мог себе позволить увеличить содержание серебра в своих денариях

соответствовали установленному номиналу — двухденариевому антониниану и нововведенному 25-денариевому нумму, а когда Диоклетиан заново оценил их курс, Караузий тут же внес соответствующие изменения в свою валюту. Разница была в том, что Караузий, в отличие от Диоклетиана, мог себе позволить увеличить содержание серебра в своих денариях, поэтому на рынках Галлии монета Караузия неизбежно ценилась выше. Поскольку уже на протяжении целого поколения не чеканили монеты из серебра или хорошего серебряного сплава, замысел Караузия значительно способствовал укрепления военного и торгового положения его нового государства. Изображение на монетах подчеркивало их ценность: три равных брата-августа, правящих совместно в мире и гармонии (подписью служила аббревиатурарах avggg).Прочие изображения на монетах придерживались в основном морской тематики: Нептун и флот, галеры, якоря, трезубец и дельфин, хотя встречался и Юпитер. Стремясь доказать легитимность своей власти, Караузий также изменил свое имя на Марк Аврелий Мавзей Караузий, с намеком на родственные связи с Максимианом.[106]
Каким бы умелым ни было его правление, Диоклетиан и Максимиан наотрез отказывались его признавать. Они подчеркивали, что их совместное правление — свидетельство объединенной мощи и единства воли, а не слабости и раздробленности империи. И включить в этот союз Караузия было бы противно самой природе этого правления — в точности так же, как и любой другой узурпатор, захвативший власть над парой провинций, не мог считаться частью партии августов. Созданное Караузием государство-«охвостье» вовсе не было ровней их сдвоенной власти, а лишь аналогом старой сепаратистской Галльской империи Постума, и это знали все. Несмотря на вынужденное перемирие, Галлиен никогда не признавал государство Постума, а Аврелиан в конце концов сокрушил его. Тот же конец должен был ждать Караузия.
Основной урок, который братья-августы извлекли из своего поражения, был в том, что морская экспедиция против Караузия могла быть успешной лишь в том случае, если прежде нее лишить узурпатора его владений на континенте. Только так они могли добиться эффекта неожиданности и получали возможность выбирать место высадки. А значит, требовалась тщательная подготовка: нужно было построить ещё один флот, вернуть себе укрепленные базы на побережье Галлии и сделать все возможное, чтобы вернуть — или хотя бы пошатнуть — симпатии британских легионов, верных Караузию. И на этот раз ошибки быть не должно. Речь шла не о частных местных решениях Максимиана, а о жизненных интересах всей империи; и здесь Максимиану требовалось руководство старшего коллеги. Суть вопроса была в следующем: сможет ли Максимиан вести длительную войну на западе — не просто краткую кампанию, при этом не оставив вновь без обороны границы на Рейне? Не было ли опасности, что его захватит врасплох очередное вторжение германцев с тыла, точно так же, как это уже было с Караузием? С началом войны Караузий вполне мог с помощью своих друзей-франков дестабилизировать ситуацию в нижнем течении Рейна вдобавок ко всем неприятностям, которые могли устроить алеманны и верхней части реки. Нашествия германцев отличались цикличностью, причем этот цикл совпадал с усилением напряженности на других фронтах; теперь же в Галлии практически открылся второй фронт, равный по остроте положения первому.
