Малакки помотал головой. Он был потрясен, но одновременно, как мне показалось, заворожен и как-то подчинен, покорен этим человеком.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Да прекрасно ты понимаешь! Момент эйфории, когда чья-то жизнь оказывается вот здесь, в твоей власти!
Он вытянул вперед руку, раскрыв ее ладонью вверх.
— И ты решаешь их судьбу — ты, а не невидимое сказочное нечто. Было у тебя так? Нет? Ну, что ж, надо полагать, для того, чтобы испытать это, нужно иметь настоящее намерение. Желание. Волю. Ты не намеревался его убивать, ты не хотел на самом деле снести ему череп.
— Мне казалось, хотел. А потом… — Малакки посмотрел в сторону, не в силах закончить фразу.
— Поэтическая натура и правосудие… Слушай, а вот мне интересно, если бы Уортроп постучался в дверь вашего дома и сказал твоей семье: «Скорее бегите отсюда, поблизости разгуливают безголовые людоеды!» — твой отец просто захлопнул бы дверь или отправил бы Уортропа в ближайшую психлечебницу?
— Это глупый вопрос, — сказал Малакки. — Потому что Уортроп нас не предостерег. Он никого не предостерег.
— Это не глупый, а философский вопрос, — поправил его Кернс, — и потому бессмысленный.
Когда мы наконец вышли, Доктор мерил шагами двор. О'Брайан стоял поблизости, рядом с большой телегой, в которой уже лежали чемоданы Кернса. Взглянув на них, английский денди всплеснул руками и воскликнул: