«Зачем нужна литература в школе?», — об этом пишут и дискутируют постоянно. «Детям скучно, язык устарел, образы непонятны, наука рулит, а литература — это несерьезно, да и вообще краткость — сестра таланта и Твиттера, а классики вон сколько всего натворили». Это примерный список ответов на этот вопрос.
Но все эти аргументы несостоятельны перед одним, основополагающим: чтение классической литературы и изучение родного языка поможет лучше знать и понимать отечественную историю.
Можно, можно, конечно, не читать, если, конечно, как писал Жванецкий, «вас не интересует результат». А другой классик, Монталамбер, сказал: «Если вы не будете заниматься политикой, политика займется вами». Так что дети даже и не заметят, как она ими займется. Потому что классиков не читали.
Это же элементарно: язык и литература всегда первыми реагируют на изменения в социально-политическом устройстве любого государства. Потому давайте «пробежимся» по основным вехам истории в неразрывной связи с литературой и языком, начав хотя бы с конца XVIII — начала XIX вв.
О том, что во Франции возможна революция, было понятно еще на заре правления Людовика XIV. Отсюда и стандартизация классицизма, которая не дала государству рассыпаться раньше времени. Но этот окостеневший язык был отброшен сразу, с самого начала революции. Почва была подготовленной: буржуазная литература и сентиментализм к тому времени уже разрушили классицистические каноны.
Но давайте о России. Первые отдаленные «звоночки» Октября прозвучали если не сразу после революции во Франции, то точно после Отечественной войны 1812 года. Вот и Александр I на пару с Аракчеевым, а потом и Николай I стали спешно закручивать гайки. Но русский язык уже побывал «в Европах» и вырвался на свободу. Да так, что в течение всего XIX века сверху можно было только наблюдать за пусть постепенной, но неуклонной демократизацией литературы. Процесс нельзя было остановить, попытки же возглавить отправили Тургенева в «Баден-Баден», Толстого — на станцию Астапово, а Бунина (и многих других «из бывших») — в эмиграцию.
В XX веке события разворачивались еще быстрее. Новый строй, новое сознание, новая элита — и новый язык. А с ним и новые штампы, неоднократно высмеянные Маяковским, под ворохом которых он в конечном итоге и был погребен.
Язык окончательно стал средством пропаганды, а борьба хорошего с лучшим выхолостила и обезличила литературу «нового классицизма». И только Великая Отечественная война показала, что жив еще народный язык, взять хотя бы «Василия Тёркина». Но после войны придворным и рядовым «инженерам человеческих душ», и даже Фадееву пришлось срочно «переобуваться» с учетом «руководящей и направляющей», а Тёркин до 1963 года так и оставался «на том свете»:
Новая партэлита времен Хрущева была еще более уязвимой: постоянная зависимость от благосклонности сверху и искренняя нелюбовь снизу. К стенке уже не ставили, но и «за буйки заплывать» не давали. Ставка была снова сделана на «низы», и снова по примеру той же Европы «новой волны», куда приоткрылась дверца: в литературную речь стали просачиваться новые формы и выразительные средства. И старые тоже были переосмыслены с учетом изменившейся повестки:
Но этот процесс под контролем и с участием «тех, кто сверху» не мог быть жизнеспособным. Что в 1960-е, что в первой половине 1980-х «на манеже были все те же»: холеные, аристократичные, с наигранным демократичным прищуром, поблескивающим сквозь заграничные очки. Некоторым даже дозволялось держать кое-что в кармане, правда, в идеологически выдержанной конфигурации.
Прочие же — кто уехал (выдворили) или совсем ушел, кто «нашел себя» в детской литературе, фантастике, бардовской песне или хотя бы внутренней эмиграции «в стол».
Но не зря говорят, что скрытые течения рано или поздно подмывают даже самый прочный фундамент.
В перестройку на смену официозу, штампам и партийным «мантрам» позднего СССР пришла где искренняя, а где показная откровенность «без бумажки». Высокие трибуны вновь «придвинулись» к народу, и у народа... завяли уши:
Но главное — в 1990-м году была отменена цензура, которая сдерживала всё и плохое, и хорошее. Знаки — «плюс» и «минус» — должны были расставлять сами читатели.
Такой мощный, глубинный «выброс» был уже не «звоночком», а настоящим набатом. И вы знаете, чем всё закончилось.
Что у нас сейчас? А сейчас снова слово расходится с делом. Язык трибун и трибунов напрочь засорен «стандартами», канцеляритом и эрзац-неологизмами. Те, кто «сверху», не хотят, да уже и не могут быть «ближе к народу» даже «по вдохновению», о чем еще в 1996 году блестяще написал Виктор Пелевин:
Спрашивать у тех, кто «на площади», сейчас уже никто не спрашивает. Да и собираться на площади в современных условиях никто не позволит. Сегодня она переместилась в сеть. Правда, площадь этой площади тоже постепенно урезают, но и глубинные, скрытые, течения лишаются источника — родного языка. И что у нас осталось «снизу»? Многие лингвисты обращают внимание на примитивизацию речи, отсутствие языковых авторитетов (теперь везде «инфлюэнсеры»), размывание границ нормы и стилей, пиджинизацию (от английского pidgin — «упрощение»).
В итоге старшее (во всех смыслах) поколение снова не понимает младшее — язык перестает быть объединяющей силой. А если еще и отказаться от литературы, как предлагают многие...
Куда же, интересно, двинется тогда народ и чем всё закончится? Учите русский язык, изучайте литературу и обязательно — историю. И ответы найдутся.
Похожие статьи:
Подписывайтесь на наш канал! Будет еще интереснее!