Зазывая, в течение недели, съёмочную группу на очередное поэтическое мероприятие, члены нашего городского ЛИТО утверждали, что в чтениях примут участие «молодые, подающие надежды поэты», а не только старики. Ездить на съёмки сообщества поэтов было весело, - там всегда была выпивка и закуска, однако печатались и выступали люди, в основном, сильно за шестьдесят.
Мы приехали к самому началу литературного вечера, и заведующий ЛИТО представил нам «молодого поэта».
Молодым поэтом был худющий, чернявый дяденька с щербатым лицом. Он сочинял, грустные песни, на манер «ты да я да мы с тобой», в стилистике авторской песни 60-70-х. Исполнял он свои вирши на шестиструнной гитаре, на трёх аккордах, (в которых путался), безо всякой транспозиции. Петь «молодое дарование» могло, только немного смочив верхнее «Ля» водкой. Глаза у него лучились грустью и вселенской скорбью.
Когда мы выставляли камеру, чтобы записать его, я немного подбодрил дядьку, мол, тёткам такие глаза, как у него нравятся. У молодого дарования, которого мастодонты городской поэзии, именовали «юношей», за плечами было семь лет духовной борьбы, куча алиментов и два инфаркта.
Лет ему было 52.
В фойе ДК были накрыты столы. Какой-то из очень молодых поэтов надрывно читал про край родной, но его никто не слушал:
Во-первых, монстры строчек ещё не подошли, а те немногие мужчины и женщины, которые сидели за столиками, поглощены были поеданием пищи, а также расфасовыванием провианта по своим авоськам.
На сцене наше юное дарование с гитарой, (52 года), подвывало речитативом последний куплет:
И город наш да будет ярок
Встречая новую зарю
Я сам, я знаю, не подарок,
Но я Есенина люблю!
Народу, тем временем, прибывало. За столами уже становилось тесно, и пришлось выносить стулья из кабинетов. Моему коллеге Стасу предложили директорское кресло на колёсиках, а стул, на котором он сидел, унесли и подсунули под какого-то директора совхоза в отставке, (который пришёл уже изрядно накачавшись, и еле стоял на копытах, пошатываясь и позванивая медальками). Медальки были интересные: «Лучшему отцу», «Рыболову-спортсмену», «За патриотическое воспитание».
А на сцене, любимый всеми местными, детский поэт, седоватый бодрый дядька, размахивал рукою и читал свою новую поэму:
Поэт убитый был, но чьей рукою?
По наущению был убитый он иль нет?
Кто, кто стрелял, там, там, однажды под горою?
Одна гора одна, она хранит секрет.
Но пуля, в бок тогда войдя поэта,
Прошла навылет прямо чрез плечо,
Нам на вопрос дала б она ответы,
Когда б нашли ее,
Но не нашли ее еще.
После окончания программы был банкет. Мой коллега Стас предложил заведующему литературным объединением переименовать бездушную аббревиатуру ЛИТО в тяготеющее к античности название «Поэтический Афедрон». Когда я покинул стол и стал собирать камеру, меня поймал за локоть заведующий и деликатно попросил напомнить значение слова «афедрон».
- Вы знаете, - хохотнул я, складывая штатив, - в переводе с античного «афедрон» означает «крепкий тыл».