Нужный ей дом на углу Беляевского переулка и Ремесленной был в двух шагах. Зданию было лет, наверное, около полста. А может и больше. Крепкий, хоть и неухоженный, дом, с виду походил на доходный, и выходил полукруглым экером на угол улиц. На каждую из них вела отдельная парадная. Со второго этажа, аккурат под островерхой крышей башенки, венчающей эркер, на Марию смотрел игривый кованый балкончик. Она улыбнулась, и, постояв с минутку, дернула дверь парадной. Но та оказалась закрыта. Такого поворота событий Мария не ждала. Она еще раз подергала дверную ручку, и, убедившись в тщетности своих усилий, попробовала открыть вторую дверь. Но и та оказалась на запоре.
Вот так история! – подумала девушка, - Впрочем, в доме произошло убийство, по всей видимости, полиция заперла все входы. Но почему тогда нотариус ее не предупредил? Странно.
Мария еще раз обошла дом. В дальнем его углу, обнаружился весьма просторный каретный въезд, перекрытый дощатыми воротами и небольшая калитка. Мария постучалась и, не дождавшись ответа, вошла.
Калитка вела на небольшую утоптанную площадку, сворачивающую к кособокой конюшне. Прямо за ней зеленел квадрат старого сада, с трех сторон обнесенный кирпичной изгородью.
- Эй! Тут кто-нибудь есть? – робко позвала Мария.
В глубине сада, под старой скрюченной яблоней сидел невысокий мужчина в серой, местами латаной, черкеске. Он меланхолично раскачивался на стуле, уставившись на стоящий перед ним мольберт, на котором покоился девственно-чистый холст. Мария остановилась чуть поодаль. Художник вторжения не заметил, ловко вытащил стоявший у ножек стула бурдючок, и отхлебнул из него. В воздухе запахло кисловатым вином. В доме что-то грохнуло, раздалось дребезжание и истошный женский голос разодрал дворовую идиллию:
-Соломон! Что б твоя голова отсохла! – на крыльце появилась растрепанная женщина в застиранном переднике. Потрясая поварешкой, она набросилась на художника, - Сколько раз просила, закрепи крюк, закрепи! И вот, пожалуйста, он–таки рухнул!
-Что тебе надо, женщина?! – закрывая голову руками, рыкнул художник.
-Что надо? Нет, ты еще спрашиваешь, что мне надо?! Ах, никчемная твоя башка! Занялся бы чем-нибудь полезным! А то толку от тебя в хозяйстве, как от козла молока!
Он вскочил и оказался вдруг на целую голову ниже разъяренной супруги. А та, уперев руки в бока, нависла над ним, так, что мужичок выпятив грудь колесом, вынужден был со всей решительностью двинутся в атаку.
-Да ты знаешь, женщина, чем я занят?! Я творю! – он фыркнул, залихватски разгладив пышный рыжий ус, - А между прочим, ты, женушка, сама мне рассказывала про свою золовку, чей брат Нико в Тифлисе вывески малюет, да трактиры расписывает и денег гребет лопатой! А? Накося! – показал он ей перепачканный краской кулак, - Ты что ж хочешь сказать, что я хуже этого балбеса Нико?
- Какой лопатой? Ты рехнулся на старости лет?! Да Никас сумасшедший, живет без куска хлеба, и ты, видать, совсем умом тронулся.
И тут Мария не сдержалась, прыснула от смеха и тут же была обнаружена.
- А вам что надо? Комнату пришли снимать? - все еще сердито выпалила тетка, оборачиваясь к Марии - Не сдается пока! Видите, закрыто все! Чего пришли?
Но Соломон прервал ее гневную оду:
-Погоди, Нана, ну что ты напустилась! Тебе бы вечно обругать человека….
Мария было оскорбилась, но тут вдруг Нана, до того внимательно рассматривающая девушку, всплеснула руками, вся как-то засуетилась, пихнула мужа в бок
-Соломон, чего расселся, иди, открывай второй этаж, не видишь, барыня приехала! Ну, быстро!
Соломон, раскрывши рот от удивления, вертел головой то на жену, то на Марию. Мария улыбнулась.
- А вы как догадались?
- А чего тут догадываться?! Много ума не надобно, – смутившись, проговорила Нана, - у вас вон с батюшкой лицо одно. Вылитый Иван Антоныч. Вы же Мария, дочка евойная, верно?
-Верно – утвердительно кивнула Мария.
- Вы простите нас, что не признали сразу. Соломон! Отведи барыню немедля в ее комнаты, а я пока на стол подам! Вы же отобедаете?
- С удовольствием! – с искренней благодарностью заверила их Мария.
