Главы из книги
В таких теплушках мы отправились в эвакуацию
Дома, в институте Игоря Васильевича Курчатова и в горах
1927 – 2017
8. Эвакуация
При выезде из Москвы нашу компанию вместе с другими семьями разместили в одной из теплушек, так назывались тогда товарные вагоны. День был солнечный, тепло, настроение почему-то было приподнятое, чуть ли не праздничное. Так страна увозила женщин и детей подальше от боевых действий.
Куда направлялся наш состав с беженцами, мы не знали, ехали медленно, больше стояли, пропускали поезда, следовавшие по расписанию, или со срочными военными грузами. Навстречу попадались такие же, как наш, товарники, в них ехали призывники, красноармейцы. Они еще не знали, какие тяжелые бои их ожидают, надеялись, как и мы, на скорую победу, кричали «Ура!» Мы тоже им кричали «Ура!»
Наконец состав прибыл в Башкирию, и беженцев стали распределять по деревням. Развозили на грузовиках, и нам досталась деревня Корюкино в 20 км от Уфы – столицы этой республики. На постой нас поместили еще с одной семьей в большую избу, крайнюю в деревне. Здесь, сразу за околицей находились огромные плантации малины, тут мы и работали – собирали ягоды. Вставали рано, вкалывали по холодку до обеда. В жару прятались в тени, ожидали вечера, потом снова за работу. В результате нам начислили трудодни, в этих единицах измерялся тогда деревенский труд колхозников, и на эти трудодни нам начислили примерно 30 кг пшеницы и крупы. Это нас сильно поддержало позже, когда на зиму мы перебрались в город.
Хозяйка избы встретила нас радушно, да и вообще местные жители относились к эвакуированным хорошо, жалели. Мужчин в колхозе, кроме инвалидов, не было, всех мобилизовали уже в первые дни войны. Муж нашей хозяйки тоже был на фронте.
На ночь хозяйка забиралась спать на печь, наше сборище располагалось на полу, было просторно и на сене, покрытом дерюгой, мягко. В наш дом поместили еще одну семью эвакуированных, тоже с папиной работы, это была женщина и две ее дочери помладше меня, по фамилии Крапивнеры. Так и жили: «Восемь девок, один я, куда девки, туда я!»
Правда, 8-ми женских персон согласно стишку все же не набиралось, но эта присказка к нашей ситуации все же подходила, я был один «мужчина» на 6 женщин с хозяйкой.
По вечерам перед сном рассказывали мы друг другу разные истории. Однажды дело дошло до анекдотов, а я тогда в юморе уже немного разбирался, посмеяться был всегда готов. У меня в запасе имелось два хороших анекдота про евреев, которые я помнил и всегда был готов при разговоре где-нибудь их ввернуть. Наши соседи Крапивнеры – евреи, о чем я не знал, да это меня и не очень волновало, так как национального вопроса для меня не существовало.
Мама, наверное, почувствовала, что я хочу выскочить со своими анекдотами и, опасаясь, что Крапивнеры могут обидеться, в тот момент, когда я уже почти открыл рот, на меня посмотрела. У нее был в запасе такой особенный, специальный взгляд, способный предупредить меня от оплошности или даже опасности. Вот таким взглядом она на меня и посмотрела.
Я сразу заткнулся, и конфликт на национальной почве не состоялся. В этих еврейских анекдотах евреи всегда выглядят глупыми неумехами, да еще к тому же смешными. Уже позже у меня появилась теория, хотя, скорее всего, я ее где-то услышал, а не придумал сам, что эти анекдоты сами евреи и придумывают, чтобы другие нации о себе думали, как об умниках, а вот евреи, или там армяне, чукчи – дураки. Хотя, может быть, с умными все обстояло, да и сейчас обстоит, все как раз наоборот.
9. Возаращение
Из деревни мама все время рвалась в город, особенно ее беспокоила моя учеба и еще она боялась зимы в деревне. Кто-то нам помог, и мы к осени в Уфу так-таки перебрались. Жили на втором этаже деревянного дома. Хозяин квартиры Василий Никифорович был не очень нами доволен, но уплотнение все же перенес спокойно. В квартире проживали еще его дочь, она после окончания медицинского института работала в госпитале, а сын работал на военном заводе. Улицы в Уфе проходят друг к другу под прямыми углами, мы жили на улице Крупской. Названия улиц сохранились и сейчас, но из интернета я узнал, что улица Сталина стала теперь Коммунистической.
Однажды я в письме папе нарисовал план квартиры, в левом верхнем углу которой мы проживали. Мы с мамой спали рядом на топчане, а у нас в головах располагалась на ночь Анечка. План этот, мне до сих пор родной, сохранился, и кто пожелает, может рассмотреть его в подробностях.
Мы располагались за большим шкафом на площади около 3 квадратных метров, здесь у нас была тумбочка и топчан, на котором спали все трое – я рядом с мамой, и поперек нас в головах маленькая сестренка. Теперь уже всем было ясно, что война – это надолго, готовились терпеть, хотя в победе никогда не сомневались.
