Вместе с тем не оставались без внимания и такие важные составляющие

за перо по конкретному, однако принципиальному вопросу, как то: цена на полевую землю и крестьянские усадьбы, выкуп усадьбы крестьянина и его самого, проблема дворовых, крестьянские повинности, их нормы во временнообязанный период, наделение землей, хозяйственный и бытовой уклад, участие государства ввыкупной операции[1643].Значительное внимание уделялось авторами статистико-экономическим выкладкам, с помощью которых и обосновывалось то или иное положение, описанию путей наиболее оптимального проведения Крестьянской реформы в том или ином крае. На основе местных условий делались подсчеты соотношения эффективности и выгодности крепостного ивольнонаемного труда, вычислялись размеры крестьянских наделов, необходимых для жизни и необременительных для выплаты государственных повинностей, о чем, разумеется, настоящий хозяин не мог не думать.
Вместе с тем не оставались без внимания и такие важные составляющие проблемы эмансипации, как юридическая, финансовая, административная, полицейская, — подчеркивалась необходимость первоочередной реорганизации именно на этих направлениях и высказывались конкретные предложения, ведь помещики не могли не думать, каким образом будет поддерживаться порядок, выполняться рекрутская повинность, сбор налогов, судопроизводство бывших крепостных[1644].К сожалению, участие различных «украинских» авторов в таком параде мнений все еще детально в историографии не проанализировано. Это же касается многочисленных высказываний во время работы губернских комитетов и таких, которые остались в рукописях и, к счастью, сохранились в фамильных и личных фондах. Детальная проработка этого материала, безусловно, требует специального внимания. Но, не имея пока для этого возможности, коротко остановлюсь только на некоторых, важных в данном случае моментах.
Дворянство Левобережья однозначно высказывалось за необходимость «принять живое участие в деле, от которого состояние наших хозяйств так много зависит»[1645].Причем обычно речь шла как о помещичьих, так и о крестьянских хозяйствах. Помещики-реформаторы уже хорошо понимали, что «дело начато и должно сделаться»[1646],осознавали его грандиозность и новизну, необходимость в него включиться не только для распутывания гордиева узла дворянско-крестьянских взаимоотношений, но и для собственного обновления. Однако перед ними возникали сложные вопросы, звучавшие во многих текстах: «С чего начать? Что делать? Как делать?» Издатель «Сельского благоустройства» А. И. Кошелев также, вероятно, не случайно с них начал вступление к первому номеру журнала, понимая, что «мы все, без исключения все — ученики на открывающемся поприще»[1647].
Однако, принимаясь не за «пропаганду уничтожения крепостного права, но за святое и великое дело прочного устроения новых отношений… помещиков и их крестьян»[1648],дворянство в первую очередь должно было задуматься над «самым трудным из вопросов», который ставил на первое место и тот же Кошелев: «Что для нас выгоднее? Что выгоднее для крестьян? Как согласить выгоды помещиков и поселян?» Как сделать крестьян собственниками без «обременения их и без ущерба для помещиков» — об этом думали и харьковские дворяне А. Антонов и М. Гаршин. Задачу, «соблюдая свои выгоды, быть справедливым к нашим меньшим братьям» ставил перед собой и владелец имений в трех украинских губерниях И. Капнист[1649].В итоге, ради сохранения баланса интересов, дворянство готово было к потерям, к пожертвованиям части своей собственности. «Весы должны стоять ровно, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону». Так думал И. Капнист, стремясь к социальной гармонии, так думали и другие экономические писатели того времени, ища возможность удержать общественное равновесие.
Решать эту проблему предлагалось по-разному. Но и для неизвестного, скорее малороссийского, «Деревенского старожила» было очевидно, что «крестьян следует сделать собственниками земли», и для М. П. Позена — что дворянству «необходимо сделать уступку из того, что нам следует по закону. Это главное; все остальное — подробности»[1650].Понятно, что именно на основе этих «подробностей», обусловленных региональными хозяйственными, материальными, индивидуальными спецификами, не всегда учитываемыми даже современниками обсуждения крестьянско-дворянской проблемы, историки и делали свои выводы. Наверное, поэтому, обвиняя дворянство в социальном эгоизме, в нежелании отдать все и сразу, выставляли в исследованиях определенные оценки и отбирали источники для их подкрепления[1651].
Стоит отметить также, что для многих малороссийских авторов крестьянский вопрос в то время имел «две отличительные стороны: Нравственнуюи Экономическую (выделено автором цитаты. — Т. Л.)», как указал в своей записке М. А. Маркевич, депутат от дворян Прилукского уезда в Полтавском губернском комитете. И если «нравственной стороне вопроса сочувствуют все», проявляя это «единогласным отрешением крепостного права без всякаго за то вознаграждения», то экономическая сторона, по мнению дворянства, требовала уступок от всех участников процесса. Дворянские комитеты, как считал Михаил Андреевич, «…понимали, что отрешение крепостного права без вознаграждения владельцев есть посягательство на их собственность». Однако, уполномоченные доверием дворянства, они «не задумались принесть эту жертву для блага общаго и единодушно подписали отрешение ненавистного права». Тем не менее депутат был уверен, что «по справедливости, и это общее убеждение, все сословия в России обязаны принесть соразмерныя жертвы». Г. П. Галаган, знакомясь с этой запиской, на полях напротив этих слов выразил свое согласие: «Справедливо»[1652].
