротивления, возможностью забыть об ужасах войны и попыткой сохранить себя как народ. Хануку отмечали дома, в приютах и в укрытии, где размышляли еще и том, какие новые праздники придумает еврейский народ после войны.
В 1940 году первую свечу на Хануку в Варшаве зажгли 24 декабря. Еврейский праздник света в этот страшный для варшавских евреев год, когда они оказались закрыты в стенах гетто и изолированы от остальной Варшавы, пришелся на католический Сочельник. Евреи праздновали Хануку тайком - нацисты тогда запретили любые религиозные обряды.
Хаим Арон Каплан, школьный учитель, автор одного из дневников о жизни варшавского гетто, записал 26 декабря 1940 года, что, несмотря на запреты немцев, никогда еще еврейская Варшава не видела такого количества ханукальных приёмов. Евреи собирались по домам, праздновали Хануку и именно в нарушении нацистских запретов видели секрет своего выживания.
«Ханукальные приемы проходят почти в каждом дворе, даже в комнатах, окна которых выходят на улицу – задергивают шторы и всё», - отмечал Каплан.
Зажжение ханукальных свечей требовало смелости, но одновременно вселяло надежду в варшавских евреев – надежду на то, что победа новых Маккавеев, чудеса в еврейской истории и сохранение народа по-прежнему возможны даже тогда, когда приходится выживать в гетто, носить на правом предплечье «повязки стыда» со звездой Давида, каждый день думать о том, чем накормить семью, и пытаться научиться жить в новой реальности, не теряя веры в будущее.
«Доктор Лайфунер произнес крайне остроумную речь, и мы все смеялись до слез. В его речи содержалась истина, которую нужно отметить отдельно: „Во всех странах, где нас хотят похоронить заживо, мы тащим за собой могильщиков. <…> Нацистскую Германию ждет та же участь – при нашей жизни”», - описывал Каплан выступление на одном из ханукальных вечеров, на котором он побывал в тот год.
В нищем гетто, как писал Шимон Хубербанд, отвечавший в Еврейской социальной самопомощи на территории гетто за религиозные вопросы, многим не хватало даже масла для подсвечников. А подсвечники нельзя было поставить, как это принято, на окно. Ханука становилась подпольным праздником, наполненным особенной верой и смыслом. Об этом размышлял на идише Элиэзер Гершон Фриденсон – его записи сохранились в подпольном архиве гетто, найденном после войны в развалинах домов еврейской Варшавы.
«Мы, здешние жители, славим Творца, - отмечал Фридерсон, - за то, что мы все-таки дожили до времен веры в чудеса. Это чудо больше, чем настоящий момент, когда кажется, что всё потеряно».
Спустя год, зимой 1941 года, когда запрет на проведение религиозных мероприятий был отменен, в гетто состоялся торжественный ханукальный вечер для еврейских школ. Как в довоенное время, на нем звучали речи о важности воспитания «еврея, связанного со своим народом», детям раздавали конфеты, а те устроили представление с песнями, сценками и чтением стихов. Такие мероприятия, на которых на пару часов можно было забыть о суровой реальности гетто, были для жителей закрытого еврейского района настоящим праздником. Они давали силы жить дальше и на время создавали иллюзию нормальной жизни.
***
Специальные ханукальные пьесы писал для своих воспитанников «старый доктор» Януш Корчак, который в гетто руководил Домом сирот. Дети, оказавшиеся под его опекой, ставили спектакли к Хануке. Окна приюта были плотно занавешены – Корчак хотел, чтобы его воспитанники как можно меньше соприкасались со страшной реальностью военной Варшавы, с улицами варшавского гетто - с нищими в лохмотьях, трупами, прикрытыми газетами, жестокой полицией, шумом перенаселенного района, постоянно находящегося в движении в поисках еды и тепла.
Но пьеса Корчака о ханукальной свечке, написанная им в декабре 1941 года, была не просто красивой сказкой или веселой историей - в ней содержался глубокий смысл. Эта была своего рода притча для маленьких жителей еврейского гетто, которые в своей короткой жизни уже столкнулись с потерей родителей и дома, с одиночеством и смертью. Ханукальная свечка словами Корчака отвечала на мучавшие их вопросы: почему они одни, если у каждого ребенка должны быть родители? куда подевались мама с папой? а если они умерли, то где же их могила?
