В умирающей деревеньке у одной старушки ощенилась овчарка. На свет появились пятеро щеночков: три самца и две самочки. Это был первый помёт немецкой красавицы. Когда детки открыли глазки, бабушка пошла по соседям с уникальным предложением – взять задаром одного из тявкающих защитников и самых верных друзей человека. Играющую ораву быстро разобрали. Остался только один щеночек – девочка. Она родилась позднее всех и выглядела, по всем признакам, болезненно. Сразу же бросался в глаза её слишком тощий для здорового щенка вид. И потом, собачка постоянно жалостливо пищала, будто что-то просила или что-то хотела сказать, о чём-то предупредить или выразить желание – остаться с дорогой мамочкой, которая сейчас бедняжку и кормила, и холила, часами вылизывая мягкую шёрстку, потому что кормить, холить и вылизывать больше было некого, кроме слабенькой самочки. Старушка расстраивалась по этому поводу. Что делать со щенком, она прекрасно знала, да только на старости лет не хотелось брать на душу ещё один грех. Почитай, дожила до семидесяти пяти. Не за горами уже сама смерть. Хотелось сберечь жизнь беззащитной божьей твари. Походила бабушка ещё раз по соседям. Зашла в гости и к полоумной Федоре. Авось юродивая-то не откажет, возьмёт себе на прокорм. Девушка-молодка жила одна-одинёшенька. Родителей у неё не было, и никому из противоположного пола гарна дивчина была не нужна. Живя за бабу и мужика, Федора ко всему привыкла. По старинке отправлялась в лес и вручную пилила дрова, заготовляла себе разные травы, сушила ягоды и грибы, сажала небольшой огородик, чтобы только самой хватило, не на продажу, следила за избёнкой, как добрый мастеровой. Из хозяйства держала одних курей. Считай, для одного человека – и яйцо, и мясо, и перо на подушки. Ни с кем девушка не общалась. Получала пенсию по инвалидности. На деревне боялись её. Весной и осенью, как утверждали врачи, у Федоры случались опасные для окружающих людей приступы необузданной агрессии. Только никто эти приступы никогда не видел. Для всех краса-длинная коса, несмотря на природную положительность, так и оставалась юродивой. Теперича, как делали вывод здешние старухи, уж пожизненно.
– Возьму-возьму, Екатерина Андреевна! – обрадовалась нежданному сюрпризу юродивая, ощипывая только что заколотую курицу.
– Федора! Только щеночка-то надо будет выхаживать, – призналась старушка, беспокоясь, а правильно ли она поступит, если отдаст собачку в неумелые руки.
– Выхожу-выхожу! – пообещала девушка, со знанием дела дёргая с обезглавленной тушки пух и перо.
– Ну, тогда я принесу? – ещё раз переспросила Екатерина Андреевна.
– Приносите-приносите, Екатерина Андреевна! – согласилась улыбчивая юродивая.
– Ох, спасибо тебе, Федора! – поблагодарила старушка и пошла домой – за самочкой.
«Поди, не помрёт! А если уж… Так один край! Всё равно больная!» – подумала благодарная бабушка.
Собачьего детёныша Екатерина Андреевна выкрала незаметно, пока сердитая мать гуляла в заброшенном палисаднике.
«Ох, и куда же тебя денут-то, когда я умру?! Только на вешало да вздёрнут!» – прослезилась старушка, будто предчувствуя свою близкую кончину.
– Ой, какой хорошенький! – и глаза у Федоры загорелись, а руки – сами потянулись к дрожащему щеночку. – Иди ко мне, мой золотой!
– Федора! Это – девочка! – поправила старушка.
– Ну, тогда – золотая! – и девушка нежно и ласково взяла на руки беззащитную божью тварь. – Я выхожу собачку!
– Федора, на, хоть на хлеб возьми! – и Екатерина Андреевна предложила юродивой немного денег.
– Мне не надо! Мне хватает! – начала отнекиваться полоумная Федора. – А вот пятачок я возьму! Чтобы скотинка не пропала!
С облегчённым сердцем старушка оставила больную самочку и отправилась домой. Кто же знал, что Екатерины Андреевны через три дня не станет?! Похоронили бабульку на скромные сбережения, да и забыли о ней. Многострадалица своими натруженными руками несколько лет назад положила в гроб обоих сыновей. Оба запились. Избу отписали сельской администрации. Да и то из-за земли. А что же стало с породистой овчаркой?! Её присмотрел дед Панас. На унты. Оказалась права покойная Екатерина Андреевна. Только гроб вынесли, как безжалостный старик накинул смертельную петлю на ручную лошадину.
– Эко как выдурела! – с азартом заметил дед Панас и повесил чёрно-коричневую Найду.
Как раз в этот момент юродивая Федора кормила из соски маленького щеночка, из глаз которого, как у человека, капали слёзки.
– Сашенька, кушай! Моя золотиночка, ешь-ешь! – приговаривала девушка, а сама вытирала полотенцем животные капли горя и печали.
Это имя – Сашка – сразу же пришло в голову красе-длинной косе. Оно казалось простым и лёгким. Конечно, не совсем подходило к собаке, потому что всегда было человеческим.
Юродивая не смогла добыть молока и вскармливала самочку растворённым в воде яичным желтком. Сашка заметно похорошела. У Федоры было и уютнее, и теплее, и по-домашнему слаще. Коробушка с тряпьём, где отдыхал щеночек, стояла прямо у горячей печки.
Девушка не смогла прийти на похороны к старушке. Через месяц она навестила могилку, ведя на поводке здоровенного щенка. Положив на полузакрытый венками холмик живые цветы, Федора потрогала ладонью деревянный крест и сказала:
– Ну, вот, Екатерина Андреевна! Твой щеночек – уже не щенок, а целая овчарка! Скоро нам вдвоём не будет хватать еды!
В ответ лишь подул прохладный предосенний ветерок. Покойная ничего не произнесла.
– Ладно, Екатерина Андреевна! У тебя здесь хорошо! Но мы с Сашкой пойдём! Ты уж прости нас, живых! – и девушка ещё раз прикоснулась к двум сколоченным штакетинам, перекрестилась, низко поклонилась, и весёлая Сашка потянула её домой.
Дни и ночи не шли, а бежали стремглав. Не успела ещё юродивая Федора выкопать в огородике картошку, а Сашка уж опять подросла. Да как преобразилась-то! Из угловатой собачонки она превратилась в уверенную в себе молодую овчарку…
Продолжение следует...