Стайк лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку. Лёгкое покачивание, металлический шелест колёс по рельсам, железнодорожный запах! Возвращение происходит постепенно – вначале надо проснуться, «от сна воспрять», увидеть темноту или размытый розоватый свет не открывая глаз, потом открыть глаза и понять, где ты… это купе поезда, он, Стайк, возвращается после трёх лет службы на Северном флоте…
И были проводы в подсобке банно‑прачечного комплекса, торжественное прощание с боевыми товарищами и передача «боевой подруги» в добрые заботливые руки, которую сам в своё время «принял» из заботливых рук мичмана Приходько. Он не первый у неё и не единственный и не последний. Как‑то она умела всем угодить и никого не обидеть. Стайк поначалу «владения» пытался контролировать её выбор: побил. Не крепко, так, пару раз по лицу врезал… ладошкой, типа, ты что, шалава, честной давалкой будешь? Она так удивилась, не обиделась, даже засмеялась. Не оправдывалась, не возражала, не кричала, не возмущалась – посмотрела на него «глазами круглыми» и улыбнулась, а он увидел, как она улыбнулась, хотел было закричать: «Чё лыбишься – да вдруг тоже засмеялся. И чего? Чего смешного? Вот если со стороны посмотреть? Твою, можно сказать, «законную» тёлку, кто‑то пользует на стороне! Вот то и смешно – «законную», типа… «и пока смерть не разлучит нас».
Вообще‑то Тамара… коренной житель этих мест: и родилась здесь, и жила, и училась… Папа‑зек строил дорогу Мурманск – Ловозеро, там с мамой встретился, а до этого он строил Заполярный и железную дорогу на Печенгу, а Тамара сразу после школы вышла замуж за военного, уехала с ним в Лиинахамари, а военный погиб – отошёл от дороги по малой нужде, а может и по большой, теперь уж никто не узнает – и отошёл в мир иной посредством взрыва старой мины… Тамара то в Мурманске поживёт, то в Заполярном, потом Печенга, а потом опять замуж вышла и в Лиинахамари вернулась, а он опять… исчез. Сказал, что поедет на новое место службы, осмотрится и её позовёт, но… не позвал. Она горевать не стала, искать не стала, а осталась просто жить, как могла. А какая жизнь в военном гарнизоне? Работы нет, жилья нет… Военные есть, флотские, много флотских. Туда идут, сюда идут, маршируют… корабли у причалов, и всё вокруг них и для них, для кораблей. Кое-что, конечно, и для людей, которые для кораблей: клуб, баня, библиотека, школа.
Армия‑флот… – много людей одного пола в одном месте без права свободного выхода: свои правила, законы, начальство, командиры, подчинённые – всё одинаково, каждый за себя. Командир за себя, матрос‑солдат‑сержант за себя, и каждому жить охота, и охота получше‑получше‑получше. Мне! Мне‑мне‑мне! Меня‑меня! Моё! Вот сейчас, в это мгновение, мне надо есть, пить, трахать – отобрать, украсть, заставить! Ни боеготовность, ни безопасность, ни‑че‑го меня не касается, я‑мнеменямоё зависит только от других я‑мнеменямоих, и если я их не нагну, то они нагнут меня, но и когда нагнут – всё равно когда‑то разогнусь, но даже если и останусь так – всё равно! Останусь! Хоть как, но живой… живой‑живой, чтобы есть‑пить‑трахать. Гордый? Гордых особо нагибают… все! И свои, и чужие, и сильные, и слабые – эти кучей налетают, – и командиры… сержанты, старшины, мичмана, лейтенанты, каперанги… и даже генералы‑адмиралы – ну, они просто не видят, потому, как и не смотрят… тоже мне, «живая сила». Кто такие? Отсюда не видно, не разглядеть…
Но некоторым удаётся как-то скрасить унылые и суровые будни военно-морской жизни и даже познать прелести общения с представительницами противоположного пола.
«Приходько! Ты где? Приходько… друг мой любезный, я тебе ещё коньяк поставить должен! У меня где‑то коньяк есть. Щас найду… щас‑щас…»
«Боевая подруга» белая, чистая, ласковая… ты её обнимешь – она прильнёт… всем телом, всё для тебя, ничего себе… а может это и есть «для неё», то есть «для себя»?
«Да, блин, какая разниц‑ца… иди, иди сюда… прильни ко мне… да ты чего? Ты чего?!»
Стайк что‑то бормочет во сне, хрипит, ворочается на полке… вскакивает, осматривается, и кидается на Ольгу, хватает её, валит, сам наваливается сверху, что‑то говорит‑рычит, лезет руками между её ног, она сопротивляется, он лезет, шарит руками у неё, у себя, пытается расстегнуть штаны, что‑то бормочет, грудь тискает… «Тома, Тома, ну ты чего… Том, давай по‑быстрому, ну ты… это, ты чего…»
Ольга вдруг перестаёт сопротивляться и Стайк как в яму проваливается, даже руками упёрся и голову поднял, но не соображает ничего…
– Я Ольга!
– А я князь Игорь! – хмыкает Стайк в ответ, – Ну ты, что? Протекла? Да ладно. Мы не гордые, можно и так… да я быстро, приспичило, давай… Он ловко достаёт член и тычет им куда‑то…
– Эй! Посмотри на меня! – Ольга сильно бьёт Стайка по лицу ладонью, голова Стайка окидывается от удара и возвращается в Ольгину ладонь, она запускает большой палец руки в его рот за щёку, остальными цепляется за скулу и соединяет пальцы в кулак разрывая лицо в точке сочленения верхней и нижней губы…
Стайк вырывает её руку, вскакивает:
– Ты чё, сдурела?
– Очнись, матросик, это – я, Ольга!
Стайк смотрит на неё:
– Какая Ольга? – Стайк трясёт головой, закрыв глаза, потом открывает, смотрит на Ольгу… – У меня стоит! Видишь? – Он встаёт, брюки падают, обнажая член, – видишь? С этим надо что‑то делать, может просто минет?
Ольга смотрит, приподнимается, протягивает руку к этому органу, Стайк закрывает глаза, наверное, в предвкушении… бормочет: «Давай, Тома, давай, ты умеешь…, – и вдруг взвыл, – А‑аааа! Ты что сука делаешь! А‑аааа… сука, отпусти, отпусти…» Ольга чуть‑чуть ослабила степень сжатия стайковых яичек, которые она осторожно и нежно обхватила, как показалось на мгновение Стайку, но уже в следующее мгновение он вскинул руки вверх, как бы пытаясь «вынырнуть» прочь от этой невыносимой боли, так неожиданно и трагично постигнув обманчивость своих ожиданий.
– Отпущу, если отстанешь.
– Отпусти‑отпусти‑отпусти… отстану, уже отстал…
– Ну, верить или не верить, – это как «быть или не быть», то есть философский вопрос – сказала она и резко, ещё сильнее сжала руку, – Доверяй, но проверяй, – добавляет она, разжимая пальцы и взмахивает рукой, как бы стряхивая следы прикосновения, – одно простое действие ценнее сотни слов.
Глаза у Стайка закатились, и он повалился на бок, прямо на пол… где и остался лежать, разведя полусогнутые ноги в стороны и слегка постанывая…
Ольга стягивает с полки одеяло и бросает на Стайка:
– На, прикрой срам.
Ольга вышла, дверь закрылась… Стайк, охая и крёхая, перебирается на полку, где и затихает, пытаясь не двигаться, поскольку любое движение отдаётся болью…
(Продолжение будет)