Выше уже говорилось об относительности категорий

перевода крестьянина с барщины во двор»[1513].Именно таким способом часто решалась проблема занятости крестьян и в малоземельных поместьях.
Выше уже говорилось об относительности категорий «бедность» и «богатство». Но, в связи с педалированием современными украинскими историками проблемы обнищания крестьян во времена кризиса крепостнической системы, следует также обратиться к наблюдениям позднесоветской историографии относительно динамичности крестьянских хозяйств. Как показали специальные исследования, «крестьянское хозяйство не являлось устойчивым: даже в руках одного хозяина, не говоря уже о поколениях, ранг хозяйства и, соответственно, социальный статус самого хозяина — крестьянина неоднократно изменялись. Вследствие этого крестьянин в течение своей жизни бывал нередко и богатым, и средним, и бедным, другими словами, обладал высокой социальной мобильностью»[1514].Все эти замечания и наработки наших предшественников, думаю, не позволяют упрощать социально-экономическую ситуацию предреформенной эпохи и ограничиваться схематичными иллюстрациями концепта «кризиса феодально-крепостнической системы».
Кажется, к 150-летнему юбилею реформы 1861 года ситуация должна была бы сдвинуться с места. Но, повторюсь, этого, к сожалению, не произошло. Правда, отрадно видеть понимание необходимости «глубокого переосмысления этого события с позиций… достижений исторической науки начала XXI века», включая и процесс обсуждения Великой реформы[1515].
Осознавая, что решить все нерешенные задачи одиночкам не под силу, в русле проблем книги определю свою задачу скромнее. Я убеждена, что детальный анализ позиций левобережного дворянства по конкретным условиям ликвидации крепостного права, с учетом всех региональных, групповых, индивидуальных, политических, экономических, социокультурных обстоятельств, является чрезвычайно сложным делом и должен стать предметом специального исследования. В контексте поиска «помещичьей правды» на этапе очередного перелома, смены «идентификационных кодов», кажется, в первую очередь важно понять, насколько дворянство Левобережья было к этому готово, насколько активно и в каких формах оно включилось в обсуждение крестьянско-дворянского вопроса, крепко ли держалось за свои сословные привилегии, а если так, то почему, какими были общественные настроения, ожидания, тревоги и надежды в наиважнейший момент существования дворянского сообщества, кто и каким образом проявил себя. Считаю необходимым именно под таким углом взглянуть на этот последний момент господства дворян-помещиков, вскользь — через презентацию героев и источников — закрывая некоторые информационные пробелы и закладывая, как я надеюсь, определенные основания под будущее разрушение крестьяноцентричности в рассмотрении комплекса проблем, связанных с определением роли дворянства в системе социального взаимодействия накануне Великих реформ.
РЕАКЦИИ ЛЕВОБЕРЕЖНОГО ДВОРЯНСТВА НА ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ КУРС ЭМАНСИПАЦИИ КРЕСТЬЯНСТВА
В историографии общепринятым стало мнение, что легализация крестьянской реформы, гласное подтверждение ее начала произошло вследствие рескриптов Александра II от 20 ноября и 5 декабря 1857 года соответственно виленскому генерал-губернатору В. И. Назимову и петербургскому генерал-губернатору П. Н. Игнатьеву с разрешением дворянству открыть губернские комитеты и начать обсуждение способов «улучшения быта крестьян». Но только 15 декабря было разрешено перепечатать рескрипты из «Журнала Министерства внутренних дел» во все периодические издания, не допуская при этом «никаких рассуждений и толкований по сему предмету». Поэтому переписка (как, разумеется, и беседы, которые нам неизвестны) еще некоторое время оставалась фактически единственной формой обмена информацией. Но неформальная кампания «по внушениюдворянам их ответственности» за ликвидацию крепостного права стартовала уже летом 1856 года[1516].Итак, еще задолго до того, как, по выражению Б. Г. Литвака, выпустили джина из бутылки[1517],началось эпистолярное и кулуарное обсуждение проблемы, обмен мнениями, знакомство с первыми проектами будущей реформы, которые не только были представлены правительству, но и распространялись в обществе.
Как говорилось выше, среди «украинских» деятелей Крестьянской реформы имя Михаила Павловича Позена (1798–1871) звучит чаще всего. Сын врача, в 1836 году он получил диплом на дворянство, герб[1518],сделал стремительную карьеру, начав службу в Департаменте народного образования. Затем работал в Департаменте госимуществ, Департаменте налогов и сборов, был чиновником для особых поручений при управляющем Военным министерством, руководил 1-м отделением Канцелярии Генерального штаба, 1-м отделением Канцелярии Военного министерства, был старшим чиновником Военно-походной канцелярии императора, управлял делами Комитета по устройству Закавказского края, VI Временным отделением Императорской канцелярии, в котором были сосредоточены дела по Закавказью[1519].В отставку Позен вышел в 1845 году — тайным советником, сенатором, кавалером многих орденов, в том числе прусского ордена Красного орла 3-й степени, австрийского ордена Леопольда, ордена Станислава 1-й степени.
В контексте участия в подготовке реформы 1861 года важно, что Михаил Павлович имел большой опыт финансово-хозяйственной и законотворческой работы, поскольку служил в многочисленных комитетах и комиссиях по управлению и проверке различных, как бы сейчас сказали, субъектов хозяйственной деятельности — в комиссиях по устройству дома Военного министерства, по Сестрорецкому оружейному заводу, в комитетах для выявления злоупотреблений при заготовке и доставке лесоматериалов для кораблестроения, по устройству Черноморского казачьего войска, участвовал в составлении продолжения «Свода военных законов», проекта нового «Учреждения» по управлению Закавказским краем[1520].