Но первым делом ее интересовали отцовские комнаты. Поднявшись по узкой крутой лестнице на второй этаж, она остановились у запертой резной двери. Соломон, покопавшись в карманах, выудил ключ и отпер дверь. За ними тяжело дыша и то и дело останавливаясь, поднималась Нана. Квартира оказалась просторной: холл, из которой расходились двери в большой и малый кабинеты, а так же в гостиную, посреди которой стоял массивный дубовый стол. Она обошла квартиру, рассматривая гостиную, и обширную библиотеку, заполнившую стены одной из комнат, две скромные спальни, за одной из дверей на счастье Марии оказалась уютная ванная.
-Вот тут он и преставился. Упокой Господь его душу! – задумчиво протянул Соломон до того следовавший по пятам девушки.
Мария замерла посреди кабинета. Только тут она заметила, что повсюду видна некоторая неряшливость. Книги, видимо, лежавшие до того стопкой на столе, теперь в беспорядке сброшены на диван, на ковре видно было хоть и затертое старательной Наной, но все еще едва видное рыжее пятно.
-Мы постарались все исправить, когда полиция разрешила, но как прежде уже не будет, - вздохнула Нана.
- Вы долго служили у моего отца? – Мария все никак не могла отвести взгляд от пятна на полу.
-Да нет. Где-то с год назад он получил этот дом. Ну и нас в придачу, мы же на самом деле тут живем давно в отдельном флигеле на заднем дворе. Прежний владелец домом не интересовался. Вот мы и ухаживали как могли за небольшое вознаграждение. Нельзя же дом без хозяина держать. Да и нам хорошо: Нана в кухарках, дочь старшая Софья в горничных, ну и мальцы на подхвате: кому дров принести, кому в лавку сбегать. Когда ваш батюшка получил дом от полковника, мы даже рады были. Наконец, хоть кто-то займется. Но куда там! Нет, он конечно, был абсолютно положительный господин! Но вот местной жизни не понимал. Все у него по статуту: правила завел, не шуметь, без его ведома декоры свои не делать, оно, конечно, людям хорошо и правильно, но тут нельзя так. Это ж как не шуметь, если у нас на первом этаже гвардейский офицер проживает, а у него что ни день, то бридж, а то танцы.
-А почему сейчас никого нет?
- Кто-то после убийства съехал, а остальные в путешествиях – лето же! – хмыкнул Соломон.
В этот момент в распахнутую дверь вошла девушка лет 16. В руках у нее был поднос, через руку была переброшена скатерть. На столе появились блюда с сыром и зеленью, мясо, овощи. Из супницы пахнуло пряным запахом томата и курицы.
Мария жестом пригласила всех присоединится к трапезе. Соломон было уже подошел к столу, но Нана одернула его:
- Нет-нет, не положено нам, да и не привыкли мы с господами трапезничать. Вам если помощь нужна какая, то вот Софа поможет.
Мария смутилась. Нана, незаметно дернув Соломона за полу черкески, двинулась к выходу.
-Постойте! Соломон, не соблаговолите ли вы послать кого-нибудь за моими вещами в гостиницу «Париж». Там надо взять расчет за номер, и привезти сюда сундук. Я его не успела распаковать.
-Это мы мигом! – расцвел Соломон, - Это мы разом управимся! Не извольте сумлеваться!
Мария прикрыла за ними дверь и принялась за еду.
Вернулся он, когда медлительная чернобровая Софья, прибывшая на зов колокольчика, унесла со стола приборы.
Отдуваясь, задевая плечами мебель, Соломон внес в комнату сундуки огромный букет цветов в придачу. Пока Мария наслаждалась запахом роскошных орхидей, Соломон выудил из кармана несколько ассигнаций и горсть монет и выложил их на стол.
-Вот это вот расчет за гостиницу. Ровнехонько за пять дней… - он помедлил, и, получив за труды полтинник, ловко выхваченный Марией из кучи на столе, двинулся к выходу. У дверей, однако, он остановился, и картинно хлопнув себя по лбу, полез за пазуху:
- Запамятовал! Тут это… Письмо еще. - Соломон выудил слегка помятый конверт. Мария удивленно выхватила у него письмо. Потоптавшись еще скорее из любопытства, нежели в какой-то надежде на прибавку, тяжелой поступью он подошел к дверям.
-Соломон! – окликнула его Мария, - А где в городе хорошие фотографии?