Героиня пьесы – свечка - вела детей сквозь вопросы, ответы на которые найдет не каждый взрослый. Как объяснить холодной зимой 1941 года сиротам, что они не одни, что жизнь может – и обязательно будет! – совершенно другой?
«В тебе живет желание найти могилы, живет в тебе тоска, живет ожидание, в тебе живет прошлое и будущее, живет твое одиночество, - говорила воспитанникам Корчака ханукальная свеча. - Ты одна, и одиночество одно, а вместе вас двое. Вас уже двое. Живет мысль твоя о могиле родителей, вас уже трое. <...> Шалом, милые дети. Спите и растите. Живите и растите для дальнего жизненного пути, для прекрасного, светлого, чистого труда, для сладости и горечи, для тепла и холода, для запаха всех цветов и духоты стен - для свободы, для любви».
Следующей Хануки в доме сирот Корчака уже никогда не случится. В начале августа 1942 года старого доктора вместе с его воспитанниками, так же, как почти триста тысяч других варшавских евреев, нацисты отправят в лагерь уничтожения в Треблинке. Они погибнут в тот же день в газовых камерах. «Не устраивайте детям сюрпризов. Они должны знать заранее, должны быть предупреждены», - писал Корчак в дневнике. За несколько дней до начала ликвидации гетто в доме сирот состоялся последний спектакль – дети поставили «Почту» Рабиндраната Тагора, «урок смерти», по словам варшавских евреев. В гробовой тишине, царившей в зрительном зале после окончания спектакля, Корчак сказал детям и взрослым, пришедшим на спектакль, что нужно приготовиться к тому, чтобы «безмятежно принять ангела смерти».
***
Те варшавские евреи, которым удалось бежать из гетто до его ликвидации, пытались раствориться среди нееврейских жителей оккупированной Варшавы. Они должны были постоянно быть начеку, талантливо играть роль христиан, на зубок знать чужие религиозные традиции – это было залогом спасения. Один из анекдотов, круживших в варшавском гетто в Хануку 1942 года, звучал так:
Маленький мальчик спрашивает отца: «Папа, когда зажигают ханукальные свечи?» - «Ханукальные свечи» - это неправильно, - говорит папа. - Правильно – ёлочные свечи». Слова chanukowe (ханукальные) и choinkowe (ёлочные) по-польски звучат очень похоже. А вот разница, в них содержащаяся, могла стоить варшавским евреям жизни.
«Евреям нужны праздники. Евреи должны помнить, что чудо спасло народ от гибели», - писал поэт Владислав Шленгель в стихотворении «Новый праздник», когда жизнь еврейского гетто Варшавы приближалась к трагическому финалу. Сложно было радоваться, но надежда в гетто всё равно было. Шленгель предполагал, что после войны у евреев появится новый праздник – праздник убежища. «Старики будут плакать, молодежь будет слушать. <…> Будут говорить детям, что жили здесь, в убежищах, без воздуха неделями, месяцами… Здесь в темноте у стены долго, долго ждали первого ветра, свободы и солнца», - так Шленгель видел новую еврейскую традицию, которая, как он полагал, родится после опыта пребывания в гетто, который сложно объяснить словами.
***
В 2013 году израильские архитекторы из студии Talmon Biran придумали проект в память о варшавских евреях. По их замыслу во время Хануки зажженные свечи должны были появиться в пустых темных окнах разрушающихся домов на территории бывшего гетто, в том числе в старом кирпичном доме, где жил погибший в 1943 году в гетто поэт Владислав Шленгель. По ходу действия идея поменялась, свечи зажгли в старом доме, во время войны находившемся с другой стороны стены, в нееврейской Варшаве. Но, возможно, погибшим жителям варшавского гетто, мечтавшем о скором окончании войны и видевшим в свете ханукальных свечей надежду на спасение и разрушение отделивших их от города стен, понравилось бы, что еврейский подсвечник во время этой символической акции пересек границы бывшего гетто.