Над головой сияло лунное кольцо. Наш бедный спутник, разваленный Инсеком на фрагменты, вращался вокруг планеты в виде пояса астероидов. Среди мелких и крупных обломков плыл угловатый осколок – Селена, самый большой кусок прежней Луны. Где-то на нем было место посадки «Аполлона-11», но американцы утверждали, что в процессе разрушения Луны историческое место было утрачено. Не знаю, как так вышло, если с Земли смотреть – так все кратеры на месте, поверхность казалась не сильно поврежденной. Селена походит на широченный конус, вырезанный в Луне поворотом исполинского лезвия и навечно обращенный к Земле основанием. Со спутников снимали обратную сторону Селены. Там неровным багровым шаром светится остывающее ядро, расползшееся, раскинувшее застывшие каменные острия. Красиво и жутко. А еще где-то там космический корабль Инсека. Я на нем был. Жаль, что ничего не видел, кроме одного-единственного коридора и полудохлого пришельца… Шел я по Тверскому бульвару, идти тут всего ничего, и минут через десять собрался завернуть перед МХАТом в Шведский тупик. Тут меня и окликнули с бульвара – в очень знакомой манере: – Друг мой, друг мой юный, дорогой! Я остановился и увидел спешащего ко мне от памятника Есенину человека, одновременно нелепого и трогательного. Андрей, литературный бомж, кочующий между памятниками поэтам, оделся по погоде и даже с некоторым шиком: почти чистые бермуды, яркая рубаха с закатанными рукавами, повязанный вокруг шеи пестрый платок. Немного портило впечатление то, что он был босиком и что ему стоило бы постричься с год назад. Но поэтам и душевнобольным такие мелочи простительны. – В городе вялом и старом – лица молодого лезвие! – воскликнул бомж. – Словно в дурмане пьяном слово услышать трезвое! – Здравствуйте, Андрей, – сказал я. – Как ваши дела? – Дела? Дела? – забормотал бомж, озираясь. – Говорить ты хочешь об этом? Какие дела могут быть у голоса мертвых поэтов? – С лутом хорошо? – терпеливо спросил я. Андрей потряс головой, будто выбрасывая из нее рифмы-паразиты. Сказал уже спокойнее: – С лутом хорошо, без лута плохо. А как у вас дела, добрый друг мой? – Всё в порядке, – ответил я. – Надо заглянуть в Комок. – Не люблю Продавцов, – вздохнул Андрей. – Именно Продавцов, не Инсеков? – полюбопытствовал я. – Всё это договор, договор зверей окраски разной, – бомж хихикнул. – Пойду я к Сереже, посижу до утра, почитаю ему… А вы приходите на новоселье! Там, дальше по бульварам! К Володе я пойду, к Высоцкому. Пил он еще больше Есенина, но надрыв у него другой, деятельный. Да, деятельный у него надрыв! А Сережу я не выдерживаю, всего-то день с ним провел – в глазах черная жуть! Но надо, надо и его навещать!1 Он побрел обратно к памятнику, недовольно отмахнувшись от бибикнувшей и притормозившей машины. А я покачал головой и двинулся дальше. У Комка стояли две девушки, мрачновато-суровые, в джинсах и рубашках мужского кроя. На меня они глянули настороженно и оценивающе