Здесь мы и встречали новый военный 1942 год. У нас была елка. Вырезали мы ее из газеты, покрасили зеленым, и прикрепили ее к стенке шкафа. Этот Новый Год первый раз мы встречали без папы, на два часа раньше его. В наши двенадцать Уфы у папы в Москве было только десять вечера.
В царские времена елку украшали к Рождеству, новое наше правительство с религией боролось нещадно, и поэтому наряжать елку было запрещено. Не было такого праздника Рождество в нашей новой стране. Но в 1931, а может быть 32 году, точно не помню, елку к Новому году разрешили. Шепотом все рассказывали друг другу о том, что главный писатель Страны Советов, Алексей Максимович Горький, предложил Сталину устроить детский новогодний праздник с елкой. С тех пор Новый год для нас без елки не Новый год.
Мы с мамой принялись делать елочные игрушки. Самая простая игрушка – спичечный коробок, оклеенный разноцветными бумажками. Но мама делала и фигурки: Буратино, Красную Шапочку и другие.
Это делали так: из проволоки скручивали фигурку человечка: головку, ручки и ножки. Потом приготовляли клей. Раствор картофельной муки вливали в кипяток, и получался прозрачный клей. Этим клеем обмазывали клочки и полоски ваты, ею обматывая готовый каркас. После сушки фигурки раскрашивали. Но все это, и краски и вата и проволока – было только в Москве. А здесь, в Уфе все было проще.
Жили по карточкам, хотя, как я уже говорил, помогала крупа, заработанная еще в колхозе. Не знаю, как сохранились талоны на хлеб и мясо за август 1941 года. В это время мы точно были в Уфе, наверное, талоны временно затерялись, и только позже были обнаружены. Это позволило копию их, они все именные на меня, маму и Анечку привести здесь.
В Октябре (1941 год) от папы пришло письмо, очень грустное, почти прощальное. Он намекал, что Москва может быть сдана немцам, именно намекал, такое писать открытым текстом было нельзя. В письмо были вложены семейные облигации и большая папина фотография. Мы поняли, что там в Москве обстановка крайне тяжелая, очень беспокоились – какая роль в эти дни там в Москве отводится папе.
Талоны на мясо-рыбу и по 400 грамм хлеба ежедневно для меня, мамы, и сестры – все мы иждивенцы, для работающих норма была больше.
Но оказывается, что и в тяжелое военное время выпадает вдруг счастье. Однажды, совсем неожиданно, к нам в гости приехала моя двоюродная сестра Тома. Их семейство тоже эвакуировали и разместили в городе Бирск, это на той же реке Белой, что и наша Уфа. Когда Тома появилась у нас за шкафом, то вокруг все стало как-то ласково, как до войны, забылись тревоги и невзгоды.
Мы с Томой даже посетили оперу – театр в Уфе работал. Помню, что я очень стеснялся, что нахожусь в театре с девочкой. Мне почему-то было стыдно, я хотел всем прокричать, что это я с сестрой, а не с кем-то другим!
Это была уже зима, которая Россию часто выручала морозами и снегами. Гитлер собирался победно окончить войну за три месяца, хотел, как тогда говорили, сделать блиц-криг, но не вышло. Фашисты завязли сначала в осеннем бездорожье, а потом получили русскую морозную зиму, да и сопротивление наших войск возрастало. Под Москву из Сибири прибыли свежие дивизии, они и нанесли фашистам первый из ударов, отогнали на 100-200 км от столицы. Больше в течение всей войны немцы на Москву уже не покушались. Мы же в Уфе после победы под Москвой сразу решили, что война кончается, немцам капут и начали собираться домой. Но вернуться было совсем не просто. Тогда для этого нужен был специальный пропуск. Этот пропуск мы получили, как тогда говорилось, по знакомству, теперь это называется «по блату».
Еще в Москве мои родители дружили с семьей маминой подруги – тетей Любой (с ней мама до революции училась в институте благородных девиц – там воспитывали сирот из дворянских семей). Муж тети Любы в чине полковника с погонами и околышем фуражки с красной окантовкой – работал в главном здании НКВД на площади Дзержинского, был бухгалтером. Оказывается и в органах была бухгалтерия, но что они там считали, не знаю. Но дядька он был очень симпатичный. Так вот, тетя Люба тоже была эвакуирована в Уфу, и она нам такой пропуск в Москву устроила!
Ехали в почтовом вагоне в составе скорого пассажирского поезда, и очень скоро очутились в родном городе. Думали, что большая часть тягот военного времени позади, но это был всего лишь только что наступивший 1942 год. Оказалось, что у Гитлера еще хватит сил прорваться на Северный Кавказ, впереди был Сталинград, Курск, множество других русских и зарубежных городов и территорий, а до победы были еще долгие 3 года.
Автор: Вадим НИКОЛАЕНКО
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!