руководствуясь старым правилом: «Не всюду с верою, а инде с мерою», поскольку донесения приказчиков не всегда верны[828].К тому же, придерживаясь просветительских, а также патерналистских убеждений, Туманский считал, что «хозяин не только владетель избытков своея деревни, но и отец своих поселян» и именно он способен быть их «наставником». Главная же причина неосознания помещиками своей ответственности заключалась в отсутствии надлежащего воспитания тех, кому вверены иногда тысячи людей. К сожалению, оно преимущественно ограничивалось, по мнению оратора, изучением иностранных языков, привычек и традиций: «Научить языкам, отдать в службу, вот все попечение! Чуждые языки накормят ли? В старости или по другим случаям от службы удалясь, не к сохе ли, не к своим ли деревням возвращаются? Что же пользы в чинах, в лепетаньях чужестранных, когда простой селянин в прибывшем помещике найдет невежду».
Интересно, что, так же как и, например, В. Г. Полетика, пройдя через зарубежные университеты, пропитанный духом западноевропейской культуры, Туманский, который, вспомним, активно выступал против галломании[829],ввел в российское культурное пространство известное латинское изречение, подхваченное Г. Р. Державиным и А. С. Грибоедовым, — «и дым отечества нам сладок и приятен»[830],ратовал за «отечественную» школу и за возвращение — в воспитании рачительных хозяев — к истокам, более того, к «обильному ручью сельской науки», что даст возможность, «твердое положив основание гражданина и человека, мыслить о другом просвещении и службе»[831].
Несколько выделенных Туманским причин экономических проблем касались организации помещичьего хозяйства и труда зависимых крестьян. В частности, он обратил внимание и на вопрос о формах их зависимости. Как и большинство помещиков последней четверти XVIII века, Федор Осипович отдавал предпочтение барщинному труду, который в течение всего дореформенного периода оставался значительно более продуктивным, чем труд оброчных крестьян[832].Несмотря на это, в царствование Екатерины II все больше распространялась оброчная система, которая исключала непосредственное участие землевладельцев в сельскохозяйственных заботах и, по мнению В. О. Ключевского, давала «помещику, при неограниченном праве возвышать оброк, возможность получить такой доход, которого он не получил бы никогда, сам хозяйничая в селе»[833].
Проблема преимуществ и недостатков оброка и барщины дебатировалась уже тогда, в том числе и в ВЭО. Но, в отличие от тех, кто в 1765 году отвечал на анкету Т. И. Клингштета в «Трудах ВЭО», или от Ф. Удолова, наиболее четко высказавшегося по этому поводу в 1770–1771 годах в «Сочинении экономических правил»[834],Туманский смотрел на проблему не столько с экономико-статистической, сколько с морально-этической стороны. Он придерживался мнения, что перевод крепостных на оброк не может принести пользы ни отдельному хозяйству, ни обществу в целом, поскольку, отправляясь в города, крестьяне развращаются на легких заработках и в них рождается «любовь ко праздности и роскоши, пренебрежение сельские жизни», отчего следует «гибель общая»[835].
Мотивы роскошествования, хозяйственной нецелесообразности, неразумного увлечения различными нововведениями звучали и при изложении других причин, мешавших совершенствовать экономию. Чрезмерно просторные здания и сады, гигантские теплицы, «заводы не у места», не только не улучшающие, а, наоборот, разоряющие имения, Туманский воспринимал как барские прихоти, требующие дополнительного времени и усилий и лишь отвлекающие внимание крестьян от основных занятий земледельцев. В тесной связи с этой третьей причиной стоит и четвертая — проблема дворовых людей, число которых заметно возрастало. Григорий Винский, вспоминая время своей ссылки и проживания в Уфе в начале 1780‐х годов — в доме зажиточного дворянина М. М. Булгакова, — писал, что, кроме помещичьей семейной пары и трех их детей, «настоящий» «русский дворянский дом» составляли также «до 60-ти обоего пола челядинцев»[836].
Наблюдатели русского быта, подчеркивал В. О. Ключевский, удивлялись, что в помещичьих усадьбах было втрое, даже впятеро больше дворовых слуг, чем у немецких владельцев того же материального уровня. О богатых дворянах не стоит даже говорить. В других странах и представить себе не могли такого количества дворни, которую позволяли себе российские вельможи. Избыток дворовых служил «прихотливым личным нуждам помещиков»[837].Туманский, вероятно, не мог пройти мимо этого явления и его негативных последствий. Очевидно, уже тогда начал формироваться стереотип, согласно которому «дворовыепочему-то считались наиболее вредным и опасным классом крепостных людей»[838].Но, учитывая сравнения «наблюдателей», все же необходимо отметить, что «экономическое время» Германии и «экономическое время» России и Украины нетождественны. Дворовые — это не просто прихоть, но и многое другое. Это не только возможность обеспечить надлежащий дворянскому статусу быт, не только способ реализации «патерналистской программы», но и один из путей решения проблемы малоземелья крестьян, что станет чрезвычайно актуальным для Левобережья в первой половине XIX века.
Относительно дворовых Федор Осипович все же не был столь категоричен, как, скажем, немного позже У. Карпович. Этот опытный управляющий различными крупными имениями, автор весьма популярной среди дворянства книги по организации помещичьих хозяйств, изданной в 1837 году, называл дворовых хлебоедами, от которых никакой пользы, атолько одни убытки, и считал, что «где в имении много дворовых, там доходы всегда скудны»[839].Карпович предлагал целый ряд мероприятий, рекомендаций для «воспитания» дворовых, для уменьшения их количества. Очевидно, что в это время данная проблема все больше усложнялась. Не случайно в первые десятилетия XIX века ВЭО неоднократно объявляло «задачи», так или иначе ее касающиеся. Излишнее количество дворовых начало беспокоить и правительство Николая I, а по поводу их быта даже собиралось два секретных комитета под председательством самого царя[840].В период же подготовки и проведения Крестьянской реформы очень остро проявились те риски[841],на которые одним из первых обратил внимание Туманский: «…дворовые уже составляют особую и как бы предпочтительную некую статью, иногда при размножении даже особоразселяемую на иждивении и содержании господском»[842].