Было и много других поводов для волнений. Требовалось организовать новые кампании на Центральном Дунае, в районе Паннонии и Дакии; и если римляне рассчитывали остаться в этом регионе, нужно было реорганизовать и укрепить оборону на протяжении многих сотен миль, а для этого требовались годы усилий и пристального внимания. Но многих отдаленных уголках империи римская власть и мирная жизнь подвергались постоянным потрясениям изнутри и снаружи — нашествия варваров и экономическая нестабильность заставляли мирных жителей покидать деревни и постепенно приходящие в упадок провинции. В Сирии набеги сарацинов достигли такого размаха, что в 290 году Диоклетиану пришлось устроить быструю карательную кампанию. На просторах Мавретании племена берберов, несмотря на свое поражение в 289-м, все чаще грабили города и фермы. В Египте росло недовольство: торговые пути от Красного моря подвергались нападениям нубийских разбойников, терроризировавших города Фиваиды. Все эти проблемы требовали немедленного решения: дальнейшее ухудшение положения, особенно в Африке и Египте, могло привести к началу очередных сепаратистских мятежей наподобие мятежа Караузия. В довершение всего этого существовала опасность, что рано или поздно рухнет мир с Персией. И если это случится прежде, чем будет завершено укрепление границы на Дунае, Римская империя вновь окажется в критическом положении.[107]
Диоклетиана заботили и соображения иного рода. Несколькими годами ранее Максимиан принял свое звание августа достаточно буквально, чтобы в прозрачной форме пообещать наследование императорского трона своему маленькому сыну Максенцию. В панегирике Максимиану, произнесенном в 289 году в Трире, говорится: «В день же победы твой сын будет стоять одесную тебя, во всем расцвете своих дарований... Уже постоянное присутствие вблизи тебя станет для него лучшей школой управления империей».[108]В то время подобное допущение было вполне естественно. Императоры назначали своими наследниками сыновей. Однако Максенций был слишком мал — пройдет еще много лет, прежде чем он сможет лично вести войска к победе, — а это была обязанность любого императора, если только он хотел выжить. Тем временем шатающейся империи грозило множество опасностей, а внутри нее было множество опытных военачальников, чьи амбиции, хотя и контролируемые, отнюдь не были подавлены до конца. Их верность требовалось укрепить.
Успешные политические приемы имеют обыкновение воспроизводить сами себя. К концу 292 года или раньше неустанные расчеты, с помощью которых Диоклетиан стремился предугадать как можно большее количество опасностей, привели его к определенному решению. Чтобы удержать государство от распада, предупредить опасное центробежное движение и укрепить совместную монархию, число правителей нужно еще увеличить — но законно, в должном порядке. Теперь пурпурную тогу должны были носить четыре человека в империи.
Внешнюю форму новой тетрархической системы правления Диоклетиана описать нетрудно. Каждый из двоих августов принимает в их общую семью одного цезаря, т.е. младшего императора. Таким способом императоры смогут распространить свою власть на всю территорию империи, будучи связаны друг с другом узами взаимной поддержки, а два цезаря будут скорее исполнителями, нежели авторами политики. Примерно через десять лет августы отойдут от дел, передав свой совмещенный трон двум цезарям, которые всвою очередь найдут себе младших соправителей. В сущности, тетрархия в меньшей степени была системой, чем представлялось некоторым позднейшим писателям.Она родилась не из первичной задумки Диоклетиана, а из череды шагов, предпринятых для решения насущных проблем; своим успехом она обязана не своей внутренней логике, а лишь престижу власти Диоклетиана и его организационным способностям.
Необычность подобной формы правления замаскировать не удалось. Современники задавались вопросом: зачем нужно подобное изобилие правителей? Зачем Диоклетиан добровольно лишил себя трех четвертей своей империи и как он надеялся удержать в единстве подобную коалицию? Его предшественники Клавдий, Аврелий и Проб справлялись симперией в одиночку, и во времена такие же опасные, как эти.
