.
.
.
Кто лучше как поэт В. Кривулин, или А. Кушнер ? Для меня они оба большие поэты, хотя и разные. Вообще, поэзия шестидесятых-восьмидесятых была совершенно иной. В наши дни поэзия как рэп, это область высказывания в контексте времени, или современной действительности. А в те времена поэзия была скорее областью лирической свободы в контексте большой (русской, или даже мировой), или же малой (советской) культуры, областью чего -то как раз невысказываемого , или недосказанного, но никак не "областью высказывания". Современная поэзия -вся текстологична, или текстоцентрична, современный хороший стих это удачный метатекст. Можно вспомнить стихи Марии Малиновский, за которые она недавно получила премию, с ощущением постмодернистского коллажа , словно текст составлен из обрывков газет, романов, других стихов, и уличного мата, образующих сложный метатекст ее верлибра. А та, прошлая поэзия была не текстологичной, а языковой, поэзия искала свой райский праязык, а не некий метафизический метатекст, говоря о современном авангарде. В силу этого, прошлая поэзия несравненно лучше. Кривулин и Кушнер, оба греют душу. Современные стихи даже хорошие, не греют.
ГОБЕЛЕНЫ
.
Иное слово, и цветные стёкла,
чужие розы витражей...
На гобеленах времени поблёкла
гирлянда бледная длинноволосых фей.
Засох венок. Но были бы живыми —
всё не́ жили бы здесь,
где платьев синий пар в серо-зелёном дыме
неразличим — уходит с ветром весь...
Музейных инструментов мусикии
волноподобные тела
звучали бы для нас, как мёртвые куски
когда-то цельного поющего стекла...
Как хорошо, что мир уходит в память,
но возвращается во сне
преображённым — с побелевшими губами
и голосом, подобным тишине.
Как хорошо, как тихо и просторно
частицей медленной волны
существовать не здесь — но в море иллюзорном,
каким живые мы окружены.
Когда фабричных труб горюют кипарисы,
в зелёных лужицах виясь, —
весь город облаков, разросшийся и сизый, —
вот остров мой, и родина, и власть.
И связь моя чем призрачней, тем крепче,
чем протяжённей — тем сильней...
К тому клони́тся слух, что еле слышно шепчет, —
к молчанию времён, каналов и камней.
К тому клонится дух, чьи выцветшие нити
связуют паутиной голубой
и трепет бабочки, и механизм событий,
войну и лютню, ветер и гобой.
Так бесконечно жизнь подобна коридору,
где шторы тёмные шпалер
скрывают Божий мир, необходимый взору...
Да что за окнами! простенок ли? барьер?
Лишь приблизительные бледные созданья,
колеблемые воздухом своим,
по стенам движутся — лишь мука ожиданья
разлуку с нами скрашивает им.
Так бесконечно жизнь подобна перемене
застывших туч или холмов,
длинноволосых фей, упавших на колени
над кубиками чёрствыми домов...
Так хорошо, что радость узнаванья
тоску утраты оживит,
что невозвратный свет любви и любованья
когда не существует — предстоит.
В. Кривулин 1972
На КРЫШЕ
Из брошенных кто-то, из бывших,
не избран и даже не зван,
живёт втихомолку на крышах
с любовью к высоким словам.
Невидим живёт и неслышим,
но как дуновенье одно…
Не им ли мы только и дышим,
когда растворяем окно?
Он воздух всегда безымянный,
бездомный всегда и пустой,
бумаги сырой и тумана
давно забродивший настой.
Как зябко. Не выпить ли? Бродит
по комнате. Листья скрипят.
Неужто же и на свободе
душе не живётся? назад,
назад её тянет, в людскую,
в холодного быта петлю…
Неужто я так затоскую,
что брошенный дом возлюблю
по выходе в небо? Кому-то
под крышей послышится хрип —
повешенная минута
раскачивается, растворив
багровый свой рот и огромный…
И стукаются башмаки
о краешек рамы оконной —
то смертного сердца толчки.
Впустите же блудного сына
хотя бы в сообщество крыс,
хотя бы в клочок паутины,
что над абажуром повис!
Хотя бы вся жизнь оказалась
судорогой одной
предсмертной — но только не хаос
вселенной, от нас остальной!
Но только не лунная мука
на площади, белой дотла,
где ни человека, ни звука,
ни даже намёка, что где-то
душа по-иному жила,
чем соринкой на скатерти света.
