Уилл Генри, — тихо сказал он, — отведи Малакки наверх, в одну из свободных комнат.
— Хорошо, сэр, — тут же ответил я.
Я помог Малакки подняться, положив его руки себе на плечи. Он облокотился на меня, и, спотыкаясь, мы покинули комнату. Ноги у меня подкашивались под его весом — он все-таки был на голову выше меня. Я помог ему подняться вверх по лестнице и затащил в ближайшую спальню — комнату, где пять лет назад нашли обнаженное тело Алистера Уортропа. Я опустил Малакки на матрас, закрыл дверь и упал в кресло, чтобы перевести дух. Малакки тут же свернулся калачиком, как и отец монстролога. Его коленки упирались в подбородок.
— Не стоило мне приходить, — сказал он.
Я кивнул; возразить мне было нечего — он был прав.
— Он предложил взять меня к себе, — продолжал он, имея в виду Моргана. — Потому что мне больше некуда идти.
— Других родственников у тебя нет? — спросил я.
— Все мои родные умерли.
Я снова кивнул.
— Малакки, мне очень жаль.
— Ты все для него делаешь, да? Даже извиняешься за него.
— Он не хотел, чтобы все так вышло.
— Он ничего не предпринял. Знал — и ничего не предпринял. Почему ты защищаешь его, Уилл? Кто он тебе?
— Дело не в этом, — сказал я. — Дело в том, кто я для него.
— В каком смысле?
— Я его ассистент, — сказал я не без гордости, — как и мой отец. После того как он… после пожара Доктор взял меня к себе.
— Он усыновил тебя?
— Он взял меня к себе.
— Почему он сделал это? Зачем он взял тебя?
— Потому что больше никого не было.
— Нет, — сказал он, — я не о том. Почему он сделал этот выбор — взять тебя жить к себе?
— Не знаю, — сказал я, немного опешив. Этот вопрос никогда не приходил мне в голову. Я никогда не спрашивал Доктора об этом. Думаю, он решил, что это будет правильно.
— Из-за того что твой отец служил ему?
Я кивнул.
— Мой отец любил его. — Я кашлянул, проглотив комок в горле. — Доктор — великий человек, Малакки. Служить ему… — И теперь с моих губ слетели слова, которые так часто повторял отец: — …служить ему — великая честь.
Я попробовал извиниться и уйти. Мое собственное признание напомнило мне, что мое место — рядом с Доктором. Но Малакки отреагировал так, словно я угрожаю задушить его. Он вцепился мне в запястье и умолял не уходить, и в конце концов я не смог ему отказать не только потому, что, похоже, надо мной висело проклятье сидеть у постели больных, но еще и потому, что я болезненно ясно вспомнил другого мальчика, потерявшего родителей. Я вспомнил, как он лежал в незнакомой кровати ночь за ночью, и никто не приходил его утешить. Он лежал в своем маленьком алькове, всеми забытый и никому не нужный, как фамильная драгоценность, доставшаяся по наследству от дальних родственников — слишком вульгарная, чтобы ее носить, слишком ценная, чтобы от нее избавиться.