-А то ж, много где – прогудел он в ответ – Вот на Александровском проспекте господин Джанаев-Хетагуров принимает. Ласковый хозяин, горцев и прочий люд от себя не гонит, и карточки делает хорошие, и берет недорого. Но вам, наверное, посолидней надо, так был вот у нас господин Рогозинский, да преставился в апреле, упокой Господь его душу. Но вроде как салон его работает, кажись, сын дело держит. Или вот новая фотография тут недалече, на углу Кизлярской и Гимназической, так она только открылась, урядник там отставной фотографом служит. Но какова работа и сколько стоит, того не знаю, врать не буду.
Отпустив Соломона, Мария ушла в кабинет и, упав на отцовский диван, принялась разглядывать письмо. Конверт был плотной бумаги с рекламой гостиницы. Такие лежат на стойках у гостиничных портье. На лицевой стороне вместо адреса твердой мужской рукой было выведено: пани Марии Войшицкой. От бумаги исходил еле слышный запах кельнской воды, отдававший сладковатыми сандаловыми нотками. Внутри конверта лежала сложенная записка, написанная по-немецки: «В этом городке весьма недурной театр. Прошу вас соблаговолить принять мое приглашение и посетить сегодняшнюю премьеру. Надеюсь на вашу благосклонность. Ян.»
Перед внутренним взором предстал улыбающийся бельгиец. Интересно, как он меня нашел? – подумала Мария. И все-таки тень сомнения не покидала ее, все-таки малознакомый мужчина приглашает в театр… Что подумают о ней в обществе? А впрочем, к черту общество! Тут ее никто пока не знает, а потому уличить в случайном знакомстве с симпатичным бельгийцем не смогут. Мало ли… Но сначала надо было заняться делами.
В целом, дела ее обстояли скверно. С одной стороны, она теперь являлась обладательницей миллиона, с другой, если верить нотариусу, миллион тот лежал сейчас арестованный на счетах в банке. Кошелек был по-прежнему пуст и единственное, что вселяло хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне – это наличие крыши над головой. Ей отчаянно нужен был хоть какой-то план, но мысли как назло разбегались в разные стороны, путались и перескакивали с одного на другое. Что она знала об отце? Если хорошенько подумать, то совсем немногое. Род Войшицких обеднел задолго до рождения Марии. Дед Казимеж по ошибке забрит был в солдаты, да так и остался в армии, дослужившись до чина поручика и должности полкового казначея. Сбережений у него почти не было, но жалования все же хватало, чтоб дать сыну образование подходящее молодому шляхтичу. Иоанн поступил в университет аккурат в 1862 году, а через год шлепал по каторжному тракту уже не как студент, а как осужденный мятежник. Ссылку ему определили отбывать в Иркутске, где он и познакомился с дочерью переяславского купца Глафирой. Там и поженились. Мария родилась на 12 году ссыльной жизни, мать ее скончалась в родах, сама же она по малолетству отцовских дел в Иркутске не знала. Лет пяти отроду Марию отправили к бабке в Сандомир. Бабка – точеная, будто фарфоровая статуэтка, сухонькая старушка, конечно, ворчала на отца, что опозорил столь славную родословную неравным браком, но внучку по-своему любила, хоть и не баловала вниманием. От бабки Мария знала, что отец в ссылке держал фотоателье, и в тайне надеялась, что увлечение это она переняла от него. Впрочем, сам отец в Сандомир приезжал редко, бабка лишь поджимала губы, узнавая из писем, что сын колесит по Туркменистану, да ошивается по сибирским рудникам. До конца своей жизни, она считала, что почтенному пану следует жить в родных краях и приносить пользу своему народу. Но отец, видимо, был другого мнения. Последний раз Мария видела его два года назад на похоронах бабки. Он приехал в Сандомир спешно и пробыл недолго. Был молчалив и о себе почти не рассказывал. Тогда он никак не производил впечатления человека, отягощенного миллионным состоянием. Напротив и одежда, и багаж, и весь вид его указывали на средний достаток. Так откуда же появился этот миллион? Ответ на этот вопрос Мария не знала. Как не знала и того, кто стоит за убийством отца. Впрочем, интуиция ей подсказывала, что и миллион, и убийство – звенья одной цепи. Она встала и внимательно осмотрела ящики письменного стола. В нижнем девушка нашла, что искала: адресный справочник. Раскрыв его на последней странице, она стала читать алфавитный указатель: Вознесенский, Вожев, Войткевич, Войцеховский. Войшицкий в списке не значился. Все усложнялось. Конечно, раз он приехал во Владикавказ не так давно, то мог просто не попасть на страницы адрес-календаря, но все же обстоятельство это Марию раздосадовало. Получалось, что отец не состоял на службе, не был купцом и не участвовал в каких-либо обществах. Откуда же дом и богатство? Положим, как сказал нотариус, дом был выигран в карты, но опять же миллион картами никак не объяснишь. Последнее письмо от отца Мария получила уже отсюда. Да и Соломон, и Нана говорят, что уже год назад он стал владельцем дома. То есть в город он приехал не позже полутора лет назад. А вдруг он его украл? Этот миллион? Подозрение пронзило ее и побежало холодком по спине. Да нет, такого не может быть, не похож отец на вора. Но червячок сомнения уже поселился в глубине души. Надо что-то делать. Что-то делать. Но что? Конечно, можно смириться, дождаться, когда снимут арест со счетов и просто насладиться богатством, но Мария чувствовала, что нерешенная загадка будет мучить ее. Что она могла предпринять? Вариантов было немного.