Интересно, что И. С. Аксаков, находясь летом 1856 года в имении Позена — по дороге в Крым, куда направлялся для работы в Комиссии по расследованию беспорядков по заготовке продовольствия для войск и по содержанию военных госпиталей Южного края во время Крымской войны, — именно от хозяина получил «бездну матерьялов для предстоящего… дела». Принятый самым гостеприимным образом, известный славянофил писал по этому поводу в письме к отцу:
Позен, который после Турецкой кампании 1828 года исследовал злоупотребления продовольствия, ревизовал в жизнь свою не раз провиантские комиссии, написал устав продовольствования, ныне действующий, не для армии во время войны, а в мирное время, сочинил теперь целый проект продовольствования армии во время войны, такой человек, конечно, очень полезен своей опытностью. Он дал мне прочесть все свои записки и труды по этому предмету, также и печатные узаконения (ибо я решительно не знаком с этой частью, да и вообще с сводом военных законов), сообщил целый план действий, целую систему следствия, даже написал мне программу вопросов, которые надо предложитьинтендантству, и сведений, которые надо от него требовать. Я очень ему благодарен, и теперь эта дикая чаща начинает меня пугать менее; я теперь уже вооружен компасом и не боюсь заблудиться[1521].
М. П. Позен был крупным помещиком и владел в Полтавской губернии большим имением Оболонь с двумя селами, более 4 тысяч душ крепостных обоего пола[1522].Из 348 крестьянских хозяйств 69 были переведены на оброк, другие преимущественно отбывали барщину[1523].Кроме полтавского, Позен также имел поместье с более чем 5 тысячами десятин земли и 1505 крепостных мужского пола в Богородицком уезде Московской губернии. Описание устройства московского имения, опубликованное в 1858 году в «Журнале сельского хозяйства»[1524],дает возможность представить стиль управления и отношение помещика к крестьянскому делу, что важно для ревизии историографического образа.
В этом имении Михаил Павлович ввел оброчную систему, по которой крестьяне платили оброк частями по мере возможности, с условием выплаты до установленного срока. Сумма платежей определялась ценой трехдневной барщины. Однако, согласно подсчетам, проведенным в соответствии с количеством рабочих рук и трудовых дней в году, размер оброка здесь был почти в два раза меньше, чем допускалось. Это было обусловлено рядом обстоятельств. Во-первых, в течение года по разным причинам количество рабочих дней никогда не достигало полного их числа; во-вторых, учитывалась разница при получении натурального дохода и денежного — в случае реализации крестьянами продуктов их труда.
В Богородицком имении на случай неурожаев, пожаров и других стихийных бедствий был оборудован специальный амбар, а из капитала самого помещика — основан крестьянский банк. Крестьянство активно включалось в предпринимательскую деятельность, особенно в выгодные для этой местности выращивание и обработку хмеля, выработку простых хлопчатобумажных тканей и роговых гребней. Уровень достатка крепостных был удовлетворительным, бедняков и особенно состоятельных не было. Однако многие из крестьян смогли выкупиться на волю, продолжая проживать на старом месте и платить определенный процент оброка.
Итак, судя по этому описанию и уже упомянутым ответам на вопросы Комитета сахароваров[1525],а также по свидетельствам современников (утверждавших, что после выхода в отставку и переезда в полтавское имение Позен довел его до самого цветущего состояния, вызвав в крае всеобщее уважение[1526]),этот помещик зарекомендовал себя как ответственный и практический хозяин, который заботился о благосостоянии своих подданных, не допуская их разорения. Однако в историографии Крестьянской реформы за Позеном прочно закрепилась репутация крепостника, реакционера, «адепта старорежимных порядков»[1527].В данном случае не буду вдаваться в детальное рассмотрение причин формирования именно такого образа, поскольку это требует специального внимания, ведь данный сюжет слишком важен не только с учетом необходимости исследования конкретной биографии достаточно яркой, противоречивой персоналии, но и для изучения проблем крестьянского вопроса, процесса обсуждения и попыток внедрения в жизнь его результатов. Хочу остановиться лишь на нескольких важных моментах.
Михаил Павлович и современниками, и историками признавался как одна из важных фигур в процессе подготовки Крестьянской реформы. Его влияние на правительственную политику 1857–1858 годов является для историков бесспорным. Уже в 1855–1856 годах он одним из первых подал Александру II несколько записок, касавшихся организации процесса подготовки реформ в России. По распоряжению императора записка «О мерах освобождения крепостных крестьян» рассматривалась в Министерстве внутренних дел и Секретном комитете, которые еще не имели четкой программы реформирования. Как считает Л. Г. Захарова, эта записка «вынудила Министерство хотя бы отчасти уточнить свою ориентацию в крестьянском вопросе»[1528].А записка «О системе улучшения по основным предметам государственного управления» сыграла, по мнению В. Г. Чернухи, свою роль в создании в 1857 году Совета министров[1529].
Влияние же Позена на Я. И. Ростовцева, члена Государственного совета, члена Секретного (Главного) комитета по крестьянскому вопросу, председателя Редакционных комиссий, ключевой фигуры Крестьянской реформы до 1860 года, подчеркивали (в отличие от одного из первых биографов Якова Ивановича[1530])почти все, кто так или иначе касался отношений между этими деятелями[1531].Н. А. Милютин в письме к брату даже назвал Позена нимфой Эгерией[1532].Свои первые представления о крестьянской проблеме и