Это повлекло за собой в дальнейшем необходимость наделять землей людей, которые уже не были с ней непосредственно связаны и отвыкли от земледельческого труда.
Федор Осипович выступил против увеличения «дворовых служб», особенно за счет бесполезных, ненужных, «несходственных» с сельским бытом, «служащих излишеству, роскоши, самомнению», поскольку это часто разрывало семьи, разрушало традиционный производственный способ жизни на селе, способствовало его запустению. К тому же всевозможные «волосочесы», «каретники», «золотари», «златошвеи» и прочие «одним городам, а не сельскому быту свойственные люди», на обучение которых, по мнению оратора, бездарно тратились помещичьи средства, — люди эти развращались и изнеживались, что было дурным примером для других. Они также не могли быть настоящими воинами, защитниками отечества («воин из среди (т. е. среды. — Примеч. ред.)селян преимущественнее воина всякаго другаго состояния»). Все это наносило большой вред уже обществу в целом. Вспоминая римлян и карфагенян, Туманский высказывал такое убеждение: «…народ, в земледелии упражняющийся, всегда в храбрости и силе превосходит народы, торговлей питающиеся». Что касается обучения крепостных «рукоделиям», то среди последних нужно отдавать предпочтение исключительно таким, которые должны «сообразоваться пользе сельскаго общаго хазяйства,ибо тамо хлеба не родится, где кто в поле не трудится»[843].
Проблема земледелия и торговли, села и города как олицетворений этих видов деятельности категорически прозвучала также в короткой формулировке еще одной причиныэкономического упадка — «торговля есть дело городов». Ошибочной и ничем не обоснованной с экономической точки зрения называл Федор Осипович привычку крестьян отвозить в город свои запасы, поскольку занятие не своим делом, неоправданные потери времени, истощение скота, затраты на прокорм в пути наносили значительный ущерб хозяйству и часто, возвращаясь домой, такие горе-торговцы вынуждены были покупать хлеб, вместо того чтобы работать над производством собственного. Оратор не слишком пространно высказался по этому поводу, поскольку, как он сам отметил, такие случаи еще не имели широкого распространения. При этом он не уставал повторять негативные оценки влияния города на быт и нравственность крестьян, особенно пригородных жителей, в других своих сочинениях[844].Но здесь его позиция не была уникальной. Еще в 1760‐е годы большинство членов «Комиссии о коммерции» при обсуждении проблемы увидели в крестьянской торговле угрозу общественному благу из‐за возможного упадка земледелия и пристрастия крестьян-торговцев к городскому образу жизни[845].Подобный взгляд был присущ в то время и другим просветителям, в частности А. Н. Радищеву[846].
Успешной организации экономии, по мнению Туманского, мешали также два порока — «привязанность к старине и охота к новизне». Позиционируя себя в первой половине речи сторонником патриархальности, традиции, он, разумеется, осознавал, что «не все то хорошо, что делали прадеды», и при обсуждении шестой причины одинаково поставил под сомнение и нежелание менять «образ своего хозяйства», и бездумное новаторство. Так же как и А. Т. Болотов, не все новое считавший прогрессивным и как явную нелепость воспринимавший, например, некритическое перенесение на российскую почву иностранных видов и сортов растений, чужеземную практику обработки полевых культур, Федор Осипович акцентировал внимание на необходимости не только помнить о достижениях предков, но и прибегать к опытам, обязательно учитывая особенности климата, свойства земли, которые «должно уважить и исследовать». Тот же, кто буквально, не глядя на местные особенности, выполняет рекомендации ВЭО, должен понимать: человек может только помочь «произведению естества удобрением, охранением», но «никогда правил естества не преоборет. По насту грибов не берут»[847].
Экономические успехи крестьян — не менее важный предмет заботы Туманского. Причем среди причин, которые им мешают, оратор назвал только две, да и те непосредственно относились к компетенции помещиков (долженствующих различными способами заботиться о благосостоянии индивидуального крестьянского хозяйства), — разделение многолюдных семей и обмен землей или сдача ее в аренду за часть урожая. Как и большинство вотчинников XVIII века, Туманский хорошо понимал слабость малых семей и считал, что «порядочные хозяева должны пещись,чтобы семейство селянина было всегда многолюдно». Помещик не должен обольщаться возможными призрачными прибылями от нового хозяина, а обязан всегда помнить истину: «Аще и царство разделится, вскоре разорится»[848].Подобная мысль звучала и во многих инструкциях XVIII — первой половины XIX века. В художественной литературе этого периода также встречается одобрительное отношение к состоятельным большим семьям. Можно вспомнить хотя бы своеобразное противопоставление тургеневских Хоря и Калиныча в «Записках охотника».
Так же негативно Туманский отнесся к практике обмена крестьянских наделов, ведь отчуждение земли вообще несвойственно земледельцам и приводит к упадку хозяйстваиз‐за незаинтересованности тщательно обрабатывать участки, переходящие из рук в руки. Он предлагал помещикам в каждом селе закрепить «полосы к дворам своих селян», учитывая количество рабочего скота, и не менять этого, так чтобы отец мог передавать надел сыну, заботясь о качестве земли. И снова пословица: «И камень на одном