Она положила справочник на место и, уютно устроившись с ногами в кожаном кресле, занялась осмотром остальных ящиков. Содержимое их было обыденным: писчая бумага, несколько перьев, чековая книжка, пару писем, которые Мария сразу отложила, решив просмотреть их позже. Тут же лежало кожаное портмоне, в котором оказалось несколько империалов и трехрублевая ассигнация. Рядом с портмоне обнаружился остановившийся брегет. Мария покрутила часы в руках, открыла крышку. Стрелки показывали половину двенадцатого. Девушка глянула на настенные часы, выставила по ним брегет и положила его в небольшую сумочку. Туда же отправилось портмоне и несколько металлических кассет, в которых на бархате покоились экспонированные пластины из фотокамеры. Все было готово к выходу.
В цепкие лапы Ивана Ефимовича Митя попался совершенно по-дурацки. Идти до областного правления на доклад к Котляревскому было уже совсем недалеко, всего-то квартал, когда он заметил суету и в спину Мите ударил возмущенный возглас:
-А куда это вы направились, молодой человек? И где, позвольте вас спросить, вы бродите в служебное время?!
Иван Ефимович был страшно зол. Еще бы! В гостинице «Париж» обнаружилось ограбление. Только заехавшая в нумера купчиха Ермохратова, прилегши отдохнуть, была разбужена вторжением. Обнаружив, что в ее вещах копается посторонний молодой человек, купчиха подняла такой шум, что сбежалась вся околоточная полиция. Воришку, впрочем, не поймали, уж больно ловок оказался: сиганув в окно второго этажа, ушел по крышам, да и, пересчитав свое добро, купчиха поняла, что пропасть ничего не пропало. Но Иван Ефимович все одно заставил Митю опросить подробно всех служителей, да и саму купчиху. Кроме того, в наказание за Митину медлительность при исполнении поручения начальства, назначил его дежурным на всю ночь. Новость эту, впрочем, Митя воспринял вполне спокойно и, выполнив все указанное суровым приставом, отправился к Котляревскому.
Кабинет полицмейстера погружался уже в вечерние сумерки. В раскрытые окна заглядывали листья каштанов, бросая в углы тяжелые черные тени. До них не дотягивался свет настольной лампы под зеленым абажуром, что давала уютный, но недостаточный свет. Котляревский был задумчив. Его усталое лицо не выражало никаких эмоций, и лишь серые глаза внимательно смотрели на Митю.
-Молодец! – улыбнулся Котляревский, выслушав доклад. – Хорошо поработал!
Он на мгновение задумался, и промолвил, будто про себя:
-Мда… Нехорошо с этим бельгийцем вышло. Убийство иностранного подданного в нашей области дело немалое, шума много будет. Надо как-то – он сделал отчаянный жест рукой, показывая как бы надо бы, но так ничего и не добавил.
-Я так мыслю, ваше высокоблагородие, надо бы свидетелей заново опросить, – робко промолвил Митя, - Особенно девицу эту, Войшицкую, и доктор сказал, что Петерс может быть хорошим свидетелем. И вообще к этим бельгийцам присмотреться, нечисто там что-то.
- Вот что, Дмитрий Михайлович, вижу вы человек способный и исполнительный, давайте-ка вы пока со мной поработаете и этим делом займетесь.
Митя аж задохнулся от счастья. Он раскрыл было рот, но из горла вырвался лишь сип. Котляревский же измыслил его по-своему. Он взял бумагу, перо и что-то начал писать.
- Вот вам записка для Ивана Ефимовича, - протянул он бумагу Мите, - и завтра утром жду вас в присутствии.
Митя обрел, наконец, голос и вытянувшись по струнке отчеканил:
-Благодарю, ваше высокоблагородие!
-Идите! – кивнул Котляревский.
И ошарашенный Митя вышел из кабинета, оставив полицмейстера задумчиво разглядывать надвигающиеся на город грозовые раскаты.