В. Кривулин
* * *
Поэт напишет о поэте.
Художник представляет нам
себя, в малиновом берете,
распахнутого зеркалам.
От легкости, с какой он дышит,
от грации, с какой парит,
я съежился, я желт, я выжат,
я отдал кровь – а он царит.
Тону в любующемся взгляде:
я – это он, я – это свет,
но резкий, падающий сзади,
в затылок бьющий или вслед.
В лучах его второй природы
я только тень, я только вход
туда, где зеркало у входа,
где женщина, смывая годы,
ладонь по зеркалу ведет.
В . Кривулин
ВОЗВРАЩАЯСЬ К ПОЭЗИИ КУШНЕРА И КРИВУЛИНА
.
.
.
Впрочем, раз уж заговорил о Кушнере и Кривулине...Оба поэта мне нравятся тем, что обращаются к современности будто из прошлого, Кривулин из 19 ( иногда допушкинского ) века, а Кушнер из века серебряного, или 19 века, больше, уже пушкинского. То есть, все свое личное, душевное, и даже любовное (у обоих поэтов много личных стихов) поэты выражали не в контексте современной им действительности, как поступают современные авторы, а в контексте вечности, в контексте русской культуры. Но их много и рознит. У Кушнера больше удачных стихов, чисто по количеству, у Кривулина, же встречаются шедевры, на несколько стихов неудачных. Такие стихи как гобелены, или поэт напишет о поэте, шедевры, как и утро петербургской барыни. Шедевры есть и у позднего Кривулина, (стихи И если все по слову твоему, или царица Таиах) Немало шедевров и у Кушнера, все не перечислю, и даже не вспомню, (стихи Графин, или То, что мы душой зовем.) Может быть, Кушнер более открыт и распахнут читателю, хотя и не по цветаевски, и уж тем более не по есенински. Я обоих поэтов люблю, не могу сказать, кого люблю больше. На этом пока и завершу.
ГРАФИН
Вода в графине — чудо из чудес,
Прозрачный шар, задержанный в паденье!
Откуда он? Как очутился здесь,
На столике, в огромном учрежденье?
Какие предрассветные сады
Забыли мы и помним до сих пор мы?
И счастлив я способностью воды
Покорно повторять чужие формы.
А сам графин плывет из пустоты,
Как призрак льдин, растаявших однажды,
Как воплощенье горестной мечты
Несчастных тех, что умерли от жажды.
Что делать мне?
Отпить один глоток,
Подняв стакан? И чувствовать при этом,
Как подступает к сердцу холодок
Невыносимой жалости к предметам?
Когда сотрудница заговорит со мной,
Вздохну, но это не ее заслуга.
Разделены невидимой стеной,
Вода и воздух смотрят друг на друга…
А. Кушнер (60е годы)
БЕЛЫЕ НОЧИ
Пошли на убыль эти ночи,
Еще похожие на дни.
Еще кромешный полог, скорчась,
Приподнимают нам они,
Чтоб различали мы в испуге,
Клонясь к подушке меловой,
Лицо любви, как в смертной муке
Лицо с закушенной губой.
А. Кушнер
Х Х Х
.
То, что мы зовем душой,
Что, как облако, воздушно
И блестит во тьме ночной
Своенравно, непослушно
Или вдруг, как самолет,
Тоньше колющей булавки,
Корректирует с высот
Нашу жизнь, внося поправки;
То, что с птицей наравне
В синем воздухе мелькает,
Не сгорает на огне,
Под дождем не размокает,
Без чего нельзя вздохнуть,
Ни глупца простить в обиде;
То, что мы должны вернуть,
Умирая, в лучшем виде,—
Это, верно, то и есть,
Для чего не жаль стараться,
Что и делает нам честь,
Если честно разобраться.
В самом деле хороша,
Бесконечно старомодна,
Тучка, ласточка, душа!
Я привязан, ты — свободна.
Х Х Х
,
Какое чудо, если есть
Тот, кто затеплил в нашу честь
Ночное множество созвездий!
А если всё само собой
Устроилось, тогда, друг мой,
Ещё чудесней!
Мы разве в проигрыше? Нет.
Тогда всё тайна, всё секрет.
А жизнь совсем невероятна!
Огонь, несущийся во тьму!
Ещё прекрасней потому,
Что невозвратно.
Александр Кушнер,1974