Самый очевидный ответ — тот, что Диоклетиана не удовлетворяла такая власть, что он хотел большего, чем просто «справляться». Всю сознательную жизнь он наблюдал, как отважные, неутомимые иллирийские императоры героически боролись с ношей, непосильной для одного человека, пока их не убивали прежде, чем они успевали довести свое дело до конца. И впрямь, об их военных заслугах можно было судить по тому, что им удавалось раз за разом сокрушать внутренних и внешних врагов империи. Но став императором и увидев беды страны так, как видели их прочие императоры, Диоклетиан с еще большей остротой стал осознавать цену, которую приходилось платить за эти подвиги: полное отсутствие обороны приграничных провинций, хаос и финансовой системе и налогах, упадок гражданской администрации, безлюдье в сельскохозяйственных районах империи. Недостаточно было просто изгнать, чужаков и сокрушить узурпаторов: нужно было прочно запечатать границы, чтобы под их защитой вновь могла течь мирная жизнь, в нормальном режиме обеспечивая своими излишками армию; нужно было показать всю пагубностьидеи восстания, чтобы они прекратились вовсе, и усилия армии сосредоточились бы на ее истинной задаче — обороне страны. Для этого императору была нужна помощь.
В Медиолане 1 марта 293 года Максимиан в установленном традицией порядке пожаловал пурпурную тогу и титул высокородного цезаря Марку Флавию Констанцию, префекту претория, бывшему при Каре наместником Далмации, и одному из главных сторонников Диоклетиана в 284―285 гг. Тем временем в Сирмии Диоклетиан даровал тот же титул Гаю Галерию, опытному полководцу и своему соратнику; считается, что он возвысился при Аврелиане и Пробе. Оба новых цезаря развелись со своими женами, чтобы породниться с семьями императоров:
Констанций женился на дочери Максимиана Феодоре, Галерий — на дочери Диоклетиана Валерии; при этом оба приняли семейное имя Валерий. Принято считать, что оба цезаря заключили новые браки только после своего возвышения, но на самом деле Констанций уже несколько лет был зятем Максимиана; то же верно и для Галерия, поэтому не приходится особенно удивляться, что выбор августов пал именно на этих двоих. Однако этим семейным узам придали ритуальную символичность: оба цезаря были принародно приняты в божественный дом Юпитера и Геркулеса. Была отчеканена новая монета, подчеркнуто высокого качества, с легендойPrincipes Iuventutis (принцепсы молодежи), иIovi et Herculi Conservatori Caesares (Юпитеру и Геркулесу Хранителям Цезарей).[109]
Изобретательный автор панегирика полностью отработал свой гонорар, расписывая уникальную роль числа 4 в устройстве мира. Существует, говорит он, четыре времени года, четыре основных элемента, четыре континента, и потому логично, что четыре правителя должны совместно править миром.[110]Самая известная символическая скульптурная группа тетрархов, выполненная из порфира, находится на площади Святого Марка в Венеции. В ней нет ничего классического: четыре застывшие фигуры с одинаковыми, похожими на маски лицами, одетые в форму офицеров высшего состава, включая характерную для того периода военную шапку-таблетку. Но посыл, заложенный в этой скульптуре, прост и ясен: четыре брата-полководца, стоящие спина к спине, держа руки на рукоятях мечей, поддерживают друг друга, решительно оглядывая все четыре стороны окружающего их грозного мира.
Описания двух новых соправителей, данные античными историками, невозможно отделить от элементов пропаганды более позднего периода — они несут следы ретроспективной оценки. Утверждение, что Констанций по материнской линии был родней бывшего императора Клавдия II, — позднейшее измышление времен правления Константина. По тем же причинам Лактанций и особенно Евсевий превозносят до небес мягкость его правления, в равной степени проклиная при этом тиранию прочей троицы. Но если сделать скидку на подобные искажения, Констанций предстает опытным и умелым политиком и крепким солдатом, способным сочетать силу с терпением и удерживать на своей стороне симпатии своих подданных настолько, насколько позволяли трудные времена. Ему приписывают прозвище Хлор («Бледный»). У него был сын от первой жены Елены, Константин; ему было почти двадцать в год, когда его отцу даровали пурпурную тогу.[111]Галерий, прежде чем вступил в армию, был простым пастухом. Он родился на Дунае, в Ромулиане; но враги позднее утверждали, что его мать Ромула была из варваров («из-за Дуная»), хотя это могло с той же долей вероятности означать, что она попала в империю вместе со множеством прочих римлян в ходе эвакуации старой