Часы на церковной башне, за проходной порта, заскрипели и собрались отбить полночь. Отдаю третьему помощнику дежурный резиновый демократизатор и напутствия на ночь. Моя вахта заканчивается с боем часов. Третьему караулить до утра и справляться с толпой торговых туземцев и жриц любви, собравшихся вот-вот прыгнуть на борт с причала при первом ударе «курантов».
Порт Фритаун. Страна Сьерра-Леоне. Бывшая Британская колония. Это значит, что государственный язык - квази-английский, грязно, воровато, бестолково и криминально. Третий день грузим какао-бобы в мешках, будущий шоколад. Я, второй, грузовой помощник на Повенце. Малышок в пять тысяч тонн на 4 трюма. Берем полный груз какао. Моя задача не взять полупустых драных мешков, не допускать смешения коносаментных партий, контролировать тальманский счет, ну и остальное.
Поэтому я на палубе с 7 утра, с начала погрузки и до ее окончания, то бишь до заката. В этих широтах темно становится к 18 часам. Моя вахта до ноля. Ночью я сплю, чтоб следующий день бодро бегать по трюмам и по причалу, воюя со стивидорами, докерами, крановщиками и тальманами.
Уходят с борта грузчики, полиция, таможня, прочие самодеятельные власти. За воротами порта наступает время негритянских посиделок с костерком, при плюс 28-30 градусов, с хининовым пивом, вареной маниокой, дележом уворованного.
Подбиваю грузовые документы, проверяю тальманский счет, параллельно рисую отчет за прошлый рейс и черновик следующего. Работы хватает, поэтому категорически не пускаю на борт никого с берега, до конца своей вахты. Вахтенные матросы знают и соответственно блюдут. Береговые «посетители» приучены демократизатором еще с прошлых заходов и строго соблюдают правило – на борт только после полуночи, когда я сдаю свою вахту. Ростом и комплекцией не обижен, внушал уважение к флагу физически и ментально..
Федорыч, первый, политический помощник, (из ленивых третьих механиков), тот, что обязан блюсти мораль строителя коммунизма и устои, уже залил глаза и прикорнул в чьей-либо каюте на нижней палубе. Обычно, выпив первые двое – трое суток, все, взятое в домашнем порту, болел до первого африканского, дрожа на диванчике под покрывальцем:
- Малярия, малярия… Мы, как бы верили и сочувствовали.
Оживал Федорыч от абстинентного синдрома, получив в руки бутылку местного пойла. Собутыльники из машинной команды не давали ему просыхать до возвращения домой.
Капитан – эстонец, старпом – эстонец, дед – эстонец. Такой политкомиссар их очень устраивал. Можно не стеснять себя «Правилами поведения Советского моряка за границей» в отношениях с «миром капитала», но держать на крючке блюстителя. Экипаж тоже радовался такой руководящей и направляющей руке, и пускался во все тяжкие, там, где на берегу было «точно не съедят».
Фритаун в число безопасных портов не входил. «Во все тяжкие» пустились на судне. Противостоять проникновению туземного элемента на борт было практически невозможно. К нолю часов, отлив уравнивал планширь фальшборта палубы надстройки с причалом. Про главную палубу уже и не говорю. И в ноль часов чернявая орава, с гиканьем и песнями, ссыпалась на борт, растекаясь по судовым помещениям.
На корме разворачивался базар: Ворованный из трюмов соседних судов ром и виски, абиджанский нескафе, местный фруктовый самогон, мартышки, попугаи, фрукты, сушеные крокодилы, деревянные маски и фигурки, слоновая кость из свиных ног, «золото и бриллианты» Все это продавалось, точнее обменивалось, за стиральное мыло, одеколон Шипр, сандалии, сгущенку, электрокипятильники и далее по списку. Но был и настоящий малахит, оникс, и еще неизвестные мне, полудрагоценные камни.
Предлагались к обмену и доллары. Только надо было следить, чтоб картинки были напечатаны с обеих сторон бумажки, и чтоб у всех, в пачке, не было одного и того же номера. Судовые барыги брали и «доллары» и пускали их в оборот в следующем африканском порту. «Авторитетные» негры расплачивались за Шипр франками КФА, принимавшимися маклаками в Пальмасе.
В тот раз спать мне не давал исключительно громкий шум с элементами скандала на нижней палубе. Долго терпел, но не выдержал и пошел вниз, разгонять безобразие. Первое, что попалось на встречу – два моториста и матрос, тащившие по коридору, в свою каюту, за руки и за ноги, неживого «вдохновителя и организатора всех наших побед».
Еще ниже – обнаглевшие жрицы любви, стучавшие во все каюты подряд и выкрикивающие расценки на услуги на четырех языках, включая русский. Непонятные негры с бусами и фенечками в руках, сующие их прямо в лицо.
- Боцман! Где боцман? Где вахтенный Третий?
- Торгуются на корме.
Кое – как, пинками выпроводили посетителей из надстройки. Нашел боцмана, пригрозил Третьему, навели подобие порядка. Стало тише. Удалось уснуть.
Утром, с подъёмом, громкие крики и вселенский плач. Боцман, во весь голос, вспоминал всех африканских матерей, матерей третьего помощника и вахтенных матросов, реже свою. Ночью, чернявые, вскрыли и обнесли подшкиперскую и боцманскую кладовые. Вымели все дочиста: краску, запасные концы, инструмент, какой был, новую робу, все, все, что нажито непосильным трудом. «Ночная смена» отвлекала внимание, а в это время «ударный отряд» выносил имущество.
Вспомнил историю, сидя у окошка, глядя на термометр за окном, показывающий -24. В такую погоду про Арктику вспоминать не хочется, а хочется лета. Повышаем градус!