Размышляя над тем, почему М. Е. Салтыков-Щедрин, только в 1859 году в результате распределения получивший свою долю довольно значительного наследства, не отказалсяот нее и стал владельцем крепостных, С. А. Макашин привел черновой фрагмент — характеристику помещика-идеалиста Бурмакина из начальной редакции главы ХXIX «Пошехонской старины», чтобы выпукло показать «двойственность», «двоегласие» системы взглядов, колебания между «просветительским идеализмом» и «своего рода демократическим прагматизмом», между «отдаленными идеалами» и «ближайшими нуждами», что было характерно в то время не только для известного писателя и публициста:
Героем он, конечно не мог назвать себя. Будучи ярым противником крепостного права, он не отказывался от пользования им.<…>Единоличные жертвы нелегки. Даже отъявленные враги известного порядка вещей, вполне искренно проповедующие отмену старого порядка вещей, с ним сопряженных, требуют этой отмены для всех, а не исключительно для той или другой отдельной личности. С установившимися порядками связан весь жизненный обиход, с его привычками, с известной степенью довольства, с возможностью пользоваться досугом и проч. Кто тот герой, который откажется от всех благ, возьмет в руки посох и пойдет в поте лица снискивать хлеб свой? Ежели и между людьми высокодаровитыми таких героев днем с огнем поискать (имеются в виду Т. Н. Грановский, И. С. Тургенев, К. Д. Кавелин. — Т. Л.),то человеку среднему, богатому не талантами, а только стремлением и сочувствием, и бог недостаток героизма простит[1653].
Этот текст не попал в окончательную редакцию, очевидно, из‐за чрезмерной автобиографичности.
Так могли думать и другие. И не надо ожидать от дворянства безоговорочного альтруизма. Решения здесь часто диктовались конкретной ситуацией хода реформаторского процесса, необходимостью действовать в определенном правительством русле, а также и жизненной прагматикой. Когда, например, «Деревенский старожил» предлагал сделать крестьян собственниками земли, он, кстати, не подумал, а нужен ли им вообще надел, ведь те, кто занимался промышленно-торговой деятельностью, могли быть только обременены участками и необходимостью платить за них налоги. Автор лишь стремился таким образом крестьян «привязать к месту жительства и заставить полюбить вольнонаемный земледельческий труд»[1654].И эти рассуждения также находили поддержку, поскольку в отсутствие рынка рабочей силы, точной оценки стоимости труда, в условиях высокой географической мобильности населения, еще сохранившего память о временах свободных переходов, дворянство опасалось остаться без рабочих. И не стоит упрекать за это тех, кто в сложный момент общественной пертурбации, слома старой системы пытался хотя бы частично сохранить свою собственность и думал о том, как после этого переворота он будет кормить свою семью.
Выявление региональных особенностей в обсуждении крестьянского вопроса необходимо не только для уточнения позиций или характера и содержания социального взаимодействия в том или ином крае, но и для того, чтобы посмотреть на степень сплоченности дворянского сообщества вокруг краевого интереса. В малороссийском варианте, яубеждена, важная роль здесь принадлежала исторической памяти.
В отечественной историографии новые стыки «исторического» с другими составляющими общественного сознания, общественной мысли в процессе формирования социальных стратегий, социального взаимодействия, т. е. с теми сферами жизни общества, которые напрямую не связаны с освоением, усвоением и трансляцией «исторического», покане нашли должного осмысления. Хотя необходимость преодоления такого «герметичного» подхода несомненна. Постановка проблемы взаимовлияния, взаимосвязи социальных идентичностей и исторических представлений видится актуальной и историографически назревшей. Особенно когда речь идет о социальных идентичностях тех, кто одновременно воспринимается не только как фиксатор, но и как ретранслятор исторической памяти. Поэтому попробую поднять проблему инструментализации (возможно, утилизации) исторической памяти в сфере формирования групповых социальных идентичностей малороссийского общества.
Несмотря на существующие представления об исторической памяти как о продукте социализации и одновременно — основе для идентификации, все же стоит понимать непростую связь того и другого. Историческая память и социальная идентификация не могут и не должны рассматриваться в ракурсе жесткого взаимодействия. Разумеется, из толщи исторической памяти могут подниматься не только социально значимые пласты. По мере профессионализации исторического знания все более сложными и многообразными становятся индивидуальные формы инструментализации исторической памяти. Но в данном случае, в процессе выделения доминант, которые проявлялись в общественном сознании в связи с теми или иными социальными потребностями дворянства региона, мое внимание сосредоточено не на структуре исторической памяти, а на проблеме использования «исторического» для решения социальных задач. Думаю, что изменения исторических доминант, исторических интересов могут также быть индикатором социальных изменений. Причем важно, чтó именно вырывается из объема коллективной исторической памяти в моменты социальных потрясений, социальных переломов.
Центральный исторический сюжет в ходе обсуждения крестьянско-дворянской проблемы в конце 1850‐х годов — закрепощение крестьян Гетманщины, указ 3 мая 1783 года, восприятие которого оказалось достаточно устойчивым социально обусловленным коллективным стереотипом. Этот сюжет по-разному трактовался членами дворянских губернских комитетов, в том числе и такими известными в то время историками, как М. О. Судиенко и А. М. Маркович. Однако упоминание указа играло важную роль как в ориентации, самоидентификации и поведении отдельной персоны, так и в формировании и поддержании коллективной идентичности, а также в трансляции морально-этических ценностей.
Замечу, что большинство тех, кто принимал участие в обсуждении этой проблемы, стояли на позициях так называемой указной теории, связывая введение крепостного права с указом Екатерины II. Таким образом малороссийское дворянство, так же как в свое время С. М. Кочубей, подчеркивало свою коллективную непричастность к установлению крепостного права в крае, где, по словам И. М. Миклашевского, «личная свобода наиболее уважалась». Более того, он был убежден, что «наша родина в историческом развитии своем шла всегда впереди России и порядок перехода посполитых от одного владельца к другому совершался до 1782 года без