(«Волки и овцы»)
«Господа, я пробыл здесь недолго, но уж имел возможность вполне оценить эту во всех отношениях редкую женщину. Желательно, чтоб наши передовые люди всегда относились с глубоким уважением к Меропе Давыдовне. Мы должны подавать пример другим, как нужно уважать такую почтенную старость». Этот панегирик Мурзавецкой прозвучит в самом конце пьесы, когда мы очень ясно будем видеть, что в нём нет ни одного искреннего и справедливого слова.
Нет, женщина, несомненно, «во всех отношениях редкая», и, конечно же, он её «вполне оценил», но вот только уважать её вряд ли сможет и он, и кто-либо из нас.
Какова же она, Меропа Давыдовна Мурзавецкая?
Как это часто бывает у Островского, появление её уже подготовлено. Сначала мы видим и слышим, как дворецкий Павлин обходится с теми, кто пришёл к «барышне» «со старым счётцем» (а их много – указание автора: «подрядчик, маляр, столяр, староста, крестьяне и мастеровые»), внушая, что «деньги деньгами, а тоже и время надо знать», а посему допустит к ней «с уговором»:
«Как барышня из экипажа, сейчас все к ручке; а кто, по усердию, может и в ножки. Об деньгах и не заикаться; с праздником можно поздравить, а об деньгах чтоб ни слова… Пойдут барышня в гостиную, чаю накушаются, я им доклад сделаю; тогда вам всем резолюция и выдет. Как же вы хотите, чтоб праздничное дело, утром, да сейчас за суету? Барышня в это время тишину любят и чтоб никто их не беспокоил, особливо об деньгах. Вы то подумайте: когда они приедут из собора, сядут в размышлении и подымут глазки кверху, где душа их в это время бывает?»
Благочестивая барыня – а долгов не платит…
Затем будет диалог Павлина и Чугунова, когда подьячий скажет: «У Меропы Давыдовны её женского ума на пятерых мужчин хватит», - а дворецкий возразит: «Да от большого ума кляуз-то заводить не следует. Конечно, осуждать господ мы не можем, а и похвалить нельзя! У Меропы Давыдовны такой характер: с кем из знакомых размолвка — сейчас тяжбу заводить. Помилуйте, знакомство большое, размолвки частые, — только и знаем, что судимся… Только что от всех знакомых господ неудовольствия». И ответ сутяги: «Да ведь мы никого не обидели: нам все отказывают, ещё ни одного дела не выиграли». По-моему, весьма выразительно.
И только после этого будет торжественный выход «барышни»: «Корнилий в белом галстухе и белых перчатках выходит из гостиной, отворяет обе половинки дверей и становится слева. Чугунов встаёт со стула и становится невдалеке от двери в гостиную, за ним по линии к выходной двери становятся: подрядчик, потом староста, потом маляр и столяр. Мурзавецкая одета в чёрную шёлковую блузу, подпоясанную толстым шёлковым шнурком, на голове кружевная чёрная косынка, которая, в виде вуаля, до половины закрывает лицо, в левой руке чёрная палка с белым, слоновой кости, костылем. Проходит медленно и не глядя ни на кого от дверей передней в гостиную. Все стоящие в зале поочерёдно целуют её правую руку. За ней, в двух шагах, проходит, спустя глаза в землю, Глафира, одетая в грубое чёрное шерстяное платье. Потом две приживалки, одетые в чёрное. Павлин идет с левой стороны Мурзавецкой и, почтительно согнувшись, несет на руке что-то вроде чёрного плаща. Корнилий, пропустив всех, входит в гостиную и затворяет двери».
Я специально привела эту так тщательно выписанную автором ремарку полностью. Мы ясно видим и нарочитое сходство с монастырской аскезой (один постоянный чёрный цвет чего сто́ит!), и столь ревностно выражаемое почтение, на которое хозяйка усадьбы совершенно не реагирует.
И тут же узнаем немало интересного. Во-первых, услышим о былых крепостнических порядках (напоминаю, после реформы почти полтора десятилетия прошло):
«Староста. Ах, матушка! Дай ей, Господи! Создай ей, Господи!.. И костылёк-то всё тот же.
Подрядчик. Разве помнишь?
Староста. Да как не помнить? Тоже, как крепостными-то были…
Подрядчик. Так хаживал по вас?
Староста. Ещё как хаживал-то!»
Во-вторых, из сетований Павлина выяснится, что монашествующая помещица – большая гурманка: «Сливок вскипятить не умеют, либо не хотят, что ли. Только и твердишь, чтоб пенок как можно больше, потому барышня страсть их любят. В такой малости не хотят барышне удовольствия сделать, ну и гневаются», - а потому желающие получить долг «не в час пришли» («И докладывать-то не смею»).
И уже после всего мы увидим Мурзавецкую, что называется, в деле. И поймём, что она вполне справедливо заявляет Лыняеву в ответ на его реплику о волках и овцах: «Тебе всё волки мерещатся — пуганая ворона куста боится. А меня ты куда ж? Да нет, уж лучше в волки запиши; я хоть и женщина, а овцой с тобой в одном стаде быть не хочу».
Немного позже Глафира объяснит действия своей «благодетельницы»: «У ней во всём расчёт! Она ловкая женщина, она сумеет выдать и за богатого человека, но только с тем, чтобы взять потом в свои руки и пользоваться всем, чем можно, и ещё твердить постоянно, что она вот как облагодетельствовала».
Главная забота Мурзавецкой – её племянник Аполлон, доставляющий одни неприятности. Очень показательны её упрёки, явно говорящие о моральных принципах помещицы: «Да чего и ждать от тебя? Из полка выгнали….. Уж не болело б у меня сердце, кабы за молодечество за какое-нибудь: ну, растрать ты деньги казённые, проиграй в карты — всё б я тебя пожалела; а то выгнали свои же товарищи, за мелкие гадости, за то, что мундир их мараешь».
Поэтому «барышня хотят их установить и в хороший круг ввести; в гости с ними хотели сегодня ехать и даже всё новое им платье приказали сшить». Выбрана уже и жертва – соседняя помещица Купавина, молодая вдова, очень богатая, но не отличающаяся ни умом, ни умением вести дела.
Впрочем, сейчас «барышня» готовит два брака. Павлин расскажет Чугунову: «Евлампия Николаевна богаты очень — значит, им можно и небогатого жениха, только б молодого, вот как наш Аполлон Викторыч; Михаил Борисыч Лыняев тоже богаты и уж в летах — для них теперь на примете есть барышня, княжеского рода; немолодая, это точно-с, и в головке у них словно как дрожание, а уж так образованны, так образованны, что сказать нельзя-с».
А для того, чтобы брак племянника получился, Купавину нужно опутать паутиной лжи - внушить, что её покойный муж виновен в разорении отца Аполлона, потому что не дал в своё время ему денег взаймы: «А вот перед смертью братец стал бумажный завод строить, и не хватило у него денег; Купавин обещал дать, да и не дал… Да, выстроил бы и, по его расчёту, за уплатой всех долгов нажил бы пятьдесят тысяч. Значит, виноват Купавин, что Аполлон нищий остался. Ну, надо правду сказать, Вукол, братец покойник прихвастнуть любил, я всегда ему только вполовину верила; так вот я теперь, может, и себя обижаю, а считаю за Купавиной только двадцать пять тысяч, а не пятьдесят».
Расчёт может вызвать смех, но Мурзавецкая собирается действовать, так как «всё ещё в совести людской не изверилась»: «Разве я не понимаю, что по законам, по тем, что у вас в книгах-то написаны, тут долга нет. Так у вас свои законы, а у меня свои; я вот знать ничего не хочу, кричу везде, что ограбили племянника...»
На что она рассчитывает? «А мы мировую сделаем… Женим Аполлона на ней, вот и квит. Из того только я и бьюсь, из того и сыр-бор загорелся, и разговор об долге пошёл».
Рассуждения о совести тоже могут вызвать смех, но от уже совсем не смешно, когда Чугунов (напомню, ему Мурзавецкая не раз скажет: «У тебя совести нет») выразит готовность «какой-нибудь счётец старый найти, или в книгах конторских нет ли каких расчётов, на чем претензию основать», и мы прекрасно поймём, где он всё это «найдёт»: «нашлось» же вдруг письмо, в котором муж Купавиной «обещал дать тысячу рублей на бедных»; узнаем и имя изготовителя письма – Клавдий Горецкий, племянник Чугунова («Какое дарование открылось! Что хотите дайте, точка в точку сделает»).
И письмо подействует, деньги Меропа Давыдовна получит. Перед этим она попрекнёт сообщника: «Разбойник ты начисто, Вукол, как погляжу я на тебя. Вот я бедным помогаю, так для них можно и душой покривить, грех небольшой; а ты, поди, и для своей корысти от такого баловства не прочь». И вспомним, что деньги пойдут на уплату долгов работникам (конечно, они люди небогатые, но всё же не те «бедные», о которых так сокрушается помещица).
А завершится первый акт комедии великолепной сценой. Глафире даётся «послушание»: «Я тебя свезу сегодня к Купавиной; подружись с ней, да в душу-то к ней влезь; она женщина нехитрая; а тебя учить нечего… Да коли увидишь, что Мишка Лыняев обходит её, так не давай им любезничать-то, а постарайся разбить, очерни его перед ней — а Аполлона хвали!»
И после этого – публичное «покаяние»: «Ах, окаянная я, окаянная! Глафира, я окаянная. Что ты на меня смотришь? Да, вот, я окаянная, а ты как думала? Кажется, и не замолить мне, что нынче нагрешила. Бабу малоразумную обманула — всё равно, что малого ребенка. И обедать не буду, буду поклоны класть. И ты не обедай, постись со мной! Сейчас, сейчас в образную! И ты, и ты… (Глафира берет ее под правую руку.) Веди меня! (Идёт, как бы совсем обессилев.) Согрешила я, окаянная, согрешила».
И покаялась, и поститься во искупление собирается (да ещё и с другими вместе) – но от планов своих не